О советском быте 30-х годов, который наивный рассказчик-дилетант превозносит как самый прогрессивный в мире. Для наглядности комические зарисовки из жизни советских мелких служащих, спекулянтов и обывателей предваряются экскурсами в мировую историю — «забавными фактами и смешными сценками, наглядно рисующими поступки прежних людей», таких как Марк Антоний, Людовик XIV, Алексей Меншиков или Пётр Кропоткин. По мысли рассказчика, всем ходом мировой истории управляют пять движущих сил: деньги, любовь, коварство, неудачи и «кое-какие удивительные события», — эту мысль, изложенную в предисловии, Зощенко иллюстрирует рассказами, разбитыми на пять соответствующих разделов. 

Подавляющее большинство рассказов, составивших «современную» часть «Голубой книги», писалось в 1923–1934 годах и тогда же публиковалось в периодике; только три рассказа возникают в книге впервые. Но при включении тех или иных старых текстов в книгу Зощенко их перерабатывал, порой довольно существенно (речь не только о стилистической правке, но и о более серьёзных конструктивных изменениях). Часто менялись и названия включавшихся в книгу рассказов.  

Над «историческими» введениями в каждый из разделов и над «рамочной» частью Зощенко работал непосредственно перед публикацией книги в 1934 году. При этом на замысел «Голубой книги» могло повлиять письмо Максима Горького, которое Зощенко получил ещё в 1930-м после выхода своих экспериментальных «Писем к писателю». Горький оценивал эту вещь как «хорошую»: «По-моему, вы уже и теперь могли бы пёстрым бисером вашего лексикона изобразить — вышить — что-то вроде юмористической «Истории культуры». Это я говорю совершенно убеждённо и серьёзно» ¹ Михаил Зощенко. Pro et contra: Антология / Сост., вступ. ст., коммент. И. Н. Сухих. СПб.: РХГА, 2015. С. 145. ⁠ . В ответном письме Зощенко ни слова не говорит о предложении Горького (чьё мнение для него было, бесспорно, важным, в том числе и как для участника группы «Серапионовы братья» Литературное объединение, возникшее в Петрограде в 1921 году, названо в честь одноимённого сборника рассказов Гофмана. Его членами были Михаил Зощенко, Вениамин Каверин, Константин Федин, Михаил Слонимский, Лев Лунц, Илья Груздев, Всеволод Иванов, Николай Никитин и Елизавета Полонская. «Серапионовы братья» выступали против идейности и политики в искусстве. Объединение распалось к 1926 году. ⁠ , которой Горький в ряде случаев оказывал поддержку). Но в 1934 году, непосредственно перед журнальной публикацией «Голубой книги», Зощенко пишет классику ² Михаил Зощенко. Pro et contra: Антология / Сост., вступ. ст., коммент. И. Н. Сухих. СПб.: РХГА, 2015. С. 148. ⁠ : 

Я сейчас могу признаться, Алексей Максимович, что я весьма недоверчиво отнёсся к вашей теме. Мне казалось, что вы предлагаете мне написать какую-то юмористическую книжку…

Однако, работая нынче над книгой рассказов и желая соединить эти рассказы в одно целое (что мне удалось при помощи истории), я неожиданно наткнулся на ту же самую тему, что вы мне предложили. И тогда, вспомнив ваши слова, я с уверенностью принялся за работу. Нет, у меня не хватило бы сил и уменья взять вашу тему в полной мере. Я написал не Историю культуры, а может быть, всего лишь краткую историю человеческих отношений». 

То, что это не было отпиской для Зощенко, видно хотя бы потому, что большая часть его письма Горькому вошла в качестве эпиграфа в «Голубую книгу». 

Слова Зощенко о намерении написать «краткую историю человеческих отношений» важны для понимания его стиля. «Краткая история человеческих отношений» означает специфический взгляд на человека в историческом процессе. Не современник автора, как это часто бывало, подтягивается до уровня эпического персонажа, а напротив, герои и антигерои истории предстают в их обыденном, сниженном облике. Зощенко говорит об Александре Македонском и Филиппе II Испанском так же, как о жителях коммунальной квартиры. «Голубая книга» продолжает тот стиль разговора о повседневности, к которому привыкли читатели Зощенко. 

В определённый момент писатель понял, что его сказовые тексты и сам образ свойски-простодушного рассказчика могут послужить для синтеза крупной формы. Зощенко ощущал социальный заказ, спрос на такую форму, и «Голубая книга» — попытка создать «большую» пролетарскую литературу в понимании Зощенко. Это было очень специфическое понимание, которое не всегда разделяли его современники, — точно так же несколько лет спустя писатель решил, что его повесть «Перед восходом солнца» может служить оружием против фашизма, потому что утверждает ценность личности и индивидуальных переживаний. 

Вводя историческую канву, автор показывает, что наблюдения о человеческой природе, которые он делает в своих комических вроде бы анекдотах, имеют универсальное значение. Например, начиная тему любви, Зощенко говорит: «...Мы расскажем вам, что знаем и думаем об этом возвышенном чувстве, затем припомним самые удивительные, любопытные приключения из прежней истории и уж затем, посмеявшись вместе с читателем над этими старыми, поблёкшими приключениями, расскажем, что иной раз случается и бывает на этом фронте в наши переходные дни».

Розы и грёзы, а насчёт того, что за ноги вешают, об этом поэзия барышням ничего не подносила

Михаил Зощенко

По словам одного из самых проницательных прижизненных критиков Зощенко — Цезаря Вольпе Цезарь Самойлович Вольпе (1904–1941) — литературный критик. Специалист по творчеству Жуковского и русской поэзии первой половины XIX века. Подготовил к изданию сборники стихотворений Валерия Брюсова (1935) и Андрея Белого (1940). Работал в журнале «Звезда». В 1933 году Вольпе опубликовал в «Звезде» «Путешествие в Армению» Осипа Мандельштама, за что был уволен. Погиб в 1941 году при эвакуации из Ленинграда. ⁠ , «Голубая книга» «распадается на ряд эпизодов, которые в соединении и создают книгу в сложном единстве её замысла» ³ Вольпе Ц. Искусство непохожести. М.: Сов. пис., 1991. С. 258. ⁠ . Все эти эпизоды образуют пять тематических разделов — в соответствии с пятью движущими силами истории: это «деньги», «любовь», «коварство», «неудачи», «удивительные события». Каждый раздел Зощенко дополнительно делит на «историческую» и «современную» части (так, «исторический» раздел называется «Деньги», а современный — «Рассказы о деньгах» и т. д.); в каждом разделе среди рассказов о вымышленных обывателях есть написанный от первого лица «Мелкий случай из личной жизни» — текст о нелепом происшествии с самим рассказчиком. 

