«Город Эн» Леонида Добычина — книга, формально принадлежащая к жанру романа воспитания. Это рассказанная от первого лица история детства и отрочества героя, проходящих в начале XX века в маленьком городке на западе Российской империи. По существу же перед нами уникальный художественный эксперимент — попытка совершенно по-новому описать отношения человеческого сознания с окружающим миром и исторической реальностью.

Первые упоминания о замысле повести (или маленького романа) появляются в 1926 году в письмах Добычина к писателю Михаилу Слонимскому; в это время Добычин жил в Брянске, служил в Губпросвете. Жил в одной комнате с матерью и сёстрами и с трудом выкраивал время для литературного труда. Тем не менее именно там (до 1927 года) написана большая часть рассказов Добычина. Систематическая работа над повестью начинается в 1928 году, затем после перерыва возобновляется в 1932-м. Однако к лету 1933-го было написано лишь 10 из 34 глав. Завершён «Город Эн» был после переезда в 1934 году в Ленинград, когда Добычин, освобождённый от изматывающей службы, смог сосредоточиться на литературной деятельности.

«Город Эн» — уникально построенный текст, в котором «наивная» фиксация мельчайших примет провинциального быта позволяет создать конспективную панораму эпохи. Ничтожные изменения, происходящие в «малом мире», где существует сам герой — постепенно взрослеющий мальчик, его родители, их знакомые (Александра Львовна Лей, семьи врача Кондратьева и инженера Карманова), оказываются связаны с грандиозными событиями, происходящими в «большом мире» в 1900-е — потрясениями российской и мировой истории, культурными и техническими новациями. При этом по сути сам «малый мир» не меняется, сохраняет свою уютную и тоскливую стабильность; таким же стабильно-инфантильным, несмотря на внешнее мужание, остаётся сознание героя-рассказчика.

С одной стороны, герой по-детски сентиментален, с другой — интонация повествования довольно отстранённая: о своих переживаниях герой-рассказчик говорит как бы из будущего, из другого мира. Финал книги — переход в это иное, взрослое состояние.

В «Городе Эн» есть прямые отсылки к русской классике: прежде всего к Гоголю («Мёртвые души»), Чехову («Степь»), а также Пушкину и Достоевскому. Современники отмечали связь повести с автобиографической прозой Анатоля Франса и русских символистов (особенно «Котиком Летаевым» Андрея Белого). Наконец, уже первым читателям были очевидны параллели с эпопеей Пруста (особенно «По направлению к Свану») и «Портретом художника в юности» Джойса.

Впервые отрывок, озаглавленный «Начало романа», был напечатан в журнале «Красная Новь» (1934, № 5). Полностью повесть издана в 1935 году в издательстве «Советский писатель».

Ещё в рукописи «Город Эн» вызвал большой интерес в литературной среде. По свидетельству А. Н. Толстого, Добычину «говорили, что его книга создаст эпоху, что ею он опрокинет с дюжину литературных столпов». Но после выхода книги её поклонники (по цензурным условиям и в силу сложившейся в начале 1936 года литературно-общественной ситуации) не смогли публично высказать свои восторги — тогда как официальная критика сразу же обратила на неё недоброжелательное внимание.

Наиболее благоприятная рецензия (напечатанная в «Литературном современнике», 1936, № 2) принадлежала Н. Степанову. При публикации хвалебные эпитеты были удалены редакцией, но и в напечатанном тексте видны симпатия и интерес: «Своеобразие Добычина в авторском невмешательстве. <...> Жизнь течёт своим естественным порядком, попадая время от времени в его поле зрения. Читая Добычина, как будто перелистываешь семейный альбом, передающий быт той эпохи с точностью, которая кажется даже несколько утрированной...» Степанов отмечал, что «наряду с приглушённой иронией через всю книгу Добычина проходит и затаённая где-то в глубине её лирическая нота», но был вынужден закончить рецензию строго: «Книга Добычина принадлежит к числу книг экспериментальных, рассчитанных на узкий круг «любителей». Однако в «экспериментальности» Добычина много — от формалистических ухищрений и объективизма».

