В 1829 году 20-летний Гоголь неожиданно срывается с места и отправляется на Запад — в Любек, на север Германии. Единственная опубликованная к этому времени гоголевская вещь — поэма «Ганц Кюхельгартен», тираж которой Гоголь сжёг (сохранилось только несколько экземпляров). Но если ясно, почему «Ганц» был уничтожен — после первых откликов Гоголь понял, что гордиться этим произведением нельзя, — то причины его внезапного отъезда до сих пор неизвестны. Сам Гоголь говорил, что влюбился — и почувствовал, что на краю пропасти. Чтобы сохранить себя окончательно и не погибнуть, он решил бежать. Бежать от любви, от женщины. Кто была эта женщина, неизвестно. Друзья Гоголя не верили в эту версию: никто не заметил его особенного состояния. Мать Гоголя подозревала, что её сын заболел «дурной болезнью», но Гоголь эти подозрения отверг и в письме матери говорил о своей любви: «Она слишком высока для всякого, не только для меня. Я бы назвал её ангелом, но это выражение некстати для неё. Это божество, но облачённое слегка в человеческие страсти…»

С последними путешествиями Гоголя тоже есть неясности. Например, есть учёные, которые страстно отстаивают версию, что Гоголь ездил в Испанию. Скорее всего, он там на самом деле не был — иначе это было бы каким-то образом отражено в его рукописях. Но тут уже я голову на отсечение не дам, в отличие от многих других вещей.

В 1839 году от туберкулёза умирает ближайший друг Гоголя — Иосиф Виельгорский. Гоголь проводит у его постели дни буквально и ночи. Конечно, возникло подозрение, что он влюблён в Виельгорского, что отношения у них непростые, окрашены «в голубой цвет», хотя тогда такого выражения не было. Особенно постарался американский учёный [Саймон Карлинский], который под таким углом — гомосексуальных связей — рассмотрел всю жизнь Гоголя и всю русскую литературу. Причём характер аргументов поразительный: Гоголь у постели Виельгорского говорит: «Как ты себя чувствуешь? Надо посидеть, отдохнуть немного, а потом пойдём в постелю». Что же он, приглашает Виельгорского в постель? Ничего подобного, это просто «врачебное» выражение. Как врач, когда говорит: «Померим температуру» — он же не будет тоже мерить себе температуру. Это просто плохое знание русского языка. Да если бы он и знал русский хорошо, всё равно прочитал бы так.

Вообще-то, человеческие отношения — сложные. К дружескому чувству могло примешиваться и восхищение, и сострадание, и нежность. Но, во-первых, Гоголь не скрывал, что об их дружбе знали родные Виельгорского. Во-вторых, он написал произведение «Ночи на вилле», где описал эти свои ощущения. Одно это говорит о том, что ничего такого там не было, потому что в то время это чувство не считалось достойным похвалы — его всячески скрывали.

И была ещё любовная история с сестрой Виельгорского — Анной. Делал ли Гоголь ей предложение? Не сделал, но почву зондировал. Часто говорят, что Гоголь неспособен был на физические отношения с женщиной. Это не совсем так: Гоголь не был девственником. Правда, это всё носило эпизодический характер — в период учёбы в гимназии, а потом есть свидетельства о том, что он посещал в Петербурге определённые дома. Врачу он сказал перед смертью: «Сношений с женщинами давно не имел и особого удовлетворения в этом не находил». У него был другой характер.

Тут огромное количество точек зрения, но всё сводится к четырём-пяти. Первая, самая распространённая и, скорее всего, верная: Гоголь действительно уничтожил второй том. В доме у Александра Толстого, где жил, на Никитском бульваре. Свидетель был только один — слуга Семён. Гоголь его ночью разбудил: «Пойдём в другую половину». Он жил на правой половине, пошли на левую половину, там была печка. Он взял с собой портфель, велел развести огонь, бросил туда несколько тетрадок. И когда слуга понял, что что-то такое происходит, он заплакал: «Что вы делаете, барин?» — «Не твоё дело». И продолжал свою операцию. А потом заплакал, лёг на кушетку и сник. И фактически больше с неё не вставал.