Пятый раздел устроен хитрее: формально он ограничен только исторической частью, повествующей о героизме революционеров и преобразователей мира. Никакой анекдотичности здесь уже нет. Но в приложении к разделу Зощенко помещает ещё пять рассказов — здесь вновь возникают деньги, любовь, коварство и неудачи. Структура книги как бы повторяется в миниатюре, для закрепления материала. Той же цели служат послесловия к каждому из разделов и ко всей книге: рассказчик напоследок дискутирует с «буржуазным философом» и прощается с читателями, извиняясь перед наборщиками, что книга затянулась.

Прямых предков в литературе Зощенко, кажется, не видел, хотя любил делать отсылки к Гоголю, Чехову (но, вопреки мнению формалистов, не Лескову!). Предложение Горького написать «историю культуры» едва ли послужило движущим импульсом к работе, однако зощенковские исторические экскурсы по стилю вполне сопоставимы со «Всемирной историей, обработанной «Сатириконом», пусть это сравнение и возмущало автора. 

Мариэтта Чудакова Мариэтта Омаровна Чудакова (1937) — литературовед, историк. Работала в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. Ленина, с 1985 года преподаёт в Литературном институте. Участвовала в общественной деятельности — в октябре 1993 года подписала «Письмо сорока двух». Исследовательница творчества Булгакова, Замятина, Зощенко. Председатель Всероссийского булгаковского фонда. ⁠ видит в появлении «Голубой книги» закономерный этап развития поэтики Зощенко: «Исторический факт подаётся здесь таким, каким он должен, по мнению автора, представать перед самодовлеющим бытовым сознанием… Сняты все культурные барьеры, не позволяющие нам отнестись к историческому факту так же непосредственно, как к житейской истории, разыгрывающейся перед нашими глазами. Дан выход самым непосредственным реакциям, не отягощённым багажом культуры. «Нам исключительно жалко Сервантеса. И Дефо тоже бедняга. Воображаем его бешенство, когда в него плевали. Ой, я бы не знаю, что сделал!» Чудакова полагает, что «для Зощенко необходимость переоценки культурных ценностей связывается прежде всего с новым потребителем этих ценностей»: он как бы передоверяет авторское право, право речи «воображаемому пролетарскому писателю». В статье «О себе, о критиках и о своей работе» (1928) Зощенко пишет: 

Я только хочу сделать одно признание. Может быть, оно покажется странным и неожиданным. Дело в том, что я — пролетарский писатель. Вернее, я пародирую своими вещами того воображаемого, но подлинного пролетарского писателя, который существовал бы в теперешних условиях жизни и в теперешней среде. Конечно, такого писателя не может существовать, по крайней мере сейчас. А когда будет существовать, то его общественность, его среда значительно повысятся во всех отношениях.

Я только пародирую. Я временно замещаю пролетарского писателя. Оттого темы моих рассказов проникнуты наивной философией, которая как раз по плечу моим читателям.

Надо отметить, что ко времени написания «Голубой книги» традиция пролетарской литературы уже устоялась, а РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и вовсе успела прекратить своё существование. К середине 30-х годов появилась уже и пользовалась популярностью пролетарская проза Владимира Зазубрина Владимир Яковлевич Зазубрин (настоящая фамилия — Зубцов; 1895–1937) — писатель, редактор, сценарист. В 21 год был арестован за революционную пропаганду. После революции служил в Оренбургском военном училище, перенаправлен красными в Иркутск. В 1919 году Зазубрин служил в армии Колчака, затем перешёл к красным. После Гражданской войны работал в журнале «Сибирские огни». В 1928 году был исключён из ВКП(б) за участие во внутрипартийной оппозиции, затем работал в московском Гослитиздате и журнале «Колхозник». В 1937 году расстрелян. Зазубрин — автор романа о Гражданской войне «Два мира» (и основанного на романе сценария для фильма «Красный газ»), романа о коллективизации на Алтае «Горы» и повести о чекистах «Щепка». ⁠ , Фёдора Панфёрова Фёдор Иванович Панфёров (псевдоним — Марк Солнцев; 1896–1960) — писатель и драматург. Один из руководителей РАПП. С 1931 по 1961 год был главным редактором журнала «Октябрь» (временно отстранён от должности с 1954 по 1957 год). Автор монументального романа «Бруски» (о нём можно почитать на «Полке» в списке «Соцреализм»), трилогии о войне «Борьба за мир», трилогии о послевоенном сельском хозяйстве «Волга — матушка река», автобиографической повести «Родное прошлое» и множества пьес для крестьянских театров. ⁠ , Фёдора Гладкова Фёдор Васильевич Гладков (1883–1958) — писатель. Член РСДРП с 1906 года. В годы Гражданской войны ушёл в Красную армию добровольцем. В 1920 году был принят в РКП(б), вскоре был исключён из неё как «интеллигент и меньшевик». Опять принят в партию после выхода в 1925 году романа «Цемент» (о нём можно почитать на «Полке» в списке «Соцреализм»). Во время войны был корреспондентом «Правды» и «Известий». После войны — ректором Литературного института. ⁠ , первые рассказы Леонида Леонова Леонид Максимович Леонов (1889–1994) — писатель и драматург. Во время Гражданской войны сначала служил у белых, затем добровольцем вступил в Красную армию. После окончания войны жил в Москве. Автор романов «Барсуки» (1924), «Русский лес» (1953), пьесы «Метель» (1939), романа «Пирамида» (1994), над которым работал в течение 45 лет. В 1949 и 1950 годах был номинирован на Нобелевскую премию. ⁠ . Вероятно, эти авторы просто не отвечали представлениям Зощенко об идеальном пролетарском писателе, которым сам он не мог быть в полном смысле слова в силу социального происхождения.

В общем, если оставить в стороне огромное число исторических источников, проштудированных Зощенко для работы над «Голубой книгой», то влияние оказывается не столько литературным, сколько «металитературным». Зощенко «пародирует» — а на общепонятном в читающем мире 1920–30-х языке формалистской филологии «пародия» была не только юмористическим или сатирическим приёмом, но, шире, способом построения диалога. «Пародия» Зощенко — это диалог с воображаемым «пролетарским писателем», разговор на понятном ему языке. 