В «Городе Эн» Добычин взял материал, который соответствует его манере. Эта манера — инфантильность

Константин Федин

Другие рецензенты были гораздо резче: С. Герзон писал в журнале «Октябрь», что «Добычин… импортирует из прошлого как драгоценность весь замкнутый мир одиночки», и характеризовал его книгу как «хилое, ненужное детище, весьма далёкое от советской почвы» ¹ Герзон С. Об эпигонстве // Октябрь. 1936. № 5. С. 214–215. ⁠ . Зелик Штейнман в «Литературном Ленинграде» с издёвкой писал о методе нанизывания образов в прозе Добычина и утверждал, что «Город Эн» — «сборник литературных трюков… которые откровенно противоположны методу социалистического реализма» ² Штейнман З. Исторический импрессионизм // Литературный Ленинград. 1936. № 9. С. 3. ⁠ .

В то же время на «Город Эн» обратил внимание один из виднейших критиков русского зарубежья Георгий Адамович, который, в частности, писал: «Невозмутимость тона неизменна, постоянна. А бестолковщина, отражённая в дневнике, так чудовищна, так грандиозна, что вся повесть приобретает фантастический оттенок: забываешь бытовые детали, читаешь, как сказку» ( «Последние новости», Русскоязычная газета, издававшаяся в Париже с 1920 по 1940 год. Считалась самым влиятельным и популярным изданием русской эмиграции. С 1921 года и вплоть до закрытия главным редактором газеты был Павел Милюков, историк, лидер Конституционно-демократической партии. Каждый четверг в «Последних новостях» выходила «литературная страница», в ней печатались произведения Бунина, Набокова, Ремизова, Тэффи, Саши Чёрного. ⁠  23 апреля 1936 года). Критик выражал надежду прочитать в будущем произведения Добычина «на современные темы», — видимо, он не знал его рассказов и не слышал про его исчезновение.

Роковую роль в судьбе Добычина сыграло публичное обсуждение его повести в ходе развернувшейся в марте 1936 года «дискуссии о формализме». В разгар травли писатель исчез, — предположительно, покончил с собой.

Упоминания о Добычине и — изредка — републикации отдельных рассказов начинаются с 1960-х. «Город Эн» был перепечатан в 1988 году в журнале «Родник» (№ 8) и вошёл в однотомник писателя (1989). С тех пор было много переизданий и переводов на иностранные языки. Повести посвящено несколько десятков статей, опубликованных, в частности, в регулярных «Добычинских сборниках», в сборнике «Писатель Леонид Добычин. Статьи, воспоминания, письма» (1996) и других изданиях.

Действие многих произведений классической русской литературы, от Гоголя («Мёртвые души») до Ильфа и Петрова («Двенадцать стульев»), происходит в «городе N.» (от латинского Nomen — имя, название). Бывают и вариации: например, русифицированный Энск в «Двух капитанах» Каверина. В повести Добычина, когда речь заходит о «Мёртвых душах», также используется русская транскрипция. Для героя-рассказчика «город Эн» из «Мёртвых душ» кажется (в полном противоречии с общепринятой трактовкой гоголевского текста) обителью взаимной нежности и благоденствия, желанной страной, предметом грёз. Вот один из примеров инфантильной «бестолковщины» (по слову Георгия Адамовича), скрашенной простодушной сентиментальностью:

«Я взял книгу и читал, как Чичиков приехал в город Эн и всем понравился. Как заложили бричку и отправились к помещикам, и что там ели. Как Манилов полюбил его и, стоя на крыльце, мечтал, что государь узнает об их дружбе и пожалует их генералами.

<…>

Мы могли бы купить себе бричку и покатить в город Эн. Там нас полюбили бы. Я подружился бы там с Фемистоклюсом и Алкидом Маниловыми».

Впрочем, это не так уж далеко от той интерпретации «Мёртвых душ», к которой склонялись в своё время критики-славянофилы. Например: «…Манилов, при всей своей пустоте и приторной сладости имеющий свою ограниченную, маленькую жизнь, но всё же жизнь, — и без всякой досады, без всякого смеха, даже с участием, смотришь, как он стоит на крыльце, куря свою трубку, а в голове его и бог знает что воображается, и это тянется до самого вечера» ( Константин Аксаков Константин Сергеевич Аксаков (1817–1860) — публицист, литературовед, идеолог славянофильства, член важной литературной династии XIX века. Аксаков сотрудничал с журналами «Москвитянин», «Русская беседа», газетой «Молва», писал стихи и драму. Известность получила его полемика с Белинским по поводу «Мёртвых душ» Гоголя. История России, по мнению Аксакова, принципиально отличается от истории европейских стран: русский народ не конкурировал за власть, а мирно сосуществовал с государством, однако это равновесие нарушили реформы Петра I. Философ Владимир Соловьёв называл Аксакова «самым восторженным и прямолинейным из славянофилов». ⁠ ).

