Девятилетний Егорушка едет поступать в гимназию. Компанию ему составляют дядюшка Иван Иваныч Кузьмичов и священник отец Христофор, а затем мужики, везущие шерсть обозом. По дороге Егорушка встречает еврейское семейство, красавицу графиню, застаёт страшную грозу и бурю, заболевает. Наконец, приезжает в город, где будет учиться, и начинает взрослую жизнь.

В конце 1887 года Алексей Плещеев Алексей Николаевич Плещеев (1825–1893) — писатель, поэт, переводчик. Был близок к кружку петрашевцев, в 1849 году вместе с другими участниками был арестован, получил четыре года каторги. Принял добровольное участие в Туркестанских походах. Спустя 10 лет после ареста поселился в Москве, сотрудничал с «Современником», затем стал секретарём журнала «Отечественные записки». В 1890 году получил большое наследство, после чего учредил фонды для поощрения талантливых писателей, начал финансирование журнала «Русское богатство». ⁠ предложил Чехову сотрудничать с журналом «Северный вестник» Литературный журнал, выходивший в Петербурге с 1885 по 1898 год. Во второй половине 1880-х журнал разделял народнические взгляды, редакцию возглавлял теоретик народничества Константин Михайловский. Затем Михайловский рассорился с издателями и ушёл в журнал «Русское богатство», после чего «Северный вестник» растерял аудиторию и был продан группе пайщиков. «Контрольный пакет» приобрела переводчица Любовь Гуревич, которая потом подарила права на журнал критику Акиму Волынскому. В 1890-е журнал стал главным изданием символистов и декадентов. ⁠ на очень выгодных условиях: он обязывался опубликовать всё, что будет написано, вне зависимости от объёма произведения, и платил весьма щедрый гонорар — 500 рублей аванса и столько же по выходе номера из печати. Предложение было тем более лестным, что Чехов впервые получил возможность публикации в «толстом», сугубо литературном журнале.

Именно «Степь» Чехов предложил «Вестнику» по двум причинам. Во-первых, ещё в 1886 году патриарх русской словесности Дмитрий Григорович написал ему письмо, в котором настоятельно советовал отказаться от малой формы и юмористических рассказов, попробовать написать что-то большое: «Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств; если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы в своё время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения». В течение следующих двух лет Чехов тщетно пытается написать крупное произведение — даже садится за роман, который так никогда и не закончит. «Вестник» наконец предоставил ему возможность для «обдуманного труда»: выплатил аванс, не торопил со сдачей текста в редакцию.

При виде счастливого человека всем стало скучно и захотелось тоже счастья

Антон Чехов

Другим импульсом к написанию «Степи» было путешествие в родной Таганрог. Чехов предпринял его поздней весной — летом 1887 года. Дональд Рейфилд Дональд Рейфилд (1942) — британский литературовед. Специалист по русской и грузинской литературе. Автор книг «Жизнь Антона Чехова» и «Сталин и его подручные». Выпустил под своей редакцией грузинско-английский словарь. Преподаёт литературу в колледже Королевы Марии Лондонского университета. ⁠ в своей фундаментальной биографии писателя прямо пишет, что ехал он за новыми впечатлениями и сюжетами. Они и легли в основу «Степи».

Работа над повестью заняла месяц. По чеховским меркам это долго: пьесу «Иванов» за год до того он написал за десять дней, а вообще на протяжении всей своей предыдущей литературной карьеры не тратил на рассказ более одного дня.

В «Степи» практически нет сюжета в привычном понимании — с завязкой, развязкой и перипетиями. Скорее это ряд импрессионистских зарисовок и сценок, объединённых сюжетной рамкой — путешествием Егорушки. Каждый эпизод легко мог бы стать самостоятельным рассказом, если бы не важная их особенность — фрагментарность. Почти все эпизоды либо обрываются, либо оставляют впечатление недосказанности: мы так и не узнаём, отчего о графине Драницкой говорят шёпотом, зачем она ищет Варламова и какие отношения связывают её с её спутником Казимиром Михайловичем; что происходит в еврейском семействе, почему младший брат хозяина постоялого двора в прошлом году развлекал народ на ярмарке, показывая сценки, а теперь настолько озлоблен и постоянно срывается на постояльцев и почему он сжёг шесть тысяч рублей в печке.

Примечателен и способ, которым Чехов сцепляет «главки» повести. Они возникают как будто сами собой: например, посреди разговора ключевых персонажей, скучающих мужиков, появляется совершенно посторонний герой — одуревший от счастья охотник-молодожён, который не может усидеть дома, потому что жена уехала к родным. Эта фрагментарность, случайность эпизодов, неочевидность связей между ними создаёт главную особенность повести — эффект движения. События связаны между собой не логикой, не историей. Это просто картины, которые по ходу поездки сменяются перед глазами путника. Поэтому пейзажи, в отличие от собственно историй, Чехов описывает подробно, в малейших деталях. И для Егорушки, и для самого автора туча, бегущая по небу, дерево или речка абсолютно равны по значению ссоре, разговору или пылкому объяснению.

Наиболее очевидно повлияла на «Степь» проза Тургенева — в равной степени «Записки охотника» (тоже цикл коротких историй, объединённых фигурой рассказчика) и стихотворения в прозе: из них Чехов берёт подробнейшие пейзажные зарисовки, которые используются, чтобы показать психологическое состояние героя.

В то же время и Чехов, и многие его современники отмечали влияние на «Степь» гоголевских украинских повестей. Ещё только планируя написать повесть по впечатлениям от путешествия в Таганрог, Чехов обещал, что это будут «мои «Вечера на хуторе…». Помимо южной, украинской фактуры, Чехов берёт у Гоголя и эффект раздробленности, ярче всего проявленный в «Мёртвых душах». Только там возникающие и исчезающие предметы, герои, детали, не играющие никакой роли в развитии сюжета, создают сюрреалистический, фантазийный эффект, а в «Степи» они придают повествованию меланхолическую отрешённость.

Кроме литературных произведений на стиль повести повлияли музыка и живопись. Конкретно — самые близкие Чехову и в личном, и в творческом плане композитор и художник: Чайковский и Левитан (который через несколько лет поссорится с Чеховым в пух и прах, когда тот опишет интимную жизнь художника в рассказе «Попрыгунья»). Из романтического симфонизма Чайковского Чехов берёт ритмику текста. Из пейзажей Левитана — меланхоличные описания природы.

К моменту, когда Алексей Плещеев предложил Чехову сотрудничать с «Северным  вестником», журнал существовал уже три года и имел репутацию официального органа народников Писатели, разделяющие идеологию народничества — сближения интеллигенции с крестьянством в поисках народной мудрости и правды. Писателями-народниками можно назвать Николая Златовратского, Филиппа Нефёдова, Павла Засодимского, Николая Наумова. Среди литературных журналов, в которых публиковались их произведения, были «Отечественные записки», «Слово», «Русское богатство», «