Наконец, с чисто структурной точки зрения «Голубую книгу» можно возвести к знаменитым средневековым и ренессансным собраниям анекдотов и новелл — от «Римских деяний» Сборник легенд о жизни римских правителей с нравоучительными комментариями, составленный в конце XIII — начале XIV века. Написан на латинском языке, предположительно Петром Берхориусом. ⁠ , где о пороках и добродетелях говорится на примерах известных личностей, до «Декамерона», где серии новелл объединяются заранее выбранными темами и заключаются в повествовательную рамку.

С конца 1934-го по июнь 1935 года переработанные Зощенко старые рассказы и вновь написанные исторические экскурсы публиковались в журнале «Красная новь» Первый толстый литературный журнал, появившийся после революции. Издавался в Москве с 1921 по 1941 год. Его первым редактором был критик и прозаик Александр Воронский, объединивший в журнале писателей-«попутчиков». В 1927 году Воронского сняли с должности по обвинению в троцкизме, а в 1937-м — расстреляли. В 1941 году редакция журнала была эвакуирована, летом 1942-го издание было закрыто. ⁠ . В том же 1935 году книга выходит из печати отдельным изданием.

Публикация тяжело проходила через цензуру. Главлитом Главное управление по делам литературы и издательств. Существовало с 1922 по 1991 год. ⁠ был задержан № 8 «Красной нови» за 1935 год, в котором печаталась пятая часть «Голубой книги». Цензор полагал, что она, «являющаяся сама по себе крайне бессодержательной болтовнёй развязного мещанина, в своей последней (5-й) части, кроме того, содержит в себе ряд политически вредных рассуждений и заметок. Вся книга состоит из мелких, не связанных между собой случайных хроникальных заметок из истории и литературы и не печатавшихся ранее мелких рассказцев Зощенко. В 5-й части Зощенко, как на подбор, приводит факты героизма террористов: Балмашёва Степан Валерьянович Балмашёв (1881–1902) — революционер. В 1900 году участвовал в студенческих забастовках в Киеве, был приговорён к трём месяцам тюремного заключения. После освобождения сблизился с социал-демократами и социалистами-революционерами. В 1902 году убил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина. Был приговорён к смертной казни через повешение. ⁠ , Каляева Каляев Иван Платонович (1877–1905) — революционер. С 1898 года был членом «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». За участие в студенческой забастовке был выслан в Екатеринослав. При попытке провезти через германо-австрийскую границу нелегальные русские издания был выдан российским властям и опять сослан, на этот раз в Ярославль. В 1903 году выехал в Женеву. Год спустя участвовал в покушении на министра внутренних дел Вячеслава Плеве. В 1905 году попытался убить великого князя Сергея Александровича, но не смог бросить бомбу в карету, поскольку с князем находились жена и племянники. Совершил убийство князя два дня спустя. Был казнён через повешение. ⁠ , Мирского Лев Филиппович Мирский (1859–1920) — революционер. С 1877 года сблизился с членами общества «Земля и воля». Спустя год был арестован за революционную агитацию. После освобождения совершил неудачное покушение на шефа жандармов генерала Александра Дрентельна. Мирский был приговорён к смертной казни, но затем приговор был заменён на бессрочную каторгу (находясь в тюрьме, Мирский выдал тюремной администрации план побега революционера Сергея Нечаева). Во время революции 1905 года издавал газету «Верхнеудинский листок», за что был ещё раз арестован и приговорён к смертной казни. Приговор был опять заменён на каторгу. Умер в Верхнеудинске. ⁠ , Желябова Андрей Иванович Желябов (1851–1881) — революционер. Сблизился с социалистами во время учёбы в университете. После отчисления стал членом революционного кружка Феликса Волховского. В 1875–1877 годах участвовал в «хождении в народ». Был арестован, но затем оправдан. В 1879 году Желябов стал членом «Земли и воли», а после раскола организации — «Народной воли». Участвовал в неудавшемся покушении на Александра II и организации взрыва в Зимнем дворце. В 1881 году был арестован за два дня до повторного покушения на Александра II, на этот раз закончившегося смертью императора. Был повешен. ⁠ , Лизогуба Дмитрий Андреевич Лизогуб (1849–1879) — революционер. Сблизился с народниками во время пребывания за границей. После возвращения был арестован и помещён под полицейский надзор. В 1877 году стал одним из организаторов революционного общества «Земля и воля». Через год был арестован и приговорён к смертной казни через повешение. ⁠ и др. В длинных рассуждениях Зощенко проповедует христианское непротивление злу, по-обывательски призывает к мирной жизни, к прекращению борьбы с инакомыслящими». 

Не устраивало цензуру и формальное отношение Зощенко к Ленину: «В мелкой хронике, наряду с пышными восхвалениями террористов, Зощенко ограничивается лишь следующими беспредметными строчками о Ленине: «17 апреля 1917 г. в Петербург приехал Ленин, и 25 октября 1917 г. с буржуазной революцией было покончено, началась социалистическая революция». Закономерный финал: «Сейчас листы с материалом Зощенко изымаются из журнала. 5-я часть «Голубой книги» будет разрешена к печати после коренной переработки» ⁴ Блюм А. В. Советская цензура в эпоху тотального террора. 1929–1953. СПб.: Академический проект, 2000. С. 205–206. ⁠ .

Но я буквально остолбеваю, когда гляжу на свои нижние конечности, описанию которых не место в художественной литературе

Михаил Зощенко

Именно на этом этапе возникает фигура тогдашнего главного редактора «Красной нови», бывшего рапповца Российская ассоциация пролетарских писателей. Возникла в 1925 году. В организации состояло около 4 тысяч человек, её генеральным секретарём был Леопольд Авербах. Ассоциация была расформирована в 1932 году из-за образования Союза писателей СССР. ⁠ Владимира Ермилова Владимир Владимирович Ермилов (1904–1965) — критик, литературовед. Секретарь РАПП (1928–1932). Редактор журнала «Молодая гвардия» (1926–1929), главред журнала «Красная новь» (1932–1938), «Литературной газеты» (1946–1950). Автор книг о Гоголе, Чехове, Толстом, Пушкине, Горьком. Маяковский упомянул Ермилова в своей предсмертной записке: «Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться». По воспоминаниям современников, Ермилов был доносчиком и клеветником. ⁠ , благодаря которому публикация всё же была доведена до конца. Этот критик и редактор известен ныне как один из одиознейших погромщиков и доносчиков советской литературы. Впрочем, в тот период он обращался с Зощенко довольно нежно, учитывая то ли неоднозначность политики партии в области культуры, то ли достаточную известность своего подопечного. Видимо, поэтому Зощенко, которого расстраивали редакторские правки и отношение к себе «как к ученику, начинающему писателю» ⁵ Жолнина Е. В. «Голубая книга» М. М. Зощенко: Текст и контекст. Дисс. … к.ф.н. СПб., 2007. С. 35–36. ⁠ , часто подчинялся его мнению. 