В то же время «город Эн» — это и тот не названный прямо город, в котором происходит действие повести.

Город, в котором живёт юный герой-рассказчик, находится на реке Двине (которая несколько раз упоминается в тексте), неподалёку от Риги, «курляндского берега» и Полоцка. Очевидно, что это Двинск (Даугавпилс), в котором Добычин с родителями жил в 1896–1911 годах. Городская топография Двинска воспроизведена в повести с большой точностью. Характерен национальный и конфессиональный состав действующих лиц, среди которых кроме русских (православных) также католики (поляки и литовцы), евреи, протестанты (латыши, немцы), униаты (белорусы), татары.

В 21-й главе герой ездит в Крым, в Севастополь и Евпаторию (названные по имени). Это единственный раз, когда действие выносится за пределы города и его окрестностей. Начинается оно, предположительно, в 1901 или 1902 году и заканчивается весной 1911-го: датировка основана на упомянутых в тексте исторических событиях.

«Дело Дрейфуса» (гл. 3); появление в быту каучука (там же); восшествие на британский престол Эдуарда VII (гл. 7): Русско-японская война (гл. 13–17); убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича (гл. 14, 16); революция 1905 года (гл. 17); открытие Государственной думы (гл. 18); появление кинематографа (гл. 22–23); установление конституционной монархии в Турции (гл. 27); столетний юбилей Гоголя (гл. 28); смерть Льва Толстого (гл. 32); 50-летие отмены крепостного права (гл. 34). Проекция этих событий на жизнь героя и его знакомых оказывается иногда драматической (гибель инженера Карманова, отца одного из друзей рассказчика, убитого неизвестно кем на улице) или по крайней мере сюжетно значимой (отъезд Александры Львовны на войну в качестве сестры милосердия), иногда же проявляется в опереточно-бытовой форме (пепельница «Дрейфус читает журнал»).

Действия взрослых героев и их поверхностные политические взгляды находятся в забавном противоречии: «У маман тоже бывали иногда забастовки. Она была «правая», но бастовала охотно. Она рассказала мне раз, что начальник её был на митинге и решил не ходить туда больше, потому что, пока он там был, он там чувствовал, что соглашается с непозволительными рассуждениями. Мы похвалили его».

Круг чтения героев тоже несёт на себе яркий отпечаток эпохи (от юмориста Николая Лейкина, Николай Александрович Лейкин (1841–1906) — издатель, автор юмористических очерков. С 1882 по 1905 год Лейкин издаёт и редактирует популярный юмористический журнал «Осколки», свои первые рассказы в нём печатал Антон Чехов. Лейкин был плодовитым писателем, он написал почти десять тысяч очерков-сценок; его самое известное произведение — «Наши за границей» (1890), сатирическое описание путешествия купеческой пары по Европе. Корней Чуковский использовал термин «лейкинщина» для описания юмора вульгарного и незамысловатого. ⁠ а позднее журнала «Сатирикон» Сатирический журнал, издававшийся с 1908 по 1914 год в Санкт-Петербурге. Главным редактором был Аркадий Аверченко. В 1913 году из-за конфликта с владельцем Аверченко вместе со всей редакцией покинули журнал и начали издавать «Новый Сатирикон». В 1918 году журнал был закрыт, а большинство его авторов оказалось в эмиграции. В 30-х и 50-х годах было несколько попыток возродить журнал за границей. ⁠ — до Ницше). В числе литературных произведений, которые читают герои, упоминается, между прочим, книга Корнея Чуковского (близкого знакомого и корреспондента Добычина) «Нат Пинкертон и современная литература» (1908).

Герой — ровесник Добычина (родившегося в 1894 году), он сын врача, умирающего в 1902-м (это тоже автобиографично). Но, в отличие от Добычина, у которого было два брата и две сестры, герой — единственный сын в семье. Его мать служит на телеграфе — мать самого писателя работала акушеркой; её профессия «отдана» другому персонажу повести, Александре Львовне Лей.

