Александр Архангельский включён Минюстом РФ в список «иностранных агентов».


Литературное дарование — последнее, о чём упоминают в связи с академиком Сахаровым. Хотя объём написанного им велик, а качество текстов не ставится никем под сомнение. Более того, последние месяцы он полностью отдал писанию. Утром 14 декабря 1989 года положил на стол жене только что законченное предисловие к книге «Горький, Москва, далее везде» и эпилог к «Воспоминаниям», вечером сказал, что хочет ещё посидеть за столом, внести правку в текст «сахаровской» Конституции. Через час его не стало.

Понятно, что на литературную дорогу его толкнули не писательские амбиции и не жажда научного просветительства, но прикладные задачи, связанные с общественным темпераментом. Что, конечно, наложило отпечаток на стиль, ключевые приёмы и жанры. Первый сахаровский текст, в котором ставится подобие публицистической задачи, — неопубликованная статья 1958 года «О радиоактивной опасности ядерных испытаний». Написанная по просьбе Игоря Курчатова, лояльная и даже лоялистская, она уже содержит главную идею Сахарова: право на жизнь священно, мирное сосуществование — норма и цель политики. И здесь определился главный риторический приём Андрея Дмитриевича: расширенный повтор. Сначала мысль формулируется тезисно, затем обрастает доводами, те подкрепляются образами, после чего мы возвращаемся в исходный пункт — на новом уровне. Вновь расширяем примерами. Чтобы аккордом повторить — усиленно — в финале. Так не пишут естественники — образный ряд им мешает; так не пишут гуманитарии — слишком много доводов «от ума»; так не пишут политики — им некогда ходить кругами, они устремлены вперёд; так не пишут авторы закрытых докладных — от них не требуют утопий полного разоружения. Так пишет Сахаров. Прагматик, утопист, человек синтетического сознания.

Ровно через 10 лет, в 1968-м, Сахаров создаст самую известную свою работу, которой скорее подходит старинное слово «трактат»: «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Название отсылает к предельно условному XVIII веку и задаёт камертон восприятия: ожидайте аналитического «захода», субъективного рассуждения, которое перерастёт в утопию. Опять же, утопию в старинном смысле слова, то есть не безответственные прожектёрские пожелания, а конкретный проект переустройства мира на иных основаниях. Который будет обязательно реализован, пусть и не сразу, не сейчас, но всё-таки в рамках земной истории. О конвергенции Политическая теория, предусматривавшая сближение СССР и стран Запада. Идеологи теории полагали, что можно создать гибридную социально-экономическую систему,  сочетающую в себе принципы и социализма, и капитализма. Например, плановую экономику и демократический режим. В 1960–70-е годы идеологом политической конвергенции был Андрей Сахаров. ⁠  как сахаровском экономико-политическом идеале сказано много; о конвергенции как жанровом и стилевом решении — гораздо меньше. Между тем он был именно конвергентным писателем, то есть синтезировал традиции.

В «Размышлениях…» есть следы открытого письма начальству, с вызовом, эмоцией, нажимом: «Мы никогда не забудем многокилометровые рвы, наполненные трупами, душегубки и газовые камеры… Фашизм в Германии просуществовал 12 лет, сталинизм в СССР — вдвое дольше». Есть отголоски расширенной справки, с упоминанием об антибиотиках при выращивании кур, чтобы начальству было понятней: «Применение антибиотиков в птицеводстве способствует выработке новых форм болезнетворных микробов, устойчивых к антибиотикам». Есть непременная мечта о всеобщем научно достигаемом счастье. И обязательно — на выходе — короткая сухая выжимка, по пунктам. Что нужно делать, чтобы цель была достигнута. В целом получается многофактурный текст, который действует по-разному на разную аудиторию. Если солженицынское «Письмо вождям» должно быть понято и принято верхушкой (все остальные призваны прочесть и ждать реакции генсека), то сахаровские «Размышления…» адресованы Политбюро и западным корреспондентам, научному сообществу и кухонной интеллигенции, левому университетскому движению и бизнесу. Никто не уйдет обделённым, никто не останется без довода.