Писателю предлагалось исправить «политические ошибки» («народовольцы были одиночками, не связанными с народным движением, сам путь террора партия считает вредным, особенно сейчас, после убийства С. М. Кирова» ⁶ Жолнина Е. В. «Голубая книга» М. М. Зощенко: Текст и контекст. Дисс. … к.ф.н. СПб., 2007. С. 42. ⁠ ). Некоторые замечания кажутся совсем незначительными, но и за ними скрывается некая политическая логика (к которой Ермилов был особенно чувствителен): «Фраза о том, что нет никого, о ком бы мы так жалели, как о Рылееве, вызвала сомнение у Ермилова, и в журнале она приобрела следующий вид: «И, пожалуй, мало о ком мы так же горько пожалели» ⁷ Жолнина Е. В. «Голубая книга» М. М. Зощенко: Текст и контекст. Дисс. … к.ф.н. СПб., 2007. С. 42. ⁠ . Точечным цензурным переработкам подверглось и отдельное книжное издание. Например, Елена Жолнина предполагает, что изъятие упоминаний об Аттиле связано с так и не поставленной пьесой Евгения Замятина «Аттила», в которой недвусмысленно проводилась аналогия между варварами и большевиками. 

При этом не следует связывать все изменения в тексте с цензурой (или автоцензурой); ощущая себя именно советским писателем, Зощенко всерьёз размышлял в политэкономической логике, которая была характерна для его эпохи. Об этом свидетельствуют разнообразные сохранившиеся рабочие материалы к книге.

Реакция на «Голубую книгу» была неоднозначной. Центральный партийный орган, «Правда», опубликовал крайне резкий, погромный текст критика Арона Гурштейна, в котором Зощенко прямо сопоставлялся со своими персонажами (традиция, восходящая ещё к многочисленным критическим публикациям 1920-х). Но Зощенко виновен был и в идеологической ошибке ⁸ Гурштейн А. Ш. По аллеям истории. Цит. по: Мих. Зощенко: pro et contra. С. 637. ⁠ :

Незнание, непонимание истории, невежество обнаружил писатель Зощенко. Всё богатство исторической жизни он свёл к анекдоту. На всё богатство исторических явлений он реагирует тягуче-однообразным, монотонным «сказом». Ни чувства истории, ни гнева, ни страсти. Мысль бедная, убогая.

Более спокойную, но также негативную оценку «Голубой книге» (как и вышедшей за год до этого другой книге Зощенко, «Возвращённая молодость») дал в одном из центральных тогдашних журналов, «Литературном критике», Игорь Сац ⁹ Сац И. А. Герой Михаила Зощенко. Цит. по: Мих. Зощенко: pro et contra. С. 637. ⁠ :

Подлинные исторические факты рассказаны более или менее обычной речью «героев» зощенковских рассказов: кое-что смешно — иначе и не могло быть у такого писателя, — но часто совсем не смешно и даже неприятно. Неприятно, когда тем же языком, основанным на странных, угловатых, чрезмерно прямолинейных и всё же неясных ассоциациях, говорится о великих и трагических событиях в истории человечества.

Впрочем, эта реакция была не всеобщей. И если Цезарь Вольпе не успел при жизни опубликовать «Книгу о Зощенко», где заинтересованно и глубоко писал о «Голубой книге», то некоторые другие критики и писатели выступали поощрительно.Так, Абрам Лежнев Абрам Захарович Лежнев (настоящее имя — Абрам Зеликович Горелик; 1893–1938) — литературный критик. Участник и теоретик литературной группы «Перевал». Публиковался в «Правде», «Красной нови», «Новом мире». Писал о Пастернаке, Горьком, Тютчеве, Вс. Иванове. Первым из литературоведов предположил, что авторство «Тихого Дона» не принадлежит Шолохову. В качестве переводчика Лежнев сопровождал французского писателя Андре Жида в поездке по СССР. Автор книги «Вопросы литературы и критики» (1926). В 1937 году был арестован за участие в «контрреволюционной организации» и расстрелян. ⁠  писал (во многом прозорливо) о зощенковской манере ¹⁰ Лежнев А. З. Мысли об искусстве. Цит. по: Мих. Зощенко: pro et contra. С. 637. ⁠ : 

…Она окончательно определяется как медитативная форма, приспособленная для раздумывания вслух, для обобщений, для аргументации, и прослоённая чисто новеллистическими вставками. Она находится где-то посередине между публицистикой и беллетристикой, между трактатом и рассказом, между фельетоном и статьёй. И эта её промежуточность, этот уход в сторону от привычных и тесных форм прозы к более свободным, дающим простор мысли, делает её интересной и важной для всего нашего литературного развития.

В числе поддержавших книгу был и её адресат Максим Горький, и это было очень важно. Столп соцреализма оценил работу Зощенко высоко, но предрёк её непонимание.

Несмотря на неоднозначный приём книги, под запрет она не подпала, скорее напротив. В 1936 году в «Библиотеке «Огонёк» выходит книга Зощенко «Исторические рассказы», в которую вошли незначительно переработанные фрагменты «исторической» части «Голубой книги». Некоторые рассказы из неё, опять-таки с небольшими изменениями, выходили позднее и в других его сборниках. Зощенко продолжал публиковаться и вести жизнь признанного советского литератора: его комедии ставились в центральных театрах, а гастроли собирали полные залы. 

Во время войны Зощенко оказывается в эвакуации и работает над автобиографической повестью «Перед восходом солнца» — историей самоизлечения от глубокой депрессии. Новую повесть Зощенко признают неактуальной и вредной, её публикацию останавливают — это первый сигнал о том, что творчество Зощенко уже не соответствует официальной литературной норме.

В 1946 году над писателем разражается гроза: выходит Постановление Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года. Из-за него был сменён состав редколлегии «Звезды», закрылся журнал «Ленинград», а печатавшиеся там Ахматова и Зощенко были исключены из Союза писателей. 15 и 16 августа секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Жданов выступил с докладом о Зощенко (рассказы которого «отравлены ядом зоологической враждебности к советскому строю») и Ахматовой («поэзия взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной»), текст доклада затем был опубликован в «Правде». ⁠ ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». В нём Зощенко был назван «пошляком и подонком литературы»:

…Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодёжь и отравить её сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» («Звезда» № 5–6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. 