Разумеется, читателю обо всех этих совпадениях и несовпадениях было неизвестно, но они позволили Добычину выстроить необходимую психологическую дистанцию по отношению к герою. Если мы сравним текст романа с некоторыми письмами взрослого Добычина, мы легко увидим отдельные интонационные совпадения. Но там, где у самого писателя очевидно ироническое остранение, Остранение — литературный приём, превращающий привычные вещи и события в странные, будто увиденные в первый раз. Остранение позволяет воспринимать описываемое не автоматически, а более осознанно. Термин введён литературоведом Виктором Шкловским. ⁠  его герой простодушно-серьёзен.

Александр Павлович Дроздов — сосед Добычина по коммунальной квартире, молодой рабочий, предмет горячей привязанности писателя. По меньшей мере два произведения Добычина — «Дикие» и «Шуркина родня» — основаны на разговорах с Дроздовым (рассказ «Дикие» даже подписан двумя именами). В этих произведениях отражён быт иного социального слоя — слободского мещанства, резко отличного по своим культурным навыкам от городской мелкой буржуазии. Повесть «Шуркина родня» — в каком-то смысле парная к «Городу Эн». Это тоже история взросления подростка, но в иной среде и на ином историческом фоне — во время Гражданской войны.

Герой наделён чертами, которые в наше время могли бы назвать аутическими. Он как будто совсем не рефлексирует, не осознаёт и не описывает никаких иерархических или причинно-следственных отношений между событиями. Он читает огромное количество книг (причём это книги взрослые, «не по возрасту»), но не приобретает из них знания о взаимосвязи явлений и не проецирует их на окружающий мир. Он отождествляет имя автора и название книги — характерная инфантильная черта («книга «Чехов»). В результате мир предстаёт «остранённым», Остранение — литературный приём, превращающий привычные вещи и события в странные, будто увиденные в первый раз. Остранение позволяет воспринимать описываемое не автоматически, а более осознанно. Термин введён литературоведом Виктором Шкловским. ⁠  неожиданным.

Нельзя забывать, что такого рода демонстративная инфантильность, отказ от «понимания» окружающего и разумного взаимодействия с ним иногда были в 1920–30-е годы формой психологической самозащиты для «бывших людей» Граждане, потерявшие свой социальный статус после Октябрьской революции. К этой категории относились аристократы, чиновники, офицеры, священнослужители, купцы и другие представители «эксплуататорского класса». Выражение вошло в обиход после публикации одноимённого рассказа Максима Горького в 1897 году. В 1935 году НКВД провело операцию «Бывшие люди», в ходе которой из Ленинграда было депортировано 11 тысяч человек, из Ленинградской области — более 22 тысяч. ⁠ и что такой человеческий тип присутствует в прозе этой эпохи (зощенковский Мишель Синягин, Локонов в «Гарпагониане» Вагинова). У героя «Города Эн» эти черты тоже могут быть защитными — как проявление подспудного страха перед взрослым миром, перед неумолимо наступающей историей, перед будущим.

Повесть написана ритмически равномерными короткими фразами, с минимальным количеством придаточных предложений и эпитетов — языком практически детским, даже не подростковым. Синтаксис, характерный для речи героя, не допускает не только анализа событий, но даже резких эмоциональных оценок. В нём нет той экспрессии, которая в рассказах Добычина возникает благодаря ещё более коротким фразам и подвижному ритму. В «Городе Эн» у читателя возникает ощущение однородного и равномерного течения времени, хотя в восприятии героя оно то ускоряется, то замедляется.

Для обозначения персонажей и реалий настойчиво используются одни и те же слова и (или) речевые блоки, заимствованные героем из языка окружающих и никак не преображённые его сознанием. В повествовании фигурирует, например, «Пётр к-ц Митрофанов», торгующий «религиозными предметами». Как отмечает С. Шиндин, «механизм мышления героя объединяет сам объект и его вербальное обозначение»: скажем, хозяйка лавки настойчиво именуется «Л. Кусман» (с инициалом!), поскольку именно это написано на её вывеске.

