Новая речь

После Октябрьской революции в литературу врывается нелитературная речь — уличный жаргон пролетариев и малограмотных обывателей смешивается с птичьим языком бюрократов. Писатели, фиксирующие эту новую речь, не только делают свои тексты понятнее для современников, лишь недавно приобщившихся к грамотности, но создают моментальные фотоснимки языковой картины эпохи: некоторые тексты сегодня можно использовать как историко-лингвистические источники. Зощенко обновляет русскую сказовую традицию, выводя на сцену нового героя — советского обывателя; он утверждает, что списывал его речь с натуры, а вовсе не придумывал в сатирических целях. Авторы книг о школе 1920-х показывают, с каким энтузиазмом (и какими трудностями) дети усваивают раннесоветские реалии. Наконец, Платонов в «Сокровенном человеке» и других произведениях поднимает нарочито «неправильный» язык на метафизический уровень, демонстрируя его связь с революционными идеями о природе труда и вообще человеческого существования: его герои глядят на мир как в первый раз.

Одесские рассказы

Исаак Бабель1924

Цикл рассказов об одесских налётчиках открывает «южную» главу русской литературы: появляется принципиально новый язык — лёгкий, афористичный и в то же время цветистый, предельно метафоричный. Бабель органично вплетает в него украинизмы, кальки с идиша, намеренные грамматические ошибки и одним из первых романтизирует криминальное арго. Одесский цикл вводит и нового героя — Беню Крика: он не просто грабит, а делает это учтиво, с изящным озорством. Образ обаятельного налётчика встаёт в один ряд с главными авантюристами 1920-х — Хулио Хуренито и Остапом Бендером.

Подробнее о книге

Республика ШКИД

Григорий БелыхЛ. Пантелеев1926

В годы военного коммунизма в советской республике остро встаёт проблема детей-беспризорников, пополняющих ряды преступников. В 1918-м в Петрограде была основана школа-коммуна имени Достоевского, которой руководил педагог-новатор Виктор Сорока-Росинский. «Республика ШКИД» — роман о жизни школы, написанный двумя её воспитанниками: блатная романтика, «четыре сбоку — ваших нет» и типичные во все времена терзания подростков, от первой любви до мук творчества, здесь сочетаются с искренним стремлением детей стать частью нового общества (они сочиняют гимн со словами «Смело к новой жизни» и умоляют найти им преподавателя политграмоты). Самое замечательное в этой книге — атмосфера начала 1920-х, в которой формирует свои правила и ритуалы непростое детское сообщество: языковая мода заставляет сокращать имена преподавателей, деньги измеряются «лимонами», еда — картошка с тюленьим жиром, чтение — Фёдор Сологуб и детективы о Пинкертоне.

Дневник Кости Рябцева

Николай Огнёв1927

Костя Рябцев — ученик новой советской школы: как и в «Республике ШКИД», здесь все подряд слова заменяют сокращениями (едва ли не самое частое слово — «шкраб», то есть школьный работник); ругают установленный по западному образцу учебный Дальтон-план, спорят о политике, страдают от «полового вопроса» — все эти вещи находят отражение в дневнике Кости и формируют его личность. Недооценённый роман воспитания документирует советскую повседневность середины 1920-х с фотографической точностью и блестяще имитирует сразу несколько раннесоветских стилей: здесь встречаются актуальные рассказы, которые Костя вырезал из газет и журналов и вклеил в свой дневник.

Сокровенный человек

Андрей Платонов1928

Языковая странность по сравнению с практически любой классической прозой — первое, на что обращают внимание читатели Платонова. Если в «Котловане», «Чевенгуре» и других главных своих вещах Платонов скорее создаёт новую речь не только для повествователя, но и для персонажей, руководствуясь собственным метафизическим осмыслением политического жаргона эпохи, то в повести «Сокровенный человек» больше имитирует язык времени: овдовевший Фома Пухов разговаривает примерно так же, как герои Зощенко. Платонов отправляет своего героя, мающегося без настоящего дела, в одиссею по послереволюционной России, толкает в гущу сражений с белыми — но, в отличие от Одиссея, военные хитрости Пухова оборачиваются крахом, и, в отличие от Одиссея, он не понимает, к чему стремится. Постепенное осознание революционной истины, обретение Родины через опасное и бестолковое путешествие — основной сюжет «Сокровенного человека», выраженный в том числе и в речи героев: «Хорошее утро!» — «Революционное вполне».

Избранные рассказы

Михаил Зощенко1923 1934

Пожалуй, наиболее репрезентативный прижизненный сборник рассказов Зощенко. Начиная с «Рассказов Назара Ильича господина Синебрюхова» (1921) писатель вводит в литературу новый язык и нового героя — обывателя 1920-х, обитателя коммунальной квартиры (зарубежные переводчики воспринимали её реалистическое описание как антиутопическую фантазию), наивно-уверенного хроникёра новых явлений быта. Зощенковское лингвистическое вживание в персонажа-рассказчика трансформирует юмористику. Его оптика повлияла и на «большую литературу», где юмор — лишь способ разговора о сложных и порой трагических вещах (от Венедикта Ерофеева до Юза Алешковского), и на «лёгкий жанр», помогающий адаптироваться к современности и сделать её понятнее (от Жванецкого до современных стендап-юмористов). Такие рассказы, как «Баня», «Аристократка», «Нервные люди», «Диктофон», «Собачий нюх», стали хрестоматийными.

Голубая книга

Михаил Зощенко1935

Наследующая «Всемирной истории, обработанной «Сатириконом» «Голубая книга» — уникальный для советской литературы сплав художественный прозы и нон-фикшена. Эта «краткая история человеческих отношений» — компендиум исторических анекдотов о правителях и великих людях разных времён и народов, изложенный зощенковским языком. Зощенко 1930-х — больше моралист, чем бытописатель, и из курьёзов истории можно извлечь вывод о неизменности человеческих пороков. Впрочем, критика предпочла не замечать эту мораль, и «Голубая книга» вместе с прочими произведениями Зощенко была названа пошлой, мещанской, бессодержательной.

Подробнее о книге

Конармия

Исаак Бабель1925 1937

Книга о польском походе Конармии Будённого состоит частично из рассказов, написанных от лица альтер эго Бабеля — военного корреспондента Лютова, частично из «человеческих документов», стилизованных Бабелем со всем присущим ему блеском. Очень страшная «Конармия» пишется одновременно с очень смешными «Одесскими рассказами», и это сближение порождает языковую странность, эффектные экспрессионистские противопоставления — позже они заставят критиков говорить о целой «южной школе» русской прозы.

Подробнее о книге