Через две недели после публикации постановления Зощенко и Анну Ахматову исключили из Союза писателей СССР как писателей, не принимающих «участия в социалистическом строительстве». Зощенко был лишён средств к существованию и предан литературному остракизму; перебивался анонимными переводами, продажей вещей и даже сапожным ремеслом. Нападки на Зощенко не прекратились даже после смерти Сталина; писатель умер в 1958 году, так и не восстановленный в литературных правах.

После посмертной «полуреабилитации» Зощенко «Голубая книга» выходила в СССР несколько раз, и каждый раз текст несколько варьировался. Двухтомник 1968 года готовил Юрий Томашевский, энтузиаст зощенковедения, который, в частности, обращался к печатному экземпляру «Голубой книги» с правками писателя, во многом восстанавливающими цензурные изъятия и изменения. 

В позднесоветскую эпоху «Голубая книга» обязательно анализировалась как этапная для Зощенко (в отличие от, например, замалчиваемой повести «Перед восходом солнца»), но отношение к ней было двойственным, как к не вполне удавшемуся тексту (впрочем, здесь принципиально выделялась важнейшая для «переоткрытия» Зощенко книга Мариэтты Чудаковой). С другой стороны, многие отмечали это произведение как своего рода перелом в творчестве Зощенко, который «попытался решительно раздвинуть границы поиска» ¹¹ Старков А. Михаил Зощенко: Судьба художника. М.: Сов. пис., 1990. С. 136. ⁠ . В новейшее время — благодаря исследованиям Александра Жолковского, Юрия Щеглова и других филологов, а также громкой книге Бенедикта Сарнова Бенедикт Михайлович Сарнов (1927–2014) — писатель, литературовед. Работал в «Литературной газете», журналах «Пионер», «Огонёк», «Вопросы литературы», «Лехаим». В 1970-х совместно с литературоведом Станиславом Рассадиным вёл радиопередачу для детей «В стране литературных героев». Автор документального цикла фильмов «Сталин и писатели», книг о Пушкине, Маяковском, Солженицыне, Блоке, Мандельштаме. ⁠ «Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко» — «Голубая книга» считается одним из центральных явлений советской литературы 1930-х.

В массовом восприятии современников и даже в литературной критике бытовало понимание Зощенко как писателя узкой темы, изобразителя «мещан» и «обывателей». Подчас это приводило к прямому отождествлению автора и персонажей. Совершенно другой взгляд на Зощенко предложили формалисты. Виктор Шкловский писал ¹² Шкловский В. Б. О Зощенке и большой литературе // Михаил Зощенко. Статьи и материалы / Под ред. Б. В. Казанского и Ю. Н. Тынянова. Л.: Academia, 1928. C. 22. ⁠ : 

Его вещи выдерживают многократное чтение, потому что в них большое количество разно использующих материал приёмов.

В большом плане, в сюжетном, Зощенко работает на том, что сказчик-обыватель, говоря, разоблачает сам себя. <...> Читатель испытывает, видя человека в двух планах, чувство превосходства, достигается «выпуклость» предмета. Читатель как будто сам догадывается, что можно увидать предмет иначе. 

В «Голубой книге» мы повсюду видим просторечие, особый «обывательский» язык: анахронизмы («товарищ герцог»), сорные вводные слова («представьте себе», «я извиняюсь», «пардон», «предположим»), штампы («как сказал поэт»), разговорную избыточность: 

И вот при такой ситуации у них происходит рождение ребёнка.

Вот родился у них ребёнок как таковой, и, конечно, пришлось для него взять няню. А то бы, конечно, они не взяли.

Тем более у них даже такой привычки не было — брать себе нянек. Они не понимали такого барства.

Но тут тем более им выгодней было иметь няню, чем самой мадам Фарфоровой покинуть место службы и удалиться с производства.

И вот, конечно, определилась к ним няня.

Впрочем, понимание прозы Зощенко как «сказа» — также упрощение, просто обратное массовому восприятию. Например, увязывая рассказы Зощенко с «Левшой» Лескова, Шкловский принципиально не замечал разноприродность стилизации в одном и другом случае. Если перед Лесковым стояли задачи стилистические, то перед Зощенко — антропологические. Он создавал тот тип письма, который был единственно, с его точки зрения, адекватным эпохе. 

Сегодняшнему читателю, как и советскому критику, может показаться, что перед нами карикатура на советских граждан, склочников и прохвостов. Но писатель свою задачу видел совершенно иначе. В предисловии к отделу «Коварство» он замечает: «Профессия сатирика довольно, в сущности, грубая, крикливая и малосимпатичная.

Постоянно приходится говорить окружающим какие-то колкости, какие-то грубые слова — «дураки», «шантрапа», «подхалимы», «заелись» и так далее.

Действительно, подобная профессия в другой раз как-то даже озадачивает современников. Некоторые думают: «Да что это такое? Не может быть! Да нужно ли это, вообще-то говоря?»

И сам же отвечает на этот вопрос в послесловии ко всей «Голубой книге»:

Французский писатель Вольтер своим смехом погасил в своё время костры, на которых сжигали людей. А мы по мере своих слабых и ничтожных сил берём более скромную задачу. И своим смехом хотим зажечь хотя бы небольшой, вроде лучины, фонарь, при свете которого некоторым людям стало бы заметно, что для них хорошо, что плохо, а что посредственно.

На глазах писателя и его читателей в Советском Союзе происходят «удивительные события», беспрецедентные в мировой истории: индустриализация, строительство коммунизма, ведущее ко всеобщему счастью и благоденствию тех, кто заслуживает этого своим трудом. Разумеется, «удивительные события» происходили и раньше: в «Голубой книге» есть примеры героизма, самопожертвований революционеров во имя общего дела. Вспомнить об этом — одна из целей Зощенко. Но есть и другая: мещанские склоки, жадность, самодурство — всё это тоже имело место в прошлом, «было создано страхом и свирепой борьбой за существование и всем неприглядным ходом истории». Если в первом случае Зощенко ставит в пример героев, то во втором — смеётся над извечными пороками, которые новый строй должен непременно изжить. Прошлое — прекрасный источник дурных примеров: «Нынче, когда открывается новая страница истории, той удивительной истории, которая будет происходить на новых основаниях, быть может — без бешеной погони за деньгами и без великих злодеяний в этой области, нынче особенно любопытно и всем полезно посмотреть, как жили раньше». 

