Русская тюрьма

После оттепельных публикаций текстов о сталинских репрессиях наступают новые заморозки — тюрьма и лагерь остаются реальной перспективой для любого инакомыслящего, начиная с процесса Синявского и Даниэля диссиденты оказываются на скамье подсудимых один за другим. Тюрьма воспринимается уже не как смертный опыт, о котором могут поведать редкие возвращенцы с того света, а как метафора русской жизни в целом, modus vivendi советского человека. Довлатов впервые пишет о лагере с точки зрения надзирателя, а не заключённого, показывая, что разница между двумя этими состояниями вполне условна; Буковский и другие диссиденты-сидельцы описывают свой опыт почти как робинзонаду, создают инструкции по психическому и физическому выживанию; Габышев рассказывает о детской исправительной колонии, где насаждается кодекс звериной жестокости. В постсоветское время, у Лимонова и Рубанова, тюрьма окончательно приобретает метафизическое измерение, парадоксальные свойства пространства внутренней свободы в несвободном государстве.

Зона: Записки надзирателя

Сергей Довлатов1968

Единственная книга в богатой русской школе тюремной литературы, написанная от лица охранника, а не заключённого, причём снимающая различия между этими двумя. Создана во время и по следам трёхлетней службы Довлатова в Республике Коми. Автор размышляет в числе прочего о своём праве писать на эту тему после Шаламова и Солженицына. Довлатов рассматривает лагерь не как ад, а как жизнь. Конечно, это предельный опыт: как пишет вчерашний студент, только там он понял, что такое свобода, жестокость, насилие (один из лучших рассказов, соединивших три эти элемента, — о воре в законе, который отрубает себе пальцы, чтобы не поддаться принуждению и не работать). Но главное его открытие состоит в том, что в страшном мире, где едят собак и убивают за пачку чая, горе и радость, добро и зло сохраняют свои неизменные жизненные пропорции. И хотя «Зона» — самая мрачная книга Довлатова, прославивший его иронический взгляд уже присутствует, как и вечный рефлексирующий герой, который мерит жизнь литературными законами: «В лагере без нажима и принуждения торжествует метод социалистического реализма».

И возвращается ветер...

Владимир Буковский1978

Мемуары диссидента, которому начиная с первого ареста не удавалось провести на свободе больше года кряду вплоть до принудительной же высылки из СССР, — как пелось в знаменитой частушке, «Обменяли хулигана / на Луиса Корвалана; / где б найти такую *****, / чтоб на Брежнева сменять». Читаются как авантюрный роман, Буковский пишет о кажущихся пустяках, которыми тюрьма стирает человеческую личность, «точно проволокли тебя мордой по асфальту и совсем не осталось никаких характерных черт». Невероятно остроумное (и практически полезное) описание правозащитной тюремной борьбы, главные инструменты которой — сплочённость, гласность и педантизм: едва ли не лучший эпизод в книге — тот, где заключённые заваливают официальные инстанции жалобами, не в расчёте на рассмотрение по существу, а чтобы обрушить бюрократическую машину тяжестью её собственного делопроизводства.

Одлян, или Воздух свободы

Леонид Габышев1983

Автобиографическая повесть о пребывании в колонии для малолетних преступников и тюрьме на рубеже 1960–70-х годов. Была напечатана в 1989 году в «Новом мире» по протекции и с предисловием Андрея Битова, которому шестью годами раньше принёс её Габышев. «Одлян» произвёл на читателя шоковое впечатление своей жестокостью и откровенным описанием «дней, нанизанных на кулак» — страшных избиений и унижений подростками друг друга с ведома лагерного начальства. Роман был опубликован во Франции и попал в число бестселлеров, фотография автора, никому прежде не известного и в России, появилась на обложке журнала Paris Match. Габышев, оставшийся в русской литературе автором одной книги, с 2000 года неотлучно живёт в психоневрологическом интернате.

По тюрьмам

Эдуард Лимонов2004

Самая стилистически непритязательная книга Лимонова повествует о его заключении в «Лефортове» и в Саратовском централе в связи с деятельностью НБП. Тюрьму Лимонов описывает как «цивилизацию с заднего хода», «империю крупного плана», где люди в форме, которых Лимонов называет soldaten, унижают людей в тюремной робе: «Много их, сильных, весёлых и злых, убивавших людей, прошло мимо меня, чтобы быть замученными государством». Портреты сокамерников, воспоминания об умершей жене, описание тюремных порядков (скучного, грязного ада), размышления о Ленине. Автор подчёркивает своё родство с народом: «…мужичок в тулупчике — брат их, несомый гнилым ветром, я не сужу их. Я — один из них», но это, конечно, интеллигентская поза. Лимонов говорит от имени безгласного народа, чьи жизненные силы репрессивное государство не использует, толкая молодёжь на путь преступлений, алкоголизма и прочих девиаций. Очевидный вывод — в этом государстве место честного и свободного человека в тюрьме.

Сажайте, и вырастет

Андрей Рубанов2005

Нетипичная для русской литературы тюремная история, в основе которой — автобиография не диссидента или политзаключённого, а осуждённого по обвинению в мошенничестве. 27-летний банкир, заигравшийся в девяностые с фирмами-однодневками и доверившийся ненадёжному партнёру, оказывается сначала в почти комфортном СИЗО «Лефортово», а потом в перенаселённой камере «Матросской Тишины». Обычный человек, образованный и до недавнего времени обеспеченный, сталкивается с мирами элитной и массовой тюрьмы, изучает людей и систему, выживает в обстоятельствах, от которых, разумеется, зарекался, и в конце концов морально вырастает, обретает внутреннюю свободу и становится «настоящим человеком».