Юрий Трифонов

Дом на набережной

1975

История взросления в эпоху сталинских репрессий. Трифонов, чьё детство прошло в Доме на набережной, не рассказывает о подробностях Большого террора, но восстанавливает моральный климат времени — атмосферу страха, конформизма и предательства.

комментарии: Денис Ларионов

О чём эта книга?

Случайная встреча возвращает главного героя — респектабельного литературоведа Вадима Глебова — к воспоминаниям о давно забытых событиях 1930–40-х годов, когда он был вхож в компанию сверстников, живущих в Доме правительства (Доме на набережной), и, чтобы спасти свою карьеру, совершил предательство любимой девушки и её отца — своего научного руководителя профессора Ганчука. В период застоя повесть Трифонова стала напоминанием о тяжёлом моральном климате эпохи сталинского террора — уникальным ещё и потому, что «Дом на набережной» пришёл к читателю без вмешательства цензуры.

Юрий Трифонов. 1970 год

РИА «Новости»

Когда она написана?

3 октября 1975 года умирает мать Юрия Трифонова Евгения Лурье, с которой он был очень близок. Возможно, именно на фоне этой потери, размышляя о судьбе своих репрессированных высокопоставленных родителей, Трифонов начинает писать новую вещь, которую заканчивает не позднее декабря 1975 года.

Дом правительства (Дом на набережной). 1930-е годы

Собрание МАММ

Как она написана?

Бóльшая часть повести — это воспоминания Вадима Глебова о времени его детства, юности (1930-е) и студенчества (конец 1940-х), переданные со множеством умолчаний и намёков. Глебов припоминает людей, встречи, интерьеры и обстоятельства времени: из всего этого он создаёт избирательную и непротиворечивую картину прошлого, в которой для неприятных событий и подлых поступков не оставалось места («Всё было, может, не совсем так, потому что он старался не помнить. То, что не помнилось, переставало существовать»). Повествователь редко называет события и поступки прямо: он рассчитывает, что читатель сам заполнит лакуны. Такой понимающий читатель, скорее всего, должен принадлежать к «своему кругу» позднесоветской интеллигенции, дискурс которой стремится воспроизвести центральный повествователь «Дома на набережной»: литературоведы Наум Лейдерман Наум Лазаревич Лейдерман (1939–2010) — литературовед. Специалист по военной прозе и советской прозе 1960–70-х годов. Работал в журнале «Урал», преподавал литературу в Свердловском педагогическом институте. Автор книг «Движение времени и законы жанра (Жанровые закономерности развития советской прозы в 60–70-е годы)», «Система работы по изучению советской литературы в VIII–X классах». Один из первых исследователей драматургии Николая Коляды. Вместе с сыном Марком Липовецким написал учебник по русской литературе XX века. и Марк Липовецкий называют стиль Трифонова, в котором перемешиваются индивидуальные особенности речи героев и анонимные, безличные клише интеллигентского сообщества, «интеллигентским сказом».

Глебов относился к особой породе богатырей: готов был топтаться на распутье до последней возможности, до той конечной секундочки, когда падают замертво от изнеможения

Юрий Трифонов

Вытесненное содержание «возвращает» в повесть введённый Трифоновым второй повествователь. Он появляется в середине повести: это однокашник Глебова и исследователь советской критики 1920-х, видным представителем которой был профессор Ганчук. Второй повествователь дополняет размышления Глебова, безжалостно расставляя акценты. Это особенно хорошо видно по событиям конца 1940-х, о которых Глебов «старался не помнить»: безымянный рассказчик показывает, что произошедшее между Глебовым и семьёй Ганчуков не просто частная история разрыва отношений, но вполне закономерное и осознанное предательство, закончившееся плохо для всех, кроме Глебова (впрочем, рассказчик старается не выносить прямых оценок, ограничиваясь лишь описанием происходящих с героями событий).

Кроме того, в повести есть вводная и завершающая части, своего рода пролог и эпилог, действие которых относится к августу 1972 года и к апрелю 1974 года соответственно. В отличие от основной части повести, они практически документальны, задают и поддерживают историческую рамку повести, сопоставляя тревожное прошлое и скучно-благополучное настоящее Вадима Глебова.

Что на неё повлияло?

В прологе и эпилоге повести Трифонов использует открытый Эрнестом Хемингуэем «принцип айсберга», позволявший минимумом средств выразить максимум содержания. Как известно, Хемингуэй вычёркивал из своих романов и рассказов до трети уже написанных сцен, уводя важную часть содержания в подтекст. Но то, что для Хэмингуэя эстетический приём, для Трифонова — идеологическое решение: работая в «Доме на набережной» с крамольной для 1970-х годов темой сталинских репрессий, он хорошо понимал, о чём и как можно писать, а о чём лучше вообще не упоминать.

Интерес к бытовым сюжетам, показывающим характер героев, Юрий Трифонов унаследовал от Антона Чехова, влияние которого признавал во многих статьях и интервью. Так же, как и Чехов, Трифонов отстранённо смотрит на поведение своих героев и не оценивает их поступки. В то же время Трифонов одним из первых в позднесоветской литературе продолжает линию «припоминания», идущую от прозы Марселя Пруста и, возможно, Леонида Добычина. Рассказывая о событиях недавнего прошлого (советских 1930–50-х), Трифонов стремится понять механизм работы избирательной памяти своего персонажа Вадима Глебова. На это обращает внимание филолог Юрий Левинг, считающий, что Трифонов сознательно использует идущий от Пруста кондитерский образ (пирожное «Мадлен» у Пруста, пирожное «Наполеон» у Трифонова), несколько меняя акценты: память персонажа заключена «не в пирожном «Мадлен» и мире сенсорных ощущений... но в понимании значения собственного нравственного выбора». Другими словами, всплывшее в памяти Глебова пирожное «Наполеон», которое жадно ел Ганчук в кондитерской через полчаса после расправы над ним в университете, служит не ключом, открывающим дверь в идиллическое прошлое (как у Пруста), но знаком, напоминающим о предательстве Глебова.

