Раннесоветский поэтический эпос

Небывалые события первых советских лет заставляют искать форму для их увековечения, и русская поэма переживает свой последний на сегодняшний день большой расцвет. В раннесоветском поэтическом эпосе, исключительном по своей мощи, формальные открытия модернизма сочетаются с мессианским посылом: если у Блока во главе отряда из двенадцати красноармейцев шествует Христос, то у Есенина и Маяковского новым богом становится человек; характерно, что России, породившей этого Человека, всякий раз противопоставлена капиталистическая Америка. Прямой революционный пафос выдыхается уже к концу 1920-х; после смерти Ленина возникает соцзаказ на персоналистский эпос, а такие новаторские тексты, как «Торжество земледелия» Заболоцкого, оказываются маргинальными.

Двенадцать

Александр Блок1918

Небольшая поэма в двенадцати главах рассказывает о красном отряде, патрулирующем улицы революционного Петрограда. Двенадцать красногвардейцев стремятся держать чёткий революционный шаг, но стройность шествия постоянно нарушается — встречей с напуганными горожанами, внезапной и кровавой развязкой любовной драмы и, наконец, самой стихией вьюги, в которой Двенадцать встречают совершенно неожиданного и поразительного Тринадцатого. Сочетающие народный стих, политические лозунги и отсылки к классическим текстам «Двенадцать» написаны в едином порыве, который заставил Блока, упивавшегося «музыкой революции», почувствовать себя гением, а многих бывших друзей — отвернуться от поэта.

Подробнее о книге

Инония

Сергей Есенин1918

Поэма Есенина, посвящённая пророку Иеремии, сочетает богохульство со свидетельством о новом Боге — и становится, таким образом, в один ряд с «Двенадцатью» Блока и «Христос воскрес» Белого: революционная эпоха, ещё не выяснившая отношений с религией, кажется многим поэтам подходящим временем для новых мистерий. «Пророк Есенин Сергей» отрицает ветхозаветную жестокость и новозаветное страдание, обещает снять с Христа штаны и выщипать зубами бороду Богу. Всё это разрушение только предваряет созидание небывалой страны Инонии: мир будет преображён с помощью мощной духовной энергии России, и эта энергия манифестируется в основном через привычные для Есенина деревенские образы. «Инония» мало кому понравилась. Ходасевич признавал её талантливость, но полагал, что её чтение требует чего-то «вроде прочного водолазного наряда», в котором душа читателя не пострадает от есенинского кощунства; Бунин вообще заочно рекомендовал Есенину «проспаться и не дышать на него своей мессианской самогонкой». Коммунистические критики, приветствуя стремление к обновлению, считали его недостаточным.

150 000 000

Владимир Маяковский1920

Первая поэма, написанная Маяковским после революции, выходит без имени автора: по замыслу Маяковского, автор этой поэмы — 150-миллионный народ нового советского государства, и каждый может её «дописывать и лучшить». Основной сюжет поэмы — экспансия новой, «всехсветной» России, превратившейся в коллективного человека — Ивана. Сверхсобытие — революция — даёт ему право ворваться на мировую арену, с жестоким упоением устроить на ней переполох, выйти в лидеры, утвердить свою тоталитарность. Как и в «Инонии» Есенина, антагонистом новой России предстаёт капиталистическая электрифицированная Америка — её олицетворяет гигантский президент Вильсон, сражающийся с Иваном; мир делится строго надвое, «нет на земле никаких середин». Катастрофическая экспрессия Маяковского, накопленная в «Облаке в штанах», «Флейте-позвоночнике», «Человеке», устремляется здесь как будто по нарочно проложенному для неё руслу — и, как и в других поэмах этого периода, новый строй ассоциируется с новой религией, обожествляющей человека. Ленин, упомянутый в поэме, отозвался о ней так: «Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность».

Страна негодяев

Сергей Есенин1923

После «Пугачёва» Есенин задумывает ещё одну драматическую поэму — в ней действует романтически-демонический анархист Номах (прозрачная аллюзия на Махно), его антагонист — советский комиссар Рассветов, некогда работавший на золотых приисках в Америке; другие важные действующие лица — Чекистов (прототипом которого некоторые филологи считают Троцкого) и Замарашкин, не сочувствующий никому из прочих и оказывающийся у них в заложниках. Номах совершает налёт на поезд, везущий большевистское золото; Рассветов и китайский сыщик Литза-Хун выслеживают его, но он вырывается из засады. Но главная сила «Страны негодяев», как и «Пугачёва», не сюжет, а монологи, среди них несколько знаменитых (в том числе монолог Чекистова об уборных, которых в России нет). Здесь нет «положительных» персонажей, хотя интереснее и симпатичнее других Есенину Номах, чьим именем он даже хотел назвать поэму. Возможно, против воли автора страной негодяев оказывается всё описанное им пространство; критикам, которые понимали это и всё же чувствовали значимость поэмы, пришлось объявить её незавершённой.