Для Зощенко история не «высохла» и не помещается только в учебниках. Он ищет некую общую установку, способ понимания всего механизма исторического процесса. Кажется, что он низводит историю к быту, но само сравнение прошлого и настоящего предполагает и движение к будущему (при этом именно «светлому»). Вопреки многим интерпретациям зощенковского творчества, это не проявление «эзопова языка», автоцензуры или мимикрии под внешние требования тогдашней печати:

Итак, всё дрянное постепенно, может быть, будет отставать и отлепляться, и, наконец, ударит год, когда мы, сами того не понимая, предстанем друг перед другом во всей своей природной красоте.

Конечно, для полноты цели потребуется, естественно, довольно продолжительное время. Чтобы перековаться ещё более основательно...

Образ автора для Зощенко так же важен, как «фирменный» тип персонажей. В «Голубой книге» авторское «я» устроено, может быть, сложнее, чем во всех прежних текстах писателя.

Во-первых, перед нами есть затекстовый автор, ответственный за композицию материала. Во-вторых, есть «наивный повествователь» — тот самый «невежда и дилетант», которому автор переадресовывает снижение исторических персонажей, «панибратское» с ними отношение. Если в «современной» части это та же обывательская маска, которую мы хорошо знаем по всем рассказам и фельетонам Зощенко, то в «исторической» рассказчик так же наивен, но перед ним не всегда стоит цель насмешить. Его задача — растолковать малообразованному читателю историческую концепцию на доступном тому языке. 

Авторские тени и фантомы находятся в сложном, взаимопереходном состоянии (какому «я» принадлежит эпиграф из письма Горькому, а какому — следующее сразу же за ним предисловие?). «Наивный» повествователь способен заманить «наивного» читателя в смысловую ловушку; «Голубая книга» требует принципиально стереоскопического чтения, позволяющего видеть образ автора во всей его переходности. 

Характерный пример амбивалентности рассказчика — литературные цитаты в «Голубой книге». Вспоминая басню Крылова, рассказчик нарочито путается в деталях, как бы давая понять, что они не очень важны: 

Как сказал поэт про какого-то, не помню, зверька — что-то такое:
          И под каждым ей листком
          Был готов и стол и дом.
Это, кажется, он сказал про какого-то отдельного представителя животного мира. Что-то такое в детстве читалось. Какая-то чепуха. И после заволокло туманом. Одним словом, речь шла там про какую-то птицу или про какую-то козу. Или, кажется, про белку. 

Этот же рассказчик обнаруживает фундаментальные познания в русской поэзии, пространно иллюстрируя свои нехитрые размышления о любви цитатами из Лермонтова, Фета или, например, Мирры Лохвицкой Мария Александровна Лохвицкая (1869–1905) — поэтесса. Старшая сестра Тэффи. Начала писать стихи в 15 лет. Первую известность Лохвицкой принесла публикация поэмы «У моря» в 1891 году. В этом же году вышла замуж за инженера Евгения Жибера, в браке родила пять сыновей. Всего Лохвицкая издала пять сборников стихов. В последние годы жизни страдала от сердечного заболевания и депрессии. Несмотря на то что поэтесса пользовалась большой популярностью в конце 1890-х годов, после смерти её творчество было почти забыто. Интерес к ней возродился только спустя столетие. ⁠ — прочно забытой и определённо чуждой советской власти поэтессы. Больше того — в «Голубой книге» Зощенко несколько раз цитирует Николая Гумилёва, причём первый раз — намёком: историю одного русского провокатора, за голову которого царское правительство назначило крупную сумму, повествователь завершает так: «Однако этот мрачный подлец Дегаев избежал своей участи. Он бежал в Америку и там умер своей смертью, так сказать, при нотариусе и враче». Конечно, рассказчик не мог в полном простодушии процитировать знаменитый и отчасти провидческий текст Гумилёва — который умер, в самом деле, «не на постели при нотариусе и враче», а был расстрелян ВЧК. Всё это позволяет заподозрить у рассказчика задние мысли — здесь мы, конечно, заглядываем в голову напрямую Зощенко. Между рассказчиком-простаком и его автором сама собой возникает ещё одна промежуточная сущность. 

В пятой части книги повествователь активно дискутирует с неким «буржуазным философом». Этому «воображаемому собеседнику» у Зощенко приписываются заведомо «неправильные» интерпретации событий. 

Перед нами нарочито огрублённая карикатура на обобщённого западного философа-«идеалиста», с которым наш повествователь, «материалист», вступает в неизбежный спор:

Философ говорит:

— Тем не менее, — говорит он, — я не хотел бы участвовать в вашем спектакле. У вас — фантазия ограниченна. У себя я могу всё время двигаться вперёд. Я могу стать миллионером. Я могу мир перевернуть. У меня есть цель. Меня, так сказать, деньги толкают вперёд. У меня есть стремление. Я не боюсь слов — я наживаю. Я накапливаю… Жизнь — движение. Останавливаться нельзя. И это мне даёт то устремление, которое нужно. И повторяю, — не боюсь слов, — наживаю. Не всё ли равно, какая цель перед лицом смерти? А если деньги не играют никакой роли, то…

— Сэр, вы опять-таки не в курсе событий. У нас деньги играют значительнейшую роль, и вы можете их накапливать на сберкнижке, если у вас есть такое могучее устремление. Больше того — вы даже проценты на них получаете. Или, кажется, какую-то премию.

Философ оживляется. Он говорит:

— Не может быть…

— Только, — я говорю, — получение денег у нас иное. У нас нужно заработать их.

— А-а… — поникшим голосом говорит философ, — заработать. Это скучно, господа. Нет, мне с вами не по пути. У вас какое-то странное отношение к жизни — как к реальности, которая вечна. Заработать! Позаботиться о будущем! Как это смешно и глупо располагаться в жизни, как в своём доме, где вам предстоит вечно жить? Где? На кладбище. Все мы, господа, гости в этой жизни — приходим и уходим. И нельзя так по-хозяйски произносить слова: заработать! Какое варварское мышление! Какие огорчения вам предстоят ещё, когда вы научитесь философски оценивать краткость жизни и реальность смерти.

Итак, философ пренебрегает связью товарно-денежных отношений с человеческим трудом. Неудивительно, что его дискуссия с «наивным» повествователем не находит разрешения:

И мы вежливо встаём с дивана и говорим, соблюдая мировые правила приличия:

— Сэр, я ваш покорный слуга. Примите уверения в совершенном моём к вам уважении и почтении до последнего дыхания. А что касается человеческих свойств, то они, сударь, меняются от режима и воспитания.