Марсель Пруст. 1895 год. Фотограф Отто Вегенер. Трифонов одним из первых в позднесоветской литературе продолжает линию «припоминания», идущую от прозы Марселя Пруста

Wikimedia Commons

Эрнест Хемингуэй в Кении. 1953 год. В прологе и эпилоге Трифонов использует открытый Хемингуэем «принцип айсберга», позволяющий минимумом средств выразить максимум содержания

Wikimedia Commons

Как она была опубликована?

В ноябре 1975 года Юрий Трифонов принёс в редакцию «Дружбы народов» повесть «Софийская набережная». Через месяц, уже после публикации журнального анонса повести, Трифонов меняет её название на «Дом на набережной». 11 января 1976 года газета «Труд» опубликовала рассказ Трифонова «Антон Овчинников» — небольшой фрагмент из «Дома на набережной». А в январском номере «Дружбы народов» Литературный журнал, издающийся в Москве с 1939 года. Сначала выходил в качестве альманаха, с 1955 года был преобразован в журнал. Издание ориентировалось на литературу союзных республик, переведённую на русский язык. Среди авторов «Дружбы народов» были Виктор Астафьев, Василь Быков, Фазиль Искандер и другие. В советское время приложением к журналу выпускались книжные издания, всего вышло более 500 томов. повесть была опубликована уже полностью и без единой цензурной правки (случай беспрецедентный как для советской литературы, так и для самого Трифонова). Против публикации повести не возражал даже бдительный куратор идеологического сектора ЦК КПСС Михаил Суслов Михаил Андреевич Суслов (1902–1982) — советский государственный деятель. С 1947 года — секретарь ЦК ВКП(б) и начальник Управления пропаганды и агитации ЦК КПСС. Один из вдохновителей кампании по борьбе с космополитизмом. С 1949 по 1950 год был главным редактором газеты «Правда». После смерти Сталина руководил отделом внешней политики ЦК КПСС. Влияние Суслова возросло уже при Брежневе: он занимался вопросами идеологии и цензуры, его называли серым кардиналом партии., подтвердивший, что описанное в повести — абсолютная правда: «Мы все тогда ходили по лезвию ножа».

«Дом на набережной». Издательство «Жасушы». Алма-Ата, 1989 год

Как её приняли?

Первые читатели повести — друзья Трифонова — приняли её с восторгом. Как и её герой Вадим Глебов, многие из них погрузились в воспоминания о 1930–50-х: например, переводчица Раиса Орлова Раиса Давыдовна Орлова (1918–1989) — писательница, филолог, правозащитница. С 1955 по 1961 год работала в журнале «Иностранная литература». Вместе со своим мужем Львом Копелевым выступала в защиту Бориса Пастернака, Иосифа Бродского, Александра Солженицына. В 1980 году Орлова и Копелев эмигрировали в Германию. В эмиграции были изданы их совместная книга воспоминаний «Мы жили в Москве», романы «Двери открываются медленно», «Хемингуэй в России». Посмертно вышла книга мемуаров Орловой «Воспоминания о непрошедшем времени». писала, что Трифонову удалось выразить «атмосферу времени, его гул. Ни единого раза мне не хотелось сказать: «не верю». Как раз наоборот: верю, верю каждому слову, каждому повороту сюжета». В течение нескольких лет Трифонов продолжал получать письма от читателей, благодаривших его за то, что он разрушил заговор молчания о трагическом периоде советской истории.  

Коллеги-писатели восприняли повесть Трифонова не так однозначно. Во время публичного обсуждения романа в Центральном доме литератора прозаик Владимир Дудинцев Владимир Дмитриевич Дудинцев (1918–1998) — писатель. Участвовал в Великой Отечественной войне, после её окончания работал корреспондентом в газете «Комсомольская правда». В 1956 году в «Новом мире» был опубликован роман Дудинцева «Не хлебом единым», принёсший писателю широкую известность. Также Дудинцев — автор сборников рассказов, повести «На своём месте» и романа «Белые одежды». сказал, что ему неинтересны такие произведения, как «Дом на набережной», посвящённые микроорганизмам на лезвии гильотины, отсекающей «великие головы» (по-видимому, он имел в виду ничтожность жизненных проблем и этических дилемм Вадима Глебова и других героев Трифонова в годы, когда в тюрьмах и лагерях гибли лучшие учёные, писатели и политические деятели). Литературовед Вадим Кожинов Вадим Валерианович Кожинов (1930–2001) — литературовед, критик, публицист. Автор книг о теории литературы, классической и современной поэзии («Тютчев», «Происхождение романа», «Размышления о русской литературе»). Сыграл решающую роль в вопросе публикации работ Бахтина в 1960-х. В 1990-х Кожинов занимался в основном историей: выпустил несколько спорных трудов о черносотенцах, истории Древней Руси и России XX века, сталинских репрессиях — в которых выражал очень консервативные политические взгляды. в статье «Проблема автора и путь писателя» обвинял Трифонова в конъюнктурности и намекал, что надо было писать «Дом на набережной» раньше, в конце сороковых — начале пятидесятых годов, когда происходит основное действие «Дома на набережной» и когда Трифонов получил Сталинскую премию Ежегодная премия за достижения в области науки, литературы, искусства, военного дела. Начала присуждаться с 1940 года (в 1944-м и 1945-м вручение премии было приостановлено), перестала присуждаться после смерти Сталина. В 1962 году приравнена к Государственной премии, лауреаты могли заменить дипломы и почётные знаки Сталинской премии на Государственную. за свой дебютный роман «Студенты», написанный в духе социалистического реализма и борьбы с космополитизмом. Этот выпад Кожинова очень задел Трифонова, который ненавидел свою первую повесть: в дружеской беседе с филологом Юрием Щегловым он говорил, что «Дом на набережной» ни я и никто другой не сумели бы написать в конце сороковых. Степень осмысления иная».

Среди читателей повесть произвела фурор — январский номер «Дружбы народов» за 1976 год, где она была опубликована, сразу стал дефицитом.