Уже в первых главах бросается в глаза обилие мелких «вещных» деталей. Незначительные объекты, передающие колорит эпохи, присутствуют почти в каждом абзаце: резиновые пояса с пряжками «паж», вывески с коричневыми индейцами, детские шляпки с зелёными пёрышками, открытки с «оркестром из ангелов». Большинство этих предметов не описывается подробно — они лишь упоминаются. Эти вещицы задают масштаб того «маленького мира», в котором проходит жизнь героев. Рассказчик смотрит на них отнюдь не глазами смакующего коллекционера: он принципиально не отличает большое от малого, вечное от временного и живописует мир в мелких деталях, как старательный художник-примитивист.

Герой вместе со своими сверстниками проходит — всё так же пребывая как бы в полусне — разные этапы эротического взросления: разговоры о «глупостях», влюблённость в Тусеньку-Натали, невинный флирт с «барышнями» (Стефания Грикюпель, Луиза Кугенау-Петрошка), несостоявшееся свидание с Ольгой Кусковой, интерес к «тайнам» Подольской улицы, где, судя по тексту, располагаются бордели. На обочине сюжета разворачивается мещанская драма Кусковой, её связь с Сержем Кармановым и гиньольная гибель (в расстроенных чувствах она «отправилась на железнодорожную насыпь, накинула полотняный мешок себе на голову и, устроясь на рельсах, дала переехать себя пассажирскому поезду»).

Между тем отношение рассказчика к друзьям-мальчикам (Сержу, Андрею Кондратьеву, Ершову, Пейсаху Лейзераху) гораздо эмоциональнее, чем к девушкам. Повесть проникнута довольно отчётливым духом отроческого гомоэротизма.

В одном из эпизодов герой описывает репетицию домашнего спектакля о жизни Пушкина: гимназист Коля Либерман играет в нём Пушкина, а гимназистка Софи Карманова — Наталью Николаевну. Герой не раз возвращается в мыслях к этой репетиции, вспоминает, как Софи стояла перед Либерманом на коленях и восклицала: «Александр, прости меня!»

Именно под влиянием этой пьесы рассказчик про себя называет предмет своей влюблённости, Тусеньку Сиу, Натали. Если отсылка к Гоголю в названии повести носит парадоксальный и двусмысленный характер, отсылка к Пушкину и его судьбе вообще оказывается гротескной: герой в каком-то смысле проецирует на себя трагический миф о гибели поэта, но воспринимает этот миф через малограмотную пьесу, возможно переводную. По мнению филолога Александры Петровой, Добычин отсылает либо к пьесе итальянского драматурга Пьетро Коссы «Александр Пушкин», либо к «Смерти Пушкина» Николая Никитича Лернера (не путать с пушкинистом Николаем Осиповичем Лернером). В цитируемом Добычиным монологе есть прямые текстуальные совпадения с обоими произведениями. Впрочем, пьеса Лернера была опубликована лишь в 1928 году и исполняться в начале века не могла. Тем не менее Добычин вполне мог воспользоваться лернеровским текстом для создания обобщённого образа драматургической поделки, посвящённой дуэли и гибели Пушкина (такие сочинения были широко распространены после пушкинского юбилея 1899 года). Пьеса Коссы, изобилующая фактическими ошибками и тем, что называют развесистой клюквой, была издана в переводе на русский в 1900 году.

Герой, не догадывавшийся о своей близорукости, надевает очки, видит вещи в неизвестных ранее подробностях и осознаёт, что до сих пор всё видел «неправильно». Возможно, этот эпизод метафорически означает потерю интеллектуально-эмоциональной невинности, шаг к осознанию «взрослого» мира, к рефлексии. Интересные аналогии — рассказ Бабеля «Линия и цвет» (1923) и эпизод из мемуаров Ремизова «Подстриженными глазами» (опубликованы в 1951-м). В рассказе Бабеля носителем «слепого», «расплывчатого» зрения оказывается обречённый на поражение Керенский, который сознательно не хочет видеть реальность такой, какова она есть, полагает, что его близорукость даёт ему свободу. У Ремизова обретение «ясного зрения» означает утрату фантастичности и дерзости детского мира. У Добычина вопрос о том, что может принести эта своеобразная инициация, остаётся открытым.

Описания религиозных обрядов и конфликтов занимают немало места в повести. Религиозная тема проникает даже в отношения хозяев и прислуги. Характерная для Западного края юдофобия, напряжение между православными и католиками изображаются предельно отстранённо, безоценочно.