Философ в сердцах бросает окурок на пол, плюёт и уходит, приветствуя нас рукой, бормоча:

— Да, но режим и воспитание — в руках людей, а люди есть люди…

Впрочем, несмотря на весь антипафос, который демонстрирует повествователь, в пятой части появляются исторические примеры, не входящие в общую для всей книги «снижающую» канву. С одной стороны, рассказы о Радищеве или Рылееве, Бланки Луи Огюст Бланки (1805–1881) — французский политик. Организатор республиканского общества «Друзья народа». Больше 37 лет провёл в тюремных заключениях. Его имя дало название бланкизму — левому революционному течению, делавшему ставку не на агитацию среди народа, а на заговорщиков — тайную организацию, подготавливающую государственный переворот. ⁠ или Кропоткине Пётр Алексеевич Кропоткин (1842–1921) — революционер, философ, учёный. Участвовал в научных экспедициях по Сибири, Забайкалью и Маньчжурии. Был членом народнической организации чайковцев, одним из инициаторов «хождения в народ». В 1874 году был арестован, в тюрьме написал научную работу, в которой обосновал ледниковую теорию. В 1876 году сбежал из тюрьмы и эмигрировал. За границей выпускал газету Le Révolté, писал статьи о географии России для Британской энциклопедии, несколько лет провёл во французской тюрьме. В 1917 году вернулся в Россию, последние годы жил в подмосковном Дмитрове — от помощи большевиков отказывался. Кропоткин — автор трудов «Записки революционера», «Хлеб и воля», «Этика» и многих других. ⁠ (а ещё — о Муции Сцеволе или Диогене) снижены стилистически. С другой, поскольку здесь действуют «положительные» персонажи истории, то вместо низменных мотивов ими движут возвышенные: борьба за счастье и свободу человечества, познание, творчество, самопожертвование. Таким образом «лицемерный» идеализм буржуазного философа оттеняется подлинным идеализмом героев «прошлого», а за хамоватым наивным повествователем всё более и более проступает тот «авторский голос», который доселе тщательно скрывался:

Нет, мы не хотим сказать, что всё ужасно легко и борьба — прогулка. И у некоторых, которые у нас сейчас размахивают руками и горячатся (и, может быть, и у меня в том числе), не хватило бы духу начинать сначала. Но находились люди, которые смотрели поверх всего. И это были удивительные люди. И они создавали удивительные события. И старались переделать всё, что барахталось в грязи, в тине и в безобразии.

Отвечая Горькому, который предлагал ему создать «юмористическую «Историю культуры», Зощенко оправдывает своё молчание предположением, что от него ожидают нечто вроде «Путешествия сатириконовцев по Европе». 

Сравнение было не случайным: краткий сатирический пересказ всей мировой истории, предпринятый редакцией журнала «Сатирикон» (Аркадием Аверченко, Тэффи и другими) в 1910 году, пользовался огромной популярностью. Для Зощенко, однако, такое предложение неприемлемо. Сохранились многочисленные свидетельства его неприятия «сатириконовцев». Так, Михаил Слонимский Михаил Леонидович Слонимский (1897–1972) — писатель, один из членов литературного кружка «Серапионовы братья». Слонимский был секретарём Максима Горького и Корнея Чуковского. В 1922 году вышла его первая книга «Шестой стрелковый», сборник рассказов о Первой мировой войне. В 1926 году выпускает роман «Лавровы», в 1930 году — «Фома Клешнев». После войны издал ещё четыре романа. В 70-х работал над дневниками, куда вошли воспоминания о «Серапионовых братьях», Александре Грине, Евгении Шварце и многих других участниках литературной жизни того времени. ⁠ вспоминает ¹³ Слонимский М. Михаил Зощенко // Вспоминая Михаила Зощенко. Л.: Худ. лит., 1990. С. 90–91. ⁠ : 

А между тем и среди его поклонников находились люди, не понимавшие, что таится за его юмористикой, какая «великая грусть» видится ему в авгиевых конюшнях нравов человеческих, какая плодотворная тоска мучает его. Один из таких поклонников, желая сказать Зощенко приятное, заявил однажды в застольном тосте:

— Аверченко у нас уже нет. Но есть Зощенко, который достойно заменил его.

Зощенко поднялся и ушёл. 

Даже в раннем (1919–1920) отзыве на рассказы Тэффи Зощенко указывает на «печальную основу» произведений писательницы: «Будто дурак живёт своей особой жизнью, говорит много и любит говорить, но его не понимают» ¹⁴ Зощенко М. Н. Тэффи // Михаил Зощенко. Pro et contra: Антология / Сост., вступ. ст., коммент. И. Н. Сухих. СПб.: РХГА, 2015. С. 48. ⁠ . У Тэффи, «королевы юмора», Зощенко ищет не комизм положений, а тот антропологический трагикомизм, который был присущ ему самому.

Сходство между «присвоением» истории в «Голубой книге» и присвоением истории, которое осуществляли авторы «Сатирикона» и «Нового Сатирикона», не должно обманывать, хотя некоторых современников (да и более поздних читателей) ввело в заблуждение. Самоценная пародийность «сатириконовского» отношения к истории подразумевает определённый культурный бэкграунд. Авторы «Сатирикона» отсылали к гимназической программе, в частности к «безыдейным» учебникам истории Дмитрия Иловайского Дмитрий Иванович Иловайский (1832–1920) — историк, публицист. Автор около 150 учебников истории для гимназистов. Один из самых ярких противников норманнской теории происхождения Руси. После революции 1905 года занял радикально-консервативные позиции: вступил в монархические организации, издавал газету «Кремль». После Октябрьской революции несколько раз подвергался аресту. ⁠ , которые подвергались планомерной критике со стороны профессиональных историков — и одновременно служили неисчерпаемым источником «общего» знания предреволюционного читателя.

Этому читателю не требовалось объяснять, кто такие Перикл, Алкивиад, Пирр или Цезарь, хотя подробности он, скорее всего, мог не помнить. «Анекдотическая» форма памяти, при которой от гимназического курса оставались лишь занимательные факты и изречения, утрировалась «сатириконовцами» и доводилась до абсурда. Вот, к примеру, как Тэффи пишет о римских императорах ¹⁵ Всеобщая история, обработанная «Сатириконом». Парнас дыбом. М.: ПРОЗАиК, 2009. С. 52. ⁠ : 

Унаследовавший престол дядя Калигулы Клавдий отличался слабостью характера. Воспользовавшись этим, приближённые исторгли у Клавдия смертный приговор для его жены — развратной Мессалины — и женили его на глубоко испорченной Агриппине. От этих жён был у Клавдия сын Британик, но наследовал престол Нерон, сын глубоко испорченной Агриппины от первого брака.