 

Владимир Дудинцев. 1987 год. Прозаик Дудинцев говорил, что «Дом на набережной» посвящён микроорганизмам на лезвии гильотины, отсекающей «великие головы»

РИА «Новости»

Вадим Кожинов. 1989 год. Литературовед Кожинов обвинял Трифонова в конъюнктурности и намекал, что «Дом на набережной» надо было писать в конце сороковых годов

РИА «Новости»

Юрий Карабчиевский. Поэт и эссеист Карабчиевский критиковал прозу Трифонова за умолчания, отражая настороженное отношение неподцензурных литераторов к автору «Дома на набережной»

Что было дальше?

В течение двух лет повесть была переведена на английский, венгерский, датский, итальянский, немецкий, норвежский, финский и другие языки. Трифонов внезапно становится мировой литературной знаменитостью, его приглашают на международные книжные ярмарки, он выступает с лекциями о советской литературе в университетах США и Западной Европы, немецкий прозаик и публицист Генрих Бёлль номинирует его на Нобелевскую премию по литературе. Начиная с 1983 года прозу Трифонова активно изучают филологи и историки: только на русском языке вышли три посвящённые ему монографии (Татьяны Патеры, Натальи Ивановой и Александра Шитова).

В 1980 году, за год до смерти, Юрий Трифонов написал по мотивам «Дома на набережной» пьесу, которая была поставлена Юрием Любимовым в Театре на Таганке и с большим успехом шла до цензурного запрета в 1984 году. В 1989 году открывается Музей «Дом на набережной», директор которого — Ольга Трифонова, вдова писателя. Почти через двадцать пять лет после спектакля Любимова, в 2007 году, на канале НТВ выходит экранизация повести Трифонова — сериал режиссёра Аркадия Кордона. В 2019 году в издательстве Corpus опубликован русский перевод циклопического труда историка Юрия Слёзкина «Дом правительства», в котором отдельная глава (вернее, эпилог) посвящена разбору повести Юрия Трифонова.

Дом на набережной. Панорама с выключателем. 1979 год. Фото Владислава Данилова

Какова история Дома на набережной? Почему это такое важное место?

Строительство спроектированного архитекторами Борисом Борис Михайлович Иофан (1891–1976) — архитектор. Учился в Италии, в 1924 году вернулся в СССР. Спроектировал здание правительственного санатория в Барвихе. Вместе с братом Дмитрием руководил постройкой жилого комплекса на улице Серафимовича (Дома на набережной). Работа группы архитекторов под руководством Иофана победила в конкурсе на проект Дворца Советов, который должны были построить на месте храма Христа Спасителя (строительство было прервано с началом войны и после не возобновлялось). Автор проектов станции метро «Бауманская», комплекса Нефтяного и Горного институтов, «показательных домов для рабочих» на Русаковской улице. и Дмитрием Иофанами Дома правительства началось в 1928 году. На него было брошено беспрецедентное количество рабочей силы (в том числе заключённых), а его первоначальный бюджет вырос за три года работы почти в десять раз. С самого начала проект дома был «на карандаше» у кремлёвского начальства: в контролирующую его строительство комиссию вошли Алексей Рыков Алексей Иванович Рыков (1881–1938) — советский государственный деятель. Член РСДРП(б) с 1898 года. После революции — нарком внутренних дел. С 1924 года — председатель Совнаркома СССР. В конце 1920-х примкнул к «правой оппозиции» внутри партии, позже признал это ошибкой. В 1930 году снят с должности председателя Совнаркома и выведен из состава политбюро. В 1937 году исключён из партии, а затем расстрелян., Авель Енукидзе Авель Сафронович Енукидзе (1877–1937) — советский государственный деятель. Участвовал в революционном движении с 1896 года. Участник Октябрьского вооружённого восстания. С 1922 по 1935 год — секретарь ЦИК СССР. Был снят с поста из-за «Кремлёвского дела», переведён на Кавказ, а затем исключён из партии. В 1937 году его арестовали по обвинению в госизмене и шпионаже (а также в растлении малолетних), а затем расстреляли., Генрих Ягода Генрих Григорьевич Ягода (1891–1938) — советский государственный деятель. Участвовал в Октябрьском вооружённом восстании. В начале 1920-х годов приступил к работе в ОГПУ, с 1934 года — глава НКВД. Руководил строительством Беломорканала. Участвовал в организации судебных процессов по делу Кирова и «Кремлёвского дела». В 1936 году переведён на пост наркома связи, вскоре исключён из партии, арестован по обвинению в заговоре и расстрелян. и другие. При этом в начале строительства в специализированныe архитектурныe издания ещё просачивались отдельные мнения, что начинать столь масштабный проект без общественного обсуждения недопустимо. Тем не менее в 1931 году строительство было закончено, и в новый дом въехали высокопоставленные партийные и военные чиновники, представители научной и творческой интеллигенции, ударники сталинских пятилеток (самый известный из них — шахтёр Алексей Стаханов Алексей Григорьевич Стаханов (1905–1977) — шахтёр. С 1927 года работал на шахте в Луганской области. В августе 1935 года добыл за одну смену 102 тонны угля при норме в 7 тонн (правда, при помощи двух других рабочих). Рекордная смена принесла Стаханову всесоюзную известность, в честь него было названо рабочее движение стахановцев. Стаханов переехал в Москву, где работал в Народном комиссариате угольной промышленности и жил в Доме на набережной. Страдал от алкоголизма. В 1957 году по указу Хрущёва был возвращён в Донецкую область, жил в общежитии. Умер в психиатрической больнице.). Большинство из них навсегда покинет дом в годы сталинского террора 1930–40-х годов, когда почти 800 жителей из 500 квартир были репрессированы.