При этом в сознании героя «высокий» мифологический пласт непосредственно проецируется на бытовую реальность и травестируется. Например, рассказ о крестных муках ассоциируется со страданиями шестиклассника Васи Стрижкина, который «во время физики… закурил сигарку и с согласия родителей был высечен». Далее тот же Вася ассоциируется с иконописным Иоанном Богословом и становится предметом первого «обожания» героя; характерно, что герой, хороня отца и глядя на распятие, думает о том, что «и Вася страдал». Изображение танца Саломеи Иудейская царевна. Мать Саломеи, Иродиада, состояла в любовной связи с Иродом Антипой, братом своего мужа. Блуд Иродиады обличал Иоанн Креститель, за что его заключили в темницу. Согласно Писанию, на пиру в честь Ирода Антипы Саломея исполнила такой страстный танец, что царь пообещал выполнить любое её желание. По указанию матери Саломея попросила убить Иоанна Крестителя, и девушке принесли голову проповедника на блюде. ⁠ на росписи в часовне наводит героя на мысль, что «так, может быть, перед отчимом танцевала когда-то Софи».

Окружающие тоже иногда воспринимают Священную историю вполне по-бытовому, не ощущают границы бытового и мифологического планов. Так, один из персонажей, слушая граммофон, выражает сожаление, «что наука изобрела это поздно: а то мы могли бы сейчас слышать голос Иисуса Христа, произносящего проповеди».

Таким образом, высокий миф снижается — но одновременно бытовая провинциальная реальность мифологизируется. Взросление героя означает выход из наивно-мифологического пространства. Одновременно это означает разрыв с религией. Герой с радостью поздравляет себя с тем, что «последнее в моей жизни говенье прошло».

С началом кампании по борьбе с формализмом Формализм — концепция в искусстве, согласно которой именно форма произведения определяет его художественную ценность. В Советском Союзе термин превратился в идеологическое клеймо. Кампания по борьбе с формализмом началась в 1936 году вместе с разгромной статьёй об опере Дмитрия Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», вслед за ней появились публикации, критикующие формалистский подход в балете, архитектуре, изобразительном искусстве. В 1939 году Всеволод Мейерхольд, выступая на съезде режиссёров, закончил свою речь словами: «Охотясь за формализмом, вы уничтожили искусство». Через несколько дней режиссёра арестовали, в 1940 году — расстреляли. ⁠ Добычин, автор антропологически чуждый советскому литературному процессу и притом почти не имевший дружеских связей в ленинградской литературной среде, был сделан «козлом отпущения». 25–27 марта в течение трёх дней «Город Эн» громили на заседаниях ленинградского отделения Союза писателей.

Первоначально некоторые из выступавших проявили либерализм. Писатель Константин Федин отметил: «В «Городе Эн» Добычин взял материал, который соответствует его манере. Эта манера — инфантильность». Однако «в этой манере можно написать одну книгу — о детстве, но эта манера перестанет звучать, как только автор возьмётся за другой материал. Добычину следует бежать от своей страшной удачи. Он должен добиться крутого перелома в своей работе». Михаил Слонимский Михаил Леонидович Слонимский (1897–1972) — писатель, один из членов литературного кружка «Серапионовы братья». Слонимский был секретарём Максима Горького и Корнея Чуковского. В 1922 году вышла его первая книга «Шестой стрелковый», сборник рассказов о Первой мировой войне. В 1926 году выпускает роман «Лавровы», в 1930 году — «Фома Клешнев». После войны издал ещё четыре романа. В 70-х работал над дневниками, куда вошли воспоминания о «Серапионовых братьях», Александре Грине, Евгении Шварце и многих других участниках литературной жизни того времени. ⁠  заявил: «Добычин взял материал, уже обработанный в литературе, и показывает его иными приёмами. Имеется смычка манеры письма с материалом». Однако и он прибавил, что писателю «не надо бояться трудного пути, ведущего к новому материалу». Оба, в целом благожелательно оценив книгу Добычина, сошлись в том, что она «останется в литературе лишь как экспериментальное произведение». Литературовед Д. Мирский Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890–1939) — публицист и литературовед. До эмиграции Святополк-Мирский выпускает сборник стихотворений, участвует в Первой мировой войне и в Гражданской войне на стороне Белого движения. В эмиграции с 1920 года; там издаёт «Историю русской литературы» на английском языке, увлекается евразийством и учреждает журнал «Вёрсты». В конце 20-х годов Святополк-Мирский интересуется марксизмом и в 1932 году переезжает в СССР. После возвращения он подписывает свои литературоведческие работы как «Д. Мирский». В 1937 году его отправляют в ссылку, где он погибает. ⁠  обратил внимание на «фрейдистский подтекст» повести.

Однако эти спокойные голоса были заглушены резкими политизированными выпадами. Разговор о повести Добычина начал критик Ефим Добин: «Когда речь идёт о концентратах формалистических явлений в литературе, в качестве примера следует привести «Город Эн» Добычина... «Город Эн» — любование прошлым, причём каким прошлым? Это — прошлое выходца самых реакционных кругов русской буржуазии — верноподданных, черносотенных, религиозных».

Книга Добычина — хилое, ненужное детище, весьма далекое от советской почвы

С. Герзон // журнал «Октябрь»

Не мягче было выступление выдающегося литературоведа Наума Берковского:

«Беда Добычина в том, что вот этот город Двинск 1905 года увиден двинскими глазами, изображён с позиций двинского мировоззрения. Добычин — это такой писатель, который либо прозевал всё, что произошло за последние 19 лет в нашей стране, либо делает вид, что прозевал. Самый факт, который лежит в основании добычинской прозы, — это гегемония всяческого имущества, имущественной дребедени, символа имущества. Этот профиль добычинской прозы, — это, конечно, профиль смерти…»  

Ранимый, не готовый к политически окрашенной травле Добычин пережил тяжёлое потрясение. 28 марта, отдав некоему «Морскому» (псевдоним осведомителя НКВД) ключ от своей комнаты и членский билет Союза писателей, он исчез в неизвестном направлении (как предполагают, покончил с собой).

Исчезновение Добычина — не менее громкий «литературный факт», чем его повесть. Неясность его судьбы создаёт почву для творческой фантазии других авторов. Так, в «Неизвестном письме писателя Л. Добычина Корнею Ивановичу Чуковскому» (2012) Олега Юрьева реконструируется альтернативная судьба Добычина, который работал счетоводом в совхозе «Шушары», дожил до ста лет, во время и после войны вынужденно побывал в Новгороде, в Германии и в казахстанской ссылке, встречался с самыми разными писателями (от Александра Солженицына до Сергея Вольфа Сергей Евгеньевич Вольф (1935–2005) — поэт, прозаик и детский писатель. В 60-х Вольф писал рассказы и стихи, распространявшиеся в самиздате, был близок к кругу Андрея Битова, Валерия Попова, Сергея Довлатова. Одновременно Вольф писал прозу для подростков. После распада Советского Союза опубликовал две книги стихов, «Маленькие боги» и «Розовощёкий павлин». ⁠ ), но сам ничего больше не писал и инкогнито своё не открывал.

Яркий пример мемуаров, построенных на принципе проникновения большого мира в малый, взрослого в детский, — «Шум времени» Мандельштама. При абсолютном несовпадении стилистик и подхода к материалу, сосредоточенность на «наивных» детских переживаниях героини заставляет вспомнить «Детство Люверс» Пастернака. И. Трофимов обращает внимание на параллели между Добычиным и Бруно Шульцем: у обоих писателей мир «заброшенной и богом забытой провинции», пропущенный через сознание постепенно взрослеющего подростка, обретает таинственные, магические черты. Но художественные приёмы Добычина и Шульца также противоположны.

Наконец, во второй половине XX века инфантильно-аутичный, «ничего не понимающий» (и за счёт этого проникающий в некую тайну бытия) юный герой появляется в «Адамчике» Рида Грачёва, во многом наследующего Добычину и стилистически. Между прочим, как ни странно, большим поклонником творчества Грачёва был филолог Наум Берковский — один из гонителей Добычина.

Ещё одна, неожиданная параллель — роман Уинстона Грума «Форрест Гамп», где исторические события описаны от лица «простодушного» персонажа. Более радикальные примеры такого рода текстов — первая часть «Шума и ярости» Фолкнера, «Школа для дураков» Саши Соколова, «Валерий» Линор Горалик, где воспроизводится сознание человека с психическим расстройством, вообще не осознающего течения времени и логических связей между явлениями. В отличие от этих книг, «наивность» героя Добычина не переходит грань патологии; она мотивирована только социально и эстетически, а не медицински.