Юность свою Нерон посвятил истреблению родственников. Затем отдался искусству и постыдному образу жизни.

Во время пожара Рима он как всякий истый древний римлянин (грек тоже) не мог удержаться, чтобы не продекламировать пожар Трои. За что и был заподозрен в поджигательстве.

Отличие Зощенко в том, что его метод «рассчитан не только на образованного читателя, но и на читателя, обладающего минимальным культурным опытом, поэтому на первый план выходят внешние приёмы комизма. При этом автор время от времени словно мимоходом указывает читателю на то, что он пользуется историческими источниками, вводит фактический материал» ¹⁶ Жолнина Е. В. «Голубая книга» М. М. Зощенко: Текст и контекст. Дисс. … к.ф.н. СПб., 2007. С. 131. ⁠ . Не имеющему даже среднего гимназического образования читателю при этом ни имена, ни факты могут ничего не говорить — и Зощенко стремится, пусть и снижая материал, давать «между делом» максимальное количество пояснений, связанных с конкретными реалиями. 

Например, рассказывая о том же Нероне и его матери Агриппине, он мимоходом предлагает читателю (скорее всего, никогда не слышавшему об Агриппине) «правильную» оценку исторической личности: 

Особа была, во всяком случае, опытная и себя в обиду не давала. К тому же и сама порядочная преступница. Так что умоляем читателей особенно её не жалеть, когда речь дойдёт до происшествия.

В общем, римский историк Светоний рассказывает, как Нерон велел сделать в её комнате потолок, который мог бы обрушиться на старуху.

Вот как пишет Светоний. И это поразительно читать:

«Он устроил в её спальне потолок с обшивкой, который с помощью машины можно было обрушить на неё во время сна».

Для Зощенко необходимо сослаться на Светония открыто, чтобы источник был назван. Здесь нет юмористического переворачивания хрестоматийных образов, а есть изложение их бытовым языком. Но дальше Зощенко меняет фокус повествования, и описываемый эпизод превращается в микроновеллу:

Можно представить, каков был разговор при заказе этого потолка.

— Не извольте беспокоиться! — говорил подрядчик. — Потолок сделаем просто красота! Ай, ей-богу, интересно вы придумали, ваше величество!..

— Да гляди, труху у меня не клади, — говорил Нерон. — Гляди, клади что-нибудь потяжельше. Лёгкая труха ей нипочём. Знаешь, какая у меня мамаша!

— Как же не знать, ваше величество? Характерная старушка. Только какая же может быть труха? Ай, ей-богу, интересно, ваше величество: я особо большой камешек велю положить в аккурат над самой головкой вашей преподобной маменьки.

— Ну, уж вы там как хотите, — говорил Нерон, — но только чтоб — раз! — и нет маменьки.

 «Наивный» повествователь возмущён подобными нравами исторических персонажей, но то, что его возмущает, собственно, и оказывается базовым способом разоблачения пошлости и «одномерности» исторических знаменитостей. Психология исторических персонажей низводится до совершенной ничтожности мотивов и обоснований тех или иных поступков. Сама речевая маска при этом тоже снижает  «легендарное» начало: так, как пишет Зощенко, могли бы разговаривать не столько Нерон и какой-то исполнитель его воли, а купец и приказчик из третьеразрядного русского романа.  

Сам Зощенко отвечает на этот вопрос так: 

Мы назвали её так оттого, что все другие цвета были своевременно разобраны. <…> Все цвета эти были использованы для названий книг, которые выпускались различными государствами для доказательства своей правоты или, напротив, — вины других.

Нам едва оставалось четыре-пять совершенно невзрачных цвета. <…>

Но ещё оставался голубой цвет, на котором мы и остановили своё внимание.

Этим цветом надежды, цветом, который с давних пор означает скромность, молодость и всё хорошее и возвышенное, этим цветом неба, в котором летают голуби и аэропланы, цветом неба, которое расстилается над нами, мы называем нашу смешную и отчасти трогательную книжку.

Здесь Зощенко имеет в виду старую политико-дипломатическую традицию — что сообразно «историчности» его произведения. В мировой политической и дипломатической практике, а также публицистике сложилась традиция обозначать определённые подборки публикуемых документов по цветам. Среди «цветных книг» существуют синие, белые, жёлтые, коричневые, оранжевые, серые, зелёные, красные, малиновые. Традиция эта пошла из Англии XVII века (в «синие книги» вносили отчёты о работе парламента) и в середине XIX века распространилась в разных странах. В 1914 году правительство Германии выпустило «Германскую белую книгу», где излагался официальный немецкий взгляд на причины начавшейся войны. Уже после зощенковской «Голубой книги» появлялись «чёрные», «белые», «коричневые» книги документов, изобличающих нацизм, коммунистические режимы, агрессию во Вьетнаме и т. д. Так, в 1960-х годах в Советском Союзе ходила в самиздате «Белая книга» Александра Гинзбурга, куда вошли документы о процессе Синявского и Даниэля, — с неё началось диссидентское движение в СССР. А «Чёрная книга», составленная в 1946 году Ильёй Эренбургом и Василием Гроссманом, стала самым полным советским свидетельством о холокосте. 

Присваивая своей книге «цвет», Зощенко как бы ставит её в один ряд с важными документальными памятниками, тем самым подчёркивая её идеологическое значение. Многие рассказы, вошедшие в «Голубую книгу», были опубликованы раньше в журналах просто как забавные фельетоны; но рамочная композиция и «научная» структура «Голубой книги» с её разделами, подразделами, подробным авторским предисловием, послесловием и напутствием читателям придаёт сборнику анекдотических историй статус исторического свидетельства, своеобразного репортажа об успехах и трудностях молодого советского государства.

Что же до голубого цвета, то его символика была разработана в европейской культуре и до Зощенко. В «Гаргантюа и Пантагрюэле» Франсуа Рабле высмеивает средневековые геральдические представления о том, что этот цвет означает стойкость, и, как через четыреста лет Зощенко, заявляет просто, что голубой символизирует «всё, что имеет отношение к небу». В русском языке, кроме того, существовало устойчивое выражение «голубая мечта» — тоже явно небесного, идеалистического свойства.