Строительство Дома правительства позволило решить сразу несколько задач — как символических, так и вполне практических. Во-первых, в него могли въехать все представители политического и культурного истеблишмента, после перевода столицы из Петрограда в 1918 году жившие в московских гостиницах, съёмных квартирах и Кремле. Во-вторых, это было создание своеобразного властного олимпа, куда просто так не попадают: здесь жили люди, внёсшие значимый вклад в революцию, культуру, науку, а подъезд, этаж и количество комнат в квартире зависели от государственного или военного поста, который занимал её хозяин. Кроме того, Дом правительства стал символом перехода от демократической Культуры Один к строго иерархизированной Культуре Два Культура сталинской эпохи (Культура Один — культура советских 1920-х). Авторство термина принадлежит дизайнеру и историку культуры Владимиру Паперному, описавшему его в книге «Культура Два» (1979). — или, как пишет Юрий Слёзкин, «от конструктивизма к неоклассицизму». В проекте дома были использованы некоторые архитектурные и дизайнерские идеи послереволюционных урбанистов, стремившихся разрушить мелкобуржуазный уклад и создать одинаково приемлемые условия жизни для всех, но центральной всё-таки была идея построения максимально комфортного пространства для жизни лучших из лучших. Как и в проектах конструктивистов (практически не осуществлённых), в доме было множество коллективных пространств (общая столовая, библиотека, театр, репетиционные залы, теннисный корт), хозяйственная и административная части, детский сад и т. д. А в конце 1930-х дом стал символом Большого террора, который коснулся практически каждой проживающей здесь семьи. Именно с этим символическим пластом работает Трифонов, через слишком избирательную память своего героя Вадима Глебова обращаясь к памяти читателей: им предлагается самим достроить эмоциональный ландшафт страшного недавнего прошлого.

Строительство Дома на набережной. 1932 год

Строительство Дома на набережной. 1932 год. Из архива Артёма Задикяна

Кому и почему завидует Вадим Глебов?

Когда Вадим Глебов впервые оказывается в Доме на набережной в гостях у своего друга Лёвы Шулепникова, он поражается обилию просторных комнат в его квартире. Особенно его потрясает обстановка в детской Лёвы, «заставленной какой-то странной бамбуковой мебелью, с коврами на полу, с висящими стене велосипедными колёсами и боксёрскими перчатками, с огромным стеклянным глобусом, который вращался, когда внутри зажигалась лампочка, и со старинной подзорной трубой на подоконнике…». Также его удивляют жалоба матери Льва, Алины Фёдоровны, на то, что «торт несвеж» — привыкший к более чем скромному питанию Вадим не понимает, как торт может быть несвеж, ведь он съедается в день покупки, как правило на праздник. Всё это вызывает у Вадима недоумение и мальчишеское восхищение, которые позднее сменяются чёрной завистью к Шулепникову и другим жителям дома, даже не таким высокопоставленным.

Дом на набережной был одним из мест формирования так называемого сталинского гламура, который отличала «помпезность… внешний блеск… доступность высшим слоям». Многие жёны министров и других высокопоставленных чиновников не спешили выходить на работу, полностью посвятив себя ведению хозяйства или украшению домашнего интерьера, заказывая отдельные предметы в капиталистических странах (или выезжая туда вместе с мужем, как родственница Сталина Евгения Аллилуева). Особое значение придавалось домашним вечеринкам, — например, у одного из руководителей НКВД Сергея Миронова и его жены Агнессы Аргиропуло, — на которых могли решаться самые разные вопросы, от сугубо личных до деловых. Для некоторых вечеринки оказывались последними в жизни: под конвоем сотрудников НКВД гости разъезжались в неизвестном направлении.

Глебов рад скорой женитьбе на Соне («…Когда все исчезли и Глебов с Соней остались вдвоём, наступило что-то очень важное. <…> …Он знает, все эти пожелтевшие доски с сучками, войлок, фотография, скрипящая рама окна, крыша, заваленная снегом, п р и н а д л е ж а т  е м у») — но понимает, что её жилище не идёт ни в какое сравнение с роскошными интерьерами, в которых обитала в 1930-е годы высокопоставленная семья Шулепниковых. Возможно, Глебов стремится воссоздать эту атмосферу в своей кооперативной квартире в 1970-е годы (повесть начинается с того, что он едет в мебельный за антикварным столиком), но становится лишь очередной жертвой «вещизма», охотником за товарным дефицитом.

Прачки дома ЦИК, стирающие в Москве-реке. Начало 1930-х годов. Из архива Артёма Задикяна

Как Дом на набережной связан с жизнью самого Юрия Трифонова?

В Доме правительства Юрий Трифонов, сын военного и государственного деятеля с революционным прошлым, провёл большую часть детства, которое он считал самым счастливым временем своей жизни. 22 июня 1937 года его отец, Валентин Трифонов, был арестован как «немецкий шпион» (настоящей причиной была написанная им в 1936 году пророческая книга «Контуры будущей войны»), а 15 марта 1938 года расстрелян. 3 апреля 1938 года была арестована мать Трифонова, Евгения Лурье, получившая восемь лет лагерей как ЧСИР (член семьи изменника родины). В начале мая 1938 года администрация дома запустила процесс выселения семьи Трифоновых, и в октябре 1939 года Юра, его сестра Таня и взявшая над ними опекунство бабушка по материнской линии Татьяна Словатинская Татьяна Александровна Словатинская (1879–1957) — революционерка. Занималась подпольной революционной работой с 1898 года, печатала и распространяла прокламации, была хозяйкой конспиративной квартиры, где бывали Ленин и Сталин. С последним её связывали дружеские отношения. Участвовала в Гражданской войне. С 1921 по 1937 год была дежурным секретарём политбюро ЦК. После ареста зятя, Валентина Трифонова, была уволена с должности, работала корректором. (Лурье) получили две комнаты в коммунальной квартире на Ленинском проспекте. Больше Трифонов никогда не возвращался в Дом на набережной — даже в 1980-е годы, когда ему, уже известному писателю, предлагали там поселиться с семьёй.

Возможно, воспоминания о детстве в Доме на набережной помогли Трифонову при описании жизни привилегированной семьи Шулепниковых в 1930-е годы (очень много комнат в квартире, модная одежда юного Лёвы, кулинарные пристрастия его матери) и семьи Ганчуков в 1940-е: и для тех и для других богатство и привилегии в итоге оказались проклятием. Когда маленький Глебов, возвращаясь из Дома на набережной в свою коммуналку, возбуждённо описывает люстру в квартире одноклассника, «коридор, по которому можно ездить на велосипеде, и что за конфеты были к чаю — поразили не сами конфеты, а размеры коробки» — его мать и бабушка ахают, мечтая жить в таком роскошном месте, а осторожный отец смотрит на них с сожалением: «Что вам сказать? Курочки вы рябы, дурочки вы бабы…» Человек поживший, он учит сына, что осторожность превыше всего: главное в жизни — не высовываться. Как показывает развитие событий в романе (и семейная история автора), Глебов-старший был прав, видя в правительственной роскоши ловушку.