Меняется и образ автора. Это уже не пророк, как Солженицын, не насмешливый игрок, как Синявский, не национальный проектант, как Шафаревич Игорь Ростиславович Шафаревич (1923–2017) — математик, общественный деятель. Окончил мехмат МГУ в 17 лет, в 19 защитил кандидатскую, в 23 — докторскую. В 1955 году подписал «Письмо трёхсот» против «лысенковщины», в 1968-м — письмо в защиту математика Есенина-Вольпина, в 1973-м написал открытое письмо в защиту Сахарова, в 1974-м — письмо в защиту Солженицына. Из-за своей общественной деятельности был отстранён от преподавания в МГУ, работал в Математическом институте имени Стеклова. В 1982 году опубликовал в зарубежном самиздате эссе «Русофобия», из-за которого Шафаревича впоследствии обвиняли в антисемитизме. ⁠ , и не политический практик, как Буковский Владимир Константинович Буковский (1942–2019) — правозащитник, писатель, публицист. Один из основателей диссидентского движения в СССР. После доклада Никиты Хрущёва о сталинских репрессиях стал противником коммунизма. В 1960 году был одним из активистов «Маяковки» — собраний политически активной молодёжи у памятника поэта. В 1963 году был впервые арестован, в общей сложности провёл 12 лет в тюрьмах и на принудительном лечении. Впервые предал гласности практику карательной психиатрии в СССР, передав на Запад копии судебно-психиатрических экспертиз шести инакомыслящих — Петра Григоренко, Натальи Горбаневской, Валерии Новодворской и других. В 1976 году Владимира Буковского обменяли на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, после чего диссидент жил в Кембридже. Автор книг «И возвращается ветер…» (1978), «Письма русского путешественника» (1980) и «Построить замок». ⁠ . Это вышедший на площадь кабинетный учёный, который ставит перед городом и миром свои вопросы. Предлагая (но не категорически настаивая на них) некие ответы. Обаяние этого образа несомненно, и он стал фактом общественного сознания — задолго до того, как Сахаров вернулся из Горького и попал на телевизионные экраны. Этот образ был создан именно его политическими текстами и подкреплен мемуарами (первый том — «Воспоминания», второй том — «Горький, Москва, далее — везде», рукописи которых были выкрадены, восстановлены, но без движения лежали в западном издательстве и вышли сравнительно поздно, в 1990-м).

При этом у каждого выдающегося автора-диссидента советской поры был свой литературный предтеча. Главный оппонент (и главный конфидент на самом деле) Александр Солженицын писал как бы с внутренней оглядкой на протопопа Аввакума. Андрей Амальрик Андрей Алексеевич Амальрик (1938–1980) — публицист, писатель, диссидент. Был отчислен из МГУ, писал абсурдистские пьесы, в 1965 году сослан в Сибирь за тунеядство. После возвращения в Москву был сотрудником агентства печати «Новости», затем работал почтальоном. В 1969 году написал книгу-эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» с предсказанием распада СССР. Затем ещё пять лет провёл в лагерях. Был одним из инициаторов создания Московской Хельсинкской группы. Уехал из СССР в 1976 году, в эмиграции написал книгу «Записки диссидента» и исследование о Распутине. ⁠  в эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» делал ложную отсылку к Оруэллу, а на самом деле через голову эпохи разговаривал с Радищевым, потому что «душа его страданиями человечества уязвлённа стала». Андрей Синявский проходил по тонкой грани между Гоголем и Розановым, создатели «Хроники текущих событий» «Хроника текущих событий» (XTC) — неподцензурный правозащитный бюллетень, выпускавшийся с 1968 по 1983 год в самиздате. Создан в Год прав человека правозащитниками и диссидентами Павлом Литвиновым, Натальей Горбаневской, Петром Якиром и другими. Бюллетень делился на две части — подробное изложение главных текущих событий и постоянные рубрики: «Аресты, обыски, допросы», «Внесудебные преследования», «В тюрьмах и лагерях», «Преследования верующих», «Преследования крымских татар» и т. д. За всё время существования «Хроники» вышло 63 выпуска бюллетеня. ⁠ противопоставляли советскому пропагандистскому пафосу суховатый язык хроникёра. И только Сахаров, казалось, обходился без предшественников. Ему хватало двух описанных приёмов: риторики расширенных повторов и конвергенции жанров. Стилистически он был вызывающе прост, функционален; любая незнакомая реалия будет обязательно разъяснена, имя расшифровано, точное знание отделено от гипотезы, а там, где (может быть) автора подводит память, он постарается вас вежливо предупредить.

Но если читать его тексты подряд, не проводя границы между «Размышлениями» и «Памятной запиской 5 марта 1971 года [Л. И. Брежневу]», статьёй «Неизбежность перестройки» для сборника «Иного не дано» (1988) и всё тем же проектом Конституции, станет ясно, кто своей великой тенью осеняет сахаровский мир. Это поздний Толстой. Толстой «Исповеди», трактатов «В чём моя вера?», «Что такое религия и в чём сущность её?», протоанархистских сочинений. Это не означает, что Андрей Дмитриевич идейный последователь Льва Николаевича или что толстовский пафос во всём ему близок. В Сахарове не было надрыва, тотальной заворожённости смертью и влечением, но было некое моральное упрямство, которое в конце концов ведёт к победе. Нам кажется, что слово Сахарова оказалось бессильным; где обещанный им прогресс, демократия, конвергенция систем? Но и толстовская политика непротивления казалась (и была до времени) утопией, пока не объявился Ганди и не оказалось, что при совпадении условий и согласованности действий это может стать источником победы.