Владимир Ильич Ленин

Владимир Маяковский1924

Маяковский начал писать поэму о Ленине сразу после его смерти и относился к ней как к самому ответственному в жизни заданию — житие вождя здесь сплавлено с политэкономическим и историческим ликбезом. «Владимир Ильич Ленин» выглядит архаичнее, чем прежние поэмы Маяковского: хотя там и утверждается, что Ленин не божество, а «самый человечный человек», а на первый план, как и в «150 000 000», выводится «атакующий класс», эти вновь найденные формулы бронзовеют прямо на глазах. Огромная поэма, выстроенная на контрастных образах и гиперболах, сразу превратилась в памятник — не в лучшем смысле этого слова. Несмотря на цельность замысла и блеск исполнения, сегодня она воспринимается в первую очередь как источник хрестоматийных цитат: «Ленин и теперь живее всех живых», «Мы говорим Ленин — подразумеваем — партия», «Я себя под Лениным чищу». Впрочем, финал поэмы, описывающий реакцию на смерть Ленина, и сейчас позволяет вообразить себя её современником, а похороны Ленина показаны как религиозное откровение: «Сильнее и чище нельзя причаститься / Великому чувству по имени — класс!»

Улялаевщина

Илья Сельвинский1927

Революционный комитет под руководством жестокого, но справедливого товарища Гая наводит новый порядок в провинции; вокруг — голод, грязь, вши, уголовщина, «сведение к нулю одушевлённости масс». Революционерам противостоят казаки-анархисты под началом стихийного атамана Серги Улялаева. Улялаев живёт с молодой Татой, но товарищ Гай, её бывший жених, увозит её. Следуют погони, неразбериха, гибель; революционный конфликт обретает любовно-мифологическую подкладку, отсылающую к «Илиаде», — но разрешается в ином ключе (гибель Таты можно сравнить с гибелью Катьки в «Двенадцати»). Сверхэкспрессивная, перенасыщенная звукописью поэма Сельвинского — скорее даже роман в стихах: о многом говорит подзаголовок «эпопея». Язык переходит с русского на украинский и обратно, действие перебивается отступлениями, рисующими картины Гражданской войны в Южной России. «Улялаевщина» сегодня почти забыта, но в своё время она была очень популярна и представлялась возрождением большого русского эпоса. Впрочем, и сегодня она остаётся главным памятником литературного конструктивизма 1920-х.

Хорошо!

Владимир Маяковский1927

Маяковский пишет «Хорошо!» к десятилетию Октябрьской революции и сам считает поэму «программной вещью», аналогом «Облака в штанах» для нового времени. Впрочем, если в «Облаке» он призывает революцию, то в «Хорошо!» реконструирует ход событий — и здесь в ход идут футуристические звуковые приёмы, которые Маяковский активно, вслед за Маринетти, применял ещё в 1910-е: «Жир / ёжь / страх / плах! / Трах! / тах! / Тах! / тах!» Новые революционные призывы и напоминания о лишениях и героике военного коммунизма в обывательской России конца 1920-х звучат неубедительно или пугающе — финал же поэмы прямолинейно славословит завоёванную новую жизнь: «Стала оперяться / моя кооперация», «Моя милиция / меня бережёт». Пожалуй, удачнее всего в этой поэме рассказы о личном опыте послереволюционных лет: «Врач наболтал — / чтоб глаза / глазели, / нужна / теплота, / нужна / зелень. / Не домой, / не на суп, / а к любимой / в гости / две / морковинки / несу / за зелёный хвостик». Уже в 1928 году в автобиографии «Я сам» Маяковский упоминает, что работает над поэмой «Плохо» — но никаких следов этого текста не сохранилось.

Торжество земледелия

Николай Заболоцкий1933

«Торжество земледелия» задумывалось Заболоцким как гимн строю, упорядочивающему старый хаос. Натурфилософские сомнения крестьян и животных, язык которых напоминает о героях Платонова («Скажи по истине, по духу, / Живёт ли мертвецов душа?»), наконец находят разрешение в науке и коллективном труде («Корова в формулах и лентах / Пекла пирог из элементов, / И перед нею в банке рос / Большой химический овёс»), — правда, чтобы это произошло, нужно победить кулака, древнюю соху и тени предков. На поэму Заболоцкого оказывают влияние идеи русского космизма и поэтика «Ладомира» Хлебникова, но больше всего — смещённая обэриутская оптика: «торжествующее земледелие» здесь специально показано странным, прошито комизмом, чтобы можно было лучше рассмотреть, препарировать его. В 1933 году такие эксперименты уже были чужды «генеральной линии» — и стали материалом для кампании по борьбе с формализмом: Заболоцкому пришлось отрекаться от своей поэмы, но это не спасло его от пяти лет в ГУЛАГе.