Арест отца, а потом и матери (она вернулась в Москву в 1946 году) стал для Трифонова сильнейшей травмой, от которой он не оправился до конца жизни: её следы можно обнаружить как в душераздирающих дневниковых записях юного Трифонова 1937–1938 годов, так и в самых поздних его произведениях о 1930-х: кроме «Дома на набережной» к ним относятся романы «Время и место» (1981) и «Исчезновение» (1987, опубликован посмертно). Например, во «Времени и месте» так подробно и психологически точно описано возвращение в послевоенную Москву матери главного героя, «которой он не видел восемь лет», что сомнений в их автобиографической природе не остаётся.

Валентин Трифонов, отец писателя
Юрий Трифонов с матерью Евгенией Лурье-Трифоновой. Красная Пахра, 1972 год

Были ли у героев «Дома на набережной» прототипы?

Да, у центральных героев повести были прототипы из числа знакомых Юрия Трифонова. Бывший друг Глебова Лев Шулепников напоминает одноклассника Трифонова Сергея Савицкого: перед тем как оказаться на дне общества, он пережил арест двух высокопоставленных отчимов, невозможность работать в разведке (из-за дворянского происхождения) и долгие годы работы обыкновенным оперативником, что оскорбляло самолюбие этого выросшего среди роскоши и привилегий человека. В другом юном герое повести, Антоне Овчинникове, легко узнать Лёву Федотова (1923–1943) — вундеркинда и близкого друга Трифонова, погибшего в 1943 году на войне. Прототипом академика Ганчука писательница Ирина Гинзбург-Журбина называет Исаака Минца (1896–1991), автора многочисленных работ по советской истории, одобренных партийным руководством (что не уберегло его от травли и увольнения в годы борьбы с космополитизмом). Впрочем, филолог Татьяна Патера считает прототипом Ганчука другого человека: филолога и публициста Бориса Волина (1886–1957), активно участвовавшего в ожесточённых литературных дискуссиях 1920-х, а позднее работавшего редактором в ряде официозных изданий и до конца жизни прожившего в Доме на набережной. Прототипом Сони Ганчук та же Ирина Гинзбург-Журбина называет Елену Минц (1925–2007), дочь Исаака Минца, с которой Трифонов был близко знаком в конце 1940-х — начале 1950-х.

Вадим Глебов — единственный человек, у которого нет очевидного прототипа: по-видимому, он собран из осколков биографий и личностных черт людей 1920-х годов рождения, в том числе самого автора. После выхода повести в свет Трифонову приходили письма от знакомых и незнакомых читателей, которые признавались, что узнают в Вадиме Глебове себя.

Лев Федотов. Конец 1930-х. Прототип Антона Овчинникова
«Троянский конь». Рисунок из дневника Льва Федотова
«Рыбы». Рисунок из дневника Льва Федотова

Почему в повести два рассказчика и кто из них сам Трифонов?

У «Дома на набережной» довольно сложная нарративная структура. В ней присутствуют голоса двух повествователей, чьи рассказы дополняют друг друга, синхронизируясь за счёт ряда общих тем и мотивов, а также центрального конфликта повести — «между беспамятностью и памятливостью» 1  Лейдерман Н., Липовецкий М. Современная русская литература: 1950–1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. Т. 2: 1968–1990. М.: Издательский центр «Академия», 2003. С. 247..

Первый голос принадлежит условно объективному рассказчику, который подробно описывает жизнь Глебова в 1930-е и 1940-е годы. Он передаёт в том числе и точку зрения героя на происходящие события, в которой сплетаются трудносовместимые вещи.

Вот чувствительность:

Летом была разлука, Кубань, работа в глухих предгорных станицах и настоящая — нежданная — тоска по Соне. Тут-то он и понял, что нешуточно.

А вот — прагматизм на грани мелочности, когда герой заранее воображает себя хозяином Сониной дачи:

Он лежал на диване, старомодном, с валиками и кистями, закинув руки за голову, смотрел на потолок, обшитый вагонкой, потемневший от времени, на стены мансарды с торчащим между досками войлоком, с какими-то фотографиями, с маленькой старинной гравюркой под стеклом, изображавшей сцену из русско-турецкой войны, и вдруг — приливом всей крови, до головокружения — почувствовал, что всё это может стать его домом. И, может быть, уже теперь — ещё никто не догадывается, а он знает — все эти пожелтевшие доски с сучками, войлок, фотографии, скрипящая рама окна, крыша, заваленная снегом, п р и н а д л е ж а т  е м у!

А вот — практически животный страх:

Прийти и не выступить, отмолчаться. Этим не угодишь никому. Возненавидят и те, и другие. <…> И это уж последний, больше нет ничего. Н е  п р и й т и  в о в с е. Но как? Они предупредили: более чем обязательно. Значит, причина должна быть роковая, космическая.

А вот — спасительное беспамятство:

Да, мол, было, что говорить. Много всякого. И то, и это, и пятое, и десятое, о чём лучше не вспоминать.

Повествователь глубоко проникает в сознание Глебова, показывая, что вся его жизнь построена на страхе перед государством (который внушили ему ещё родители в 1930-е) и зависти к более привилегированным знакомым (Лёве Шулепникову и его отчиму), что неизбежно приводит к лицемерию перед ними. Глебов образца 1970-х показан растолстевшим и скучающим человеком с не очень хорошими сном и памятью. Нередко повествователь перестаёт быть объективным, позволяя себе саркастические оценки по поводу главного глебовского свойства — осторожности: «Богатырь-выжидатель, богатырь — тянульщик резины».

По-видимому, на каком-то этапе «объективный» взгляд показался Трифонову недостаточным, и он ввёл второго повествователя. Этот повествователь появляется исподволь, в середине повести, когда у читателей уже сложился определённый образ Вадима Глебова. Второй рассказчик отнюдь не объективен, он не скрывает своей вовлечённости в среду молодых Вадима Глебова, Антона Овчинникова, Лёвы Шулепникова и Сони Ганчук — здесь, вероятно, отразились детские воспоминания автора. В отличие от Глебова, второй рассказчик с воодушевлением вспоминает «чепуху детства», проведённого в Доме на набережной:

...Как передвигали дом с аптекой, и ещё то, что во дворах всегда был сырой воздух, пахло рекой, и запах реки был в комнатах, особенно в большой отцовской, и, когда шёл трамвай по мосту, металлическое бренчание и лязг колёс были слышны далеко.

Но основная его задача — возвращать то, что Глебов настойчиво вытесняет из собственной памяти, и правильно расставлять акценты в описании событий детства и юности, которые лишь подтверждают природу характера Глебова (страх, лицемерие, зависть, конформизм). Второй повествователь рассказывает и о том, что стало с семьёй Ганчуков после того, как Глебов неожиданно порвал с ними: Соня сошла с ума и довольно рано умерла, а престарелый профессор перенёс инсульт и продолжал жить в однокомнатной квартире на «Речном вокзале». В более общем смысле второй повествователь углубляет рассказ «объективного» рассказчика, не позволяя описанным событиям стать всего лишь частным эпизодом из повседневной жизни. Как историк (пусть и советской литературы), он сообщает им историческое измерение, «учит прошлым» 2  Лейдерман Н., Липовецкий М. Современная русская литература: 1950–1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. Т. 2: 1968–1990. М.: Издательский центр «Академия», 2003. С. 247..

Какой из этих голосов принадлежит Юрию Трифонову? Второй повествователь близок Трифонову биографически: в детстве он жил в Доме на набережной, а уже в зрелом возрасте серьёзно занимается историей советских 1920-х. В то же время Трифонову-прозаику близка позиция скрытного стороннего наблюдателя — первого рассказчика. Думается, здесь не может быть однозначного ответа: оба взгляда необходимы Трифонову для погружения в недавнее прошлое, но ни с одним из них он не отождествляется полностью.

Подъезд Дома на набережной. 1940-е годы
Макет Дома на набережной

Почему публикация «Дома на набережной» стала общественным событием?

Повесть Трифонова — одно из немногих произведений своего времени, в которых показан моральный климат эпохи сталинского террора. Его можно поставить рядом с такими более ранними книгами, как «Софья Петровна» или «Спуск под воду» Лидии Чуковской, «В круге первом» Александра Солженицына или «Белые одежды» Владимира Дудинцева Владимир Дмитриевич Дудинцев (1918–1998) — писатель. Участвовал в Великой Отечественной войне, после её окончания работал корреспондентом в газете «Комсомольская правда». В 1956 году в «Новом мире» был опубликован роман Дудинцева «Не хлебом единым», принёсший писателю широкую известность. Также Дудинцев — автор сборников рассказов, повести «На своём месте» и романа «Белые одежды». (надо заметить, что все эти произведения появились в печати только в годы перестройки). Важно, что Трифонов открыто обращается к этой теме в середине 1970-х, когда обсуждение сталинских репрессий в публичном поле снова стало крайне нежелательным (одно из последних официально опубликованных произведений на эту тему — роман Юрия Домбровского «Хранитель древностей», напечатанный в 1964 году).

Возможность подобного разговора на закрытую для обсуждения тему стала причиной огромного успеха повести. Сразу после выхода январский номер «Дружбы народов», в котором была опубликована повесть, становится библиографической редкостью. Ситуацию подогревал негласный запрет выдавать этот номер журнала в библиотеках. На Трифонова обрушился шквал писем от читателей. В наиболее полной на сегодняшний день биографии Трифонова, написанной литературоведом Александром Шитовым, приводятся письма от коллег-писателей (Раиса Орлова, Виктор Розов), друзей детства и юности (Артём Ярослав), простых читателей (Г. Левинсон). В этих письмах обсуждалась как эстетическая сторона повести (особенности изображения страха как перманентного состояния человека в период Большого террора), так и поднятые в ней моральные проблемы (поведение Глебова, роль Ганчука в его становлении).

Василий Аксёнов, Юрий Трифонов, Виктор Ерофеев. 1970-е годы

Как удалось напечатать «Дом на набережной» в короткие сроки и без цензурных вмешательств?

Быстрая и бесцензурная публикация повести стала возможной из-за счастливого стечения обстоятельств. Первоначально Трифонов планировал опубликовать повесть в журнале «Новый мир», но затем по каким-то причинам передумал и отнес её в редакцию журнала «Дружба народов» Литературный журнал, издающийся в Москве с 1939 года. Сначала выходил в качестве альманаха, с 1955 года был преобразован в журнал. Издание ориентировалось на литературу союзных республик, переведённую на русский язык. Среди авторов «Дружбы народов» были Виктор Астафьев, Василь Быков, Фазиль Искандер и другие. В советское время приложением к журналу выпускались книжные издания, всего вышло более 500 томов., которая после целого ряда «зарезанных» цензурой публикаций была готова пойти на принцип и отстаивать повесть Трифонова перед высокими инстанциями. К счастью, делать этого не пришлось, так как цензурная проверка была проведена сугубо формально: подавляющее большинство идеологических работников всех уровней были заняты подготовкой материалов к XXV съезду КПСС и его освещению в прессе. Уже после съезда идеологические работники поняли, что поступили неосмотрительно, но было поздно. Почти с десятилетним перерывом повесть была переиздана в книжном формате, а следующий роман Трифонова, «Старик» (1978), тяжело проходил цензуру: от него требовали исторической достоверности, отражения главенствующей роли партии в событиях Гражданской войны, создания более позитивного образа полководца Семёна Будённого и так далее.

Столовая Дома на набережной. 1930–40-е годы. Из архива Артёма Задикяна

Дом на набережной. 1930–40-е годы. Из архива Артёма Задикяна

В чём предательство Вадима Глебова?

На первый взгляд кажется, что Вадим Глебов — обыкновенный человек, планирующий благоустройство дачного дома и зарубежные командировки по линии университета, беспокоящийся за свою семью и так далее. Но постепенно оказывается, что фундаментом нынешнего скучноватого благополучия Глебова было двойное предательство по отношению к семье Ганчуков, совершённое им в конце 1940-х. Когда Ганчук становится очередным объектом травли во время борьбы с космополитизмом Политическая кампания, проводившаяся в СССР с 1948 по 1953 год. Затронула науку, литературу, искусство, архитектуру, историю. Носила антисемитский характер. Была свёрнута после смерти Сталина. и низкопоклонством перед Западом, Глебов честно не хочет выступать на собрании против своего научного руководителя и будущего тестя, судорожно придумывая причины неявки. За день до собрания умирает его старая бабушка, и Глебов воспринимает это как спасительный «выход» из безвыходного положения: теперь он может с чистой совестью не приходить в университет и не наблюдать расправу над Ганчуком. В то же время он довольно резко прекращает общаться с Соней, которая связывала с ним все дальнейшие жизненные планы: однажды «утром, завтракая на кухне и глядя на серую бетонную излуку моста, на человечков, автомобильчики, на серо-жёлтый, с шапкою снега дворец на противоположной стороне реки, он сказал, что позвонит после занятий и придёт вечером. Он больше не пришёл в этот дом никогда». Профессор Ганчук уже не может помочь Глебову в исследованиях, а близость к нему может помешать в научной карьере.

Юрий Трифонов справедливо считал себя последователем двух взаимоисключающих литературных традиций: с одной стороны, гуманистической, идущей от европейской литературы XIX века, с другой — революционной, связанной с ценностями поколения родителей писателя. В обеих традициях поступки Глебова подвергаются осуждению: в первом случае как подлость, вопиющее нарушение нравственного кодекса, во втором — как грубое предательство общественных интересов в угоду собственному благополучию. Трифонов относился к Глебову сугубо отрицательно, хотя нигде не выражал своего отношения к нему в тексте: для него было важно, чтобы читатели и исследователи самостоятельно восстановили исторический контекст повести и выработали точку зрения на поступки Глебова. Более сложный взгляд на героя предлагает филолог Юрий Левинг: его статья о романе Трифонова «Власть и сласть» не сводится к моральной оценке поступков Глебова, но показывает его как сложноустроенного многослойного персонажа, хорошо понимающего, что случилось в его прошлом, но органически не способного извлечь из этого никакого урока.

На улице Серафимовича перед Домом на набережной. 1947 год. Фотограф Томас МакЭвой. Из архива журнала Life

О чём всё-таки умалчивает Трифонов?

В «Доме на набережной» нет определённой информации о причинах и масштабе сталинских репрессий, никаких конкретных подробностей. Более того: имя Сталина в книге не упоминается ни разу. В тексте встречаются эвфемистические формулировки о дяде Глебова, который попал в «заваруху» и которому грозит обвинение «чуть ли не во вредительстве», за него юный Вадим просит вступиться высокопоставленного отчима Лёвы Шулепникова. Но Глебову кажется, что Шулепников-старший игнорирует эту просьбу, а через некоторое время «дядя Володя был уже на севере и прислал оттуда письмо». Можно только догадываться, что за «север» имеется в виду, но место, откуда можно отправить письмо, больше похоже на ссылку, чем на лагерь (хотя письма отправлялись и оттуда). Догадливый читатель понимает, что без заступничества старшего Шулепникова дядя Володя был бы в совсем другом месте, а для юного Глебова это не очевидно. Таким же образом он, сам того не замечая, нечаянно ломает жизнь дворовым хулиганам, однажды побившим Лёву Шулепникова, когда называет имена Медведя и Манюни Шулепникову-старшему. Позднее герой уверяет, что с ними «ничего страшного не приключилось. Родителей Медведя перевели куда-то по работе, они уехали из Москвы, и Медведь уехал с ними, а Манюня очень плохо учился, его выгнали из школы, он попал в «лесную школу» Образовательные учреждения, в которых учились дети с различными заболеваниями. Как правило, такие школы находились на окраине города., оттуда сбежал, связался с блатными и во время войны сидел по уголовным делам в лагере». Очевидно, что ссылка семьи Медведя и исключение Манюни из школы произошли по прямому указанию отчима Лёвы, высокопоставленного военного. Но повествователь не разрешает Глебову об этом подумать.

Есть химеры, химеричность которых давно очевидна для многих, но он не может от них отпасть, как голодное дитя от сосцов

Юрий Трифонов

Также не прояснены подробности чисток в университете в конце 1940-х, под которые подпадает Ганчук: мы так и не узнаём, за что конкретно пострадал профессор. По-видимому, здесь тоже должна сработать память читателей о тех недавних временах (всего тридцать лет тому назад), которые Глебов стремится поскорее забыть. Прямо не упоминается и безумие Сони, которое подвергается двойному вытеснению: с одной стороны, авторскому (Трифонов прекрасно понимает нежелательность этой темы для официальной литературы), а с другой — самого Глебова, который не готов признать долю своей вины в Сониной болезни. Вот как это звучит в повести: однажды Глебов узнал, «что Соню отвезли в больницу за городом, этого следовало ждать, всё-таки у неё плохая наследственность: мать Юлии Михайловны кончила в доме для душевнобольных и сама Юлия Михайловна была, конечно, не очень здорова». Повествователь как бы кружится вокруг главного, не называя подлинных причин произошедшего, оставляя их очевидной всем фигурой умолчания.

Сталинские репрессии и чистки в университете — наиболее очевидные события повести, понятные только через намёки. Но так же точно мы не узнаём и о том, что происходило с героями во время войны; как и почему Шулепников оказался чуть ли не на дне общества; о литературоведческой работе Ганчука и Глебова; о личности второго рассказчика и т. д. «Искусство красноречивых опущений и умолчаний» — один из важнейших принципов прозы Трифонова: он описывает события, ещё не получившие исторической оценки, и ориентируется именно на широкого советского читателя, а значит, заранее предвидит цензурные вмешательства в свой текст (и старается избежать их).

Юрий Трифонов. Конец 1930-х годов
Двор Дома на набережной. 1954 год

Есть ли связь между «Домом на набережной» и другими произведениями Юрия Трифонова?

Можно сказать, что повесть «Дом на набережной» — этапное произведение, условно разделяющее творческую биографию Трифонова на две части, между принёсшими ему мировую известность «московскими» повестями и поздними романами, написанными в 1978–1981 годах.

С «московскими» повестями «Дом на набережной» роднит интерес к героям, погружённым в городскую повседневную среду: семейству Виктора Дмитриева в «Обмене» (1969), Геннадию Сергеевичу в «Предварительных итогах» (1970), Григорию Реброву в «Долгом прощании» (1971). Все эти герои Трифонова сильно угнетены тем, что не похожи на своих героических предков и не могут заниматься осмысленным и любимым делом; при этом в самый ответственный момент они пасуют перед обстоятельствами и идут по пути наименьшего сопротивления. Прирождённый конформист Вадим Глебов дополняет галерею персонажей, отказывающихся от революционного прошлого своих родителей и старших коллег в пользу (порой вынужденного) социального компромисса. Подобные герои не вызывают у Трифонова никакой симпатии: существованию в большой истории они предпочли повседневную жизнь с её возможностью мелкобуржуазной стабильности.

Поэт, едва войдя в гостиную и не поздоровавшись, спросил громко, подражая образцам: «Где тут нужник?» 

Юрий Трифонов

С другой стороны, как ни в одной из «московских» повестей (кроме, быть может, «Обмена»), в «Доме на набережной» звучит тема Истории, воплощённой в сталинских массовых репрессиях: она оставляет неизгладимый отпечаток на судьбах Вадима Глебова, а также семей Шулепниковых и Ганчуков. Трифонов и ранее обращался к исторической теме: можно вспомнить ряд пассажей о сталинском времени в романе «Утоление жажды» (1962), роман о поколении отца Трифонова «Отблеск костра» (1964), а также роман о народовольцах — «Нетерпение» (1973). Но именно в «Доме на набережной» он показывает, как человек может стать жертвой исторических и социальных событий, не всегда отдавая себе в этом отчёт. В дальнейшем эта тема будет развита в романах «Старик» (1978) и «Время и место» (1981) — на материале Гражданской войны и сталинского времени соответственно.

Нельзя не упомянуть и о первом опубликованном произведении Трифонова — повести «Студенты» (1950), которого он впоследствии стыдился (в 1951 году повесть получила Сталинскую премию 3-й степени). По сути, «Дом на набережной» —  это инверсия «Студентов»: идеологически принципиальный студент из дебютной повести Трифонова предстаёт здесь завистливым и трусливым конформистом, эксцентричный индивидуалист — ученик Ганчука Куно Иванович — единственным, кто способен на независимое мнение, а коллективная борьба с «низкопоклонством перед Западом» оказывается стыдной травлей старого человека, которая повлекла за собой смерть его жены и безумие дочери.

список литературы

  • Гинзбург И. Опрокинутый дом // Новая газета. 2000. № 55.
  • Иванова Н. Проза Юрия Трифонова. М.: Советский писатель, 1984.
  • Левинг Ю. Власть и сласть // Новое литературное обозрение. 2005. № 75 // http://www.zh-zal.ru/nlo/2005/75/le24.html
  • Лейдерман Н., Липовецкий М. Современная русская литература: 1950–1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. Т. 2: 1968–1990. М.: Издательский центр «Академия», 2003. С. 218–259.
  • Платт К. М. Ф. «Дом на набережной» Ю. В. Трифонова и позднесоветская память о сталинском политическом насилии: дезавуирование и социальная дисциплина // Новое литературное обозрение. 2019. № 155. С. 229–245.
  • Слёзкин Ю. Дом правительства. Сага о русской революции. М.: АСТ, Corpus, 2019.
  • Шитов А. Время Юрия Трифонова: человек в истории и история в человеке (1925–1981). М.: Новый хронограф, 2011. С. 611–626.

ссылки

Видео

Александр Архангельский о «Доме на набережной»

Как Трифонов переступил через совесть, затем беспощадно осудил себя, а заодно осмыслил механизмы политического террора: лекция Александра Архангельского на «Арзамасе».

Текст

Всё связано с Юрием Трифоновым

Интервью с Юрием Слёзкиным, автором книги «Дом правительства».

Текст

От «Студентов» до «Старика»: Юрий Трифонов и его наследие

Материал «Афиши» к 90-летию писателя: самое важное о его главных произведениях.

Видео

«Дом на набережной» в программе «Игра в бисер»

Разговор о романе Трифонова в телепередаче Игоря Волгина на канале «Культура»: в студии Анатолий Макаров, Александр Архангельский, Вениамин Смехов, Лев Аннинский.

Юрий Трифонов

Дом на набережной

читать на букмейте

Книги на «Полке»

Владимир Набоков
Дар
Лев Толстой
Смерть Ивана Ильича
Михаил Булгаков
Мастер и Маргарита
Евгений Петров
Илья Ильф
Золотой телёнок
Юрий Олеша
Зависть
Николай Гоголь
Вечера на хуторе близ Диканьки
Михаил Лермонтов
Герой нашего времени
Юрий Домбровский
Факультет ненужных вещей
Михаил Салтыков-Щедрин
История одного города
Варлам Шаламов
Колымские рассказы
Леонид Добычин
Город Эн
Александр Пушкин
Медный всадник
Иван Тургенев
Дворянское гнездо
Александр Герцен
Былое и думы
Александр Пушкин
Борис Годунов
Фёдор Достоевский
Записки из подполья
Сергей Довлатов
Заповедник
Лев Толстой
Детство. Отрочество. Юность
Андрей Платонов
Котлован
Аввакум Петров
Житие протопопа Аввакума
Николай Гоголь
Мёртвые души
Иван Тургенев
Отцы и дети
Евгений Замятин
Мы
Фёдор Достоевский
Бесы
Василий Розанов
Опавшие листья
Фёдор Достоевский
Братья Карамазовы
Саша Соколов
Школа для дураков
Виктор Пелевин
Чапаев и Пустота
Николай Лесков
Левша
Константин Вагинов
Козлиная песнь
Александр Блок
Двенадцать

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera