Соцреализм

В 1932 году ЦК ВКП(б) выпускает постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», а в «Литературной газете» выходит статья Ивана Гронского «О социалистическом реализме». Единственной легальной литературной организацией становится Союз писателей, а единственным поощряемым методом — соцреализм, который призван создавать народные и идейные произведения — отражать борьбу рабочего класса за счастье, правильно освещать эпизоды советской истории и триумф труда в советской стране. Патриархом метода сразу становится Горький, на которого равняются пролетарские писатели; по факту соцреалистическое письмо появляется задолго до 1932-го. Узаконенный соцреализм — ригористичный метод: отступления от канона, который подминает под себя сюжет и конфликт произведения, невозможны. Власть — инстанция, от которой исходит заказ и которая этот заказ принимает: история некоторых памятников соцреалистического романа — это история многочисленных исправлений ради соответствия «линии партии». Позже Андрей Синявский (Абрам Терц) в статье «Что такое социалистический реализм?» покажет, что соцреализм был советским вариантом нового классицизма. Породив несколько канонических текстов, соцреализм имитировал жизнеспособность ещё несколько десятилетий.

Чапаев

Дмитрий Фурманов1923

Одно из первых эпических повествований о народном красном герое. Реальный Фурманов хорошо знал начдива Чапаева и в конце концов с ним разругался (Чапаев начал ухаживать за его женой). В романе следа конфликта не осталось: рассказчик с почтением и некоторым умилением описывает храброго и наивного полководца (Чапаев совершенно не разбирается в политических тонкостях) и сам проходит боевую школу. Далеко не самый искусный роман эпохи (здесь попадаются перлы вроде «Дальше события заскакали белыми зайцами»), «Чапаев» всё же ввёл своего героя в советский пантеон. Окончательно утвердит в нём Чапаева фильм братьев Васильевых (1934), вдохновивший целое поколение советских детей и породивший большой пласт анекдотов про Петьку и Василия Ивановича.

Цемент

Фёдор Гладков1925

Пожалуй, самое интересное в «Цементе» — история его редакций. Следуя за партийными директивами, Гладков много раз перерабатывал свой роман, избавляя его от, как говорила советская критика, натурализма и декадентства. В канонической редакции слесарь Глеб Чумалов спорит с председателем горисполкома Бадьиным о том, как надо восстанавливать разрушенный Гражданской войной цементный завод. Чумалов — истинный коммунист, не боящийся никаких трудностей, Бадьин — боящийся ответственности косный бюрократ (Гладков то и дело подчёркивает его «холодность») и в то же время бабник-насильник, а его помощник Шрамм — вообще саботажник. Бадьин влюблён в жену Чумалова, с которой Глеб никак не может восстановить отношения: она «узнала кое-что хорошее и новое» и перестала быть женщиной-объектом, у него сексуальная фрустрация сублимируется в самоотверженный труд. Хотя открытый финал подчёркивает сложность современной жизни (зло не наказано до конца, добро не торжествует), итоговый текст оказался схематичным. Его стилистику можно назвать серой, — впрочем, в этом она подобна цементу: для Гладкова цемент — символ труда и рабочего класса, чьё единство гораздо важнее, чем индивидуальная судьба любого из героев романа.

Разгром

Александр Фадеев1926

Партизанский отряд в Уссурийском крае отступает от надвигающихся японских войск, попадает в засаду белых казаков и прорывается из неё с тяжёлыми боями. Внутри этой нехитрой фабулы — галерея людей, собирающихся даже не вокруг революционной идеи, но просто ради некоего движения; здесь ещё не затвердели советские ритуалы, здесь есть место сложным любовным драмам и прощению, а страшные решения и самопожертвование даются с трудом. События в романе поданы с точек зрения нескольких героев — чувствительного юного бойца Павла Мечика, ординарца Морозки, его любвеобильной жены Вари, храброго разведчика Метелицы; для создания эффекта интроспекции Фадеев порой откровенно имитирует Толстого. Над всеми этими героями возвышается фигура командира отряда Левинсона, одного из немногих персонажей, о ком сразу ясно, что он на своём месте, — несмотря на то что свойственная ему рефлексия резко отличает его от других боевых командиров из ранних советских романов, например от Кожуха из «Железного потока».

Как закалялась сталь

Николай Островский1932

Образцовый роман о революционере, самое популярное и самое издаваемое советское произведение. Беллетризованная автобиография Островского описывает путь подпольщика, политического активиста, героя Гражданской войны. Писатель выведен здесь под именем Павла Корчагина: революционная идея захватывает его, и он, преодолевая множество опасностей, становится «хорошим бойцом за рабочее дело». Корчагин ставит общественное над личным, — например, отказывается от романа с идеальной коммунисткой Ритой, чтобы не отвлекаться от революции, зато женится на другой своей подруге, Тае, чтобы вырвать её из мещанской среды. До отчаяния его доводит только тяжёлая болезнь, но он отвергает и соблазн самоубийства. «Как закалялась сталь» оканчивается симфонией текста и реальности: Корчагин получает известие о том, что его роман одобрен к печати. Обездвиженный и ослепший Островский сначала писал сам, затем диктовал, прибегая к помощи многочисленных ассистентов, и горячо переживал за судьбу своего произведения. Роман Островского — один из немногих текстов, переживших страну, для которой писался: он, например, до сих пор невероятно популярен в Китае.

Бруски

Фёдор Панфёров1937

Название четырёхтомного эпоса Панфёрова становится нарицательным ещё у советских читателей: это своего рода антипик, Марианская впадина соцреализма. Бруски — это не стройматериалы, а населённый пункт, в котором, как писала Литературная энциклопедия в 1934 году, можно наблюдать «широкую картину борьбы двух систем — частнособственнической и социалистической». На огромном пространстве романа, насыщенного натуралистическими образами, Панфёров старается наметить узкий и единственно правильный путь между различными соблазнами собственничества — от алчности кулаков-мироедов до мечты бедняков о клочке своей земли; только коллективизация способна принести в Бруски мир и процветание.

Молодая гвардия

Александр Фадеев1945

Самый известный роман Фадеева посвящён подпольной антифашистской организации подростков, действительно существовавшей в Краснодоне в годы Великой Отечественной, — большая часть подпольщиков была убита после чудовищных пыток. Фадеев рассказывает об истории создания организации, о диверсиях против немцев, о том, как была раскрыта ячейка и как погибли подпольщики, о нечеловеческой силе их духа. История редакций «Молодой гвардии», пожалуй, ещё драматичнее, чем у «Цемента»: Фадеева просто заставили переписать роман — чтобы отразить в нём руководящую роль партии, которая якобы координировала действия молодых партизан. Роман Фадеева был фактически приравнен к официальной истории подпольной организации, хотя в нём довольно много неточностей и художественного вымысла: в частности, прототип персонажа, выдавшего под пытками своих товарищей, как показало расследование, был невиновен.

Русский лес

Леонид Леонов1953

Комсомолка Поля Вихрова ненавидит своего отца — профессора, выступающего за разумное природопользование, в то время как советской стране нужны ударные лесозаготовки. Начитавшись статей и наслушавшись рассказов отцовского врага со старорежимной фамилией Грацианский, она готова донести на отца, но тут начинается война. Поля ведёт разведку в тылу врага, а заодно с помощью друзей и родных выводит на чистую воду Грацианского — врага не только её отца, но и всего народа. «Русский лес» — акме зрелого соцреализма: в жертву монолитной схеме конфликта здесь приносится всякое правдоподобие, а забота о сохранении русского леса подчёркивает уже совершившийся переход от утопических строек к имперскому консерватизму.

Поднятая целина

Михаил Шолохов1932 1959

1930-й, год после Великого перелома. Коммунист Семён Давыдов приезжает организовывать колхоз в казачью станицу Гремячий Лог. Одновременно здесь же появляется враг — бывший есаул Половцев. Давыдов завязывает отношения с женой ультрарадикала Макара Нагульнова, готового ради революции порешить из пулемета тысячи «дедов, детишков, баб». Половцев и его единомышленник Яков Островнов вербуют недовольных казаков в Союз освобождения Дона и занимаются вредительством. Жестокие сцены коллективизации, которые должны были вызывать у читателя одобрение, сегодня выглядят саморазоблачительно, но противовесом им служат сцены насилия, которое чинят враги; перед нами как будто выглаженная версия «Чевенгура». В роли deus ex machina здесь выступает статья Сталина «Головокружение от успехов» — колхоз спасён, но Давыдов и Нагульнов гибнут от рук обречённых заговорщиков. В каком-то смысле «Поднятая целина» продолжает «Тихий Дон»: это роман о том, что происходит на Дону через десять-пятнадцать лет после событий главного шолоховского романа; хотя быт меняется и меняет язык, здесь ещё сохраняется узнаваемая речь донских казаков. Вместе с тем «Поднятая целина» — плод социального заказа и результат договора: Шолохов, написав этот роман, получал возможность опубликовать полностью «Тихий Дон».

За далью — даль

Александр Твардовский1960

Поэт десять дней едет поездом по стране — из Москвы на Дальний Восток. Глядя на безграничные пейзажи, он думает о прошлых и нынешних войнах, о фронте и тыле, о литературной неискренности и карьеризме (в частности, здесь осмеивается типичный сюжет производственного романа), осуждает Сталина и недавний сталинизм — свой и своих коллег, вспоминает своё бедняцкое детство и рассказывает о запуске гидроэлектростанции на Ангаре. Всеми этими мыслями он делится с попутчиками — и с читателем, который тоже будто едет с ним вместе. Антисталинизм Твардовского совпадает по времени с оттепелью, одним из вестников которой стал под его руководством журнал «Новый мир»; после отставки Хрущёва и начала мягкой ресталинизации Твардовский пишет продолжение поэмы — ещё более резкий антисталинский текст «По праву памяти». Впрочем, «За далью — даль» была начата ещё в 1949 году и её замысел не раз менялся. Лучшие из многочисленных отступлений поэмы воспринимаются как подступы к основной мысли, попытки выговориться перед самим собой и победить своего внутреннего редактора. Худшие превращаются в стандартные погонные метры советской поэтической гладкописи.

Братская ГЭС

Евгений Евтушенко1965

Евтушенко подступает к во всех смыслах железобетонной производственной теме, пользуясь кредитом, который был выдан шестидесятникам — искреннему, молодому, послесталинскому поколению. Эти авторы возвращали широкой публике вольное поэтическое дыхание, полузабытые ассонансы и формальные эксперименты. Евтушенко, выпускающий «Братскую ГЭС», — уже автор «Бабьего яра» и «Наследников Сталина». «Молитва перед поэмой», открывающая «Братскую ГЭС», существует отдельно и от темы, и от всего последующего текста: начальная строка «Поэт в России — больше, чем поэт» становится хрестоматийной, а обращение к теням Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Пастернака, Есенина и Маяковского как бы выстраивает родословную поэта — более древнюю, чем соцреализм. В «Братской ГЭС» больше чистой лирики, чем в прочих соцреалистических поэмах; Евтушенко прибегает к отождествлениям и перевоплощениям, часть глав написана от первого лица — то бетонщицы, то инженера-строителя, то самой Братской ГЭС, которая вступает в диалог с египетской пирамидой и даёт оценку событиям истории. Ожидание завершения социалистической стройки — как бы рамка для всех этих рассказов.

Вечный зов

Анатолий Иванов1976

К 1976 году соцреалистический роман — ритуальный жанр: тексты о великих стройках, верных ленинцах и борьбе с тлетворным влиянием Запада исправно выходят, но не становятся событием даже в глазах лояльной аудитории. Но «Вечному зову» Анатолия Иванова всё же удаётся удивить публику: гигантская сага о семье Савельевых, прошедшей через все взлёты и падения советской истории, выглядит архаичной даже на тогдашнем фоне. Здесь чётко разграничены добро и зло (под злом Иванов понимает любые проявления капитализма и частных интересов), а дурные черты отрицательных героев выпячены почти до карикатурности. Помимо прочего, именно из второй редакции «Вечного зова» происходит текст, который фольклор и конспирологи превратили в «План Даллеса» — якобы существовавший меморандум ЦРУ о том, как уничтожить СССР, морально разложив его граждан с помощью западной культуры.