Вторая точка зрения — что это случайность, потому что он хотел избавиться от разного рода ненужных бумаг, в том числе и от письма Белинского, которое его компрометировало. И поэтому вместо того, чтобы сжечь письмо, он сжёг несколько тетрадей. Но это, как говорят, ни в какие ворота. Во-первых, нет доказательств, что у него был текст письма. Во-вторых, чтобы уничтожить письмо, не нужно было вставать ночью. Возьми свечку, поднеси к ней несколько этих листочков — и проблема решена. На этой версии особенно настаивает норвежский учёный Гейр Хьетсо, замечательный учёный, значительный.

Третий вариант — что сожгли рукопись «враги». Не враги Гоголя, а враги правды. Якобы, когда Гоголь получил это письмо Белинского, он исправился и стал писать в духе Белинского. А друзья Гоголя — тот же Александр Толстой, Шевырёв, Погодин — были очень недовольны такой переменой и решили уничтожить рукопись… Очень известный учёный Екатерина Смирнова-Чикина опубликовала в журнале «Октябрь» в 1959 году огромную статью «Легенда о Гоголе». Она говорила, что рукопись припрятали или уничтожили недоброжелатели Гоголя. И сочинили легенду о том, что это сделал сам Гоголь. Когда я прочитал эту статью, то очень возмутился и пошёл в «Новый мир», где я тогда сотрудничал как автор. Я написал об этом статью. Дементьев, заместитель главного редактора Твардовского, когда я ему всё это рассказал, сказал: «Да, подожди, я сейчас поговорю с Александром Трифоновичем». И тот сказал: «Немедленно надо печатать!» Дементьев так пересказал мне реакцию Твардовского — причём он, Дементьев, говорил окая, он был с севера: «Ишь, чего придумала! РукОпись пОхитили! Они двОряне были, люди благОрОдные, Они писем чужих не читали, а тут — рукОпись!» И статью пустили вне очереди, она появилась в «Новом мире», произвела очень сильное впечатление. Смирнова-Чикина после этого где-то обозвала меня Шевырёвым, не понимая, что это великий комплимент.

Это невозможно. Во-первых, все люди были предупреждены, врачи были предупреждены о его страхе быть похороненным живым, в летаргическом сне. Об этом Гоголь написал в «Выбранных местах из переписки с друзьями» в 1847 году. Все это читали и, как говорится, «просекли» этот момент. Во-вторых, Гоголя лечили. Они не были врачами нашего современного уровня, но они не были и прохвостами. Допустить такое — похороны живьём — эти врачи не могли. Кроме того, существует важное свидетельство, принадлежащее скульптору Рамазанову, который снимал с Гоголя посмертную маску. Подробный отчёт об этом Рамазанов дал в письме Нестору Кукольнику. Письмо это осталось почти не замеченным. Мне довелось открыть его фактически заново — в отделе рукописей Российской Национальной Библиотеки — и подготовить соответствующую публикацию в «Известиях» (2002 год, 29 апреля). Рамазанов убедительно разъяснял, что если бы Гоголь был жив, невозможно было бы снять с него посмертную маску. Маску снимали только с умершего человека.

Во-вторых, о так называемом «вращении в гробу» Гоголя. Нужно напомнить, что гроб несли на руках от Университетской церкви до кладбища Свято-Данилова монастыря. Да и вообще нахождение трупа в гробу связано с какими-то физическими процессами.

Как таковой «Прощальной повести» не было, но он мог считать, что некоторые части ранее написанного входят туда. Иногда выдают за «Прощальную повесть» «Выбранные места из переписки с друзьями» — но этого не может быть, потому что как раз в «Выбранных местах» Гоголь заявил, что у него есть неизвестное произведение — самое сильное, которое он когда-либо написал. То есть сильнее «Мёртвых душ» и тем более «Выбранных мест». Это не мистификация, а такая особая творческая хитрость, неизбежный творческий ход. В творческом сознании Гоголя сложился своего рода поэтический идеал. И всё то, что он уже создал и ещё создаст, в том числе второй том «Мёртвых душ», нужно было рассматривать с точки зрения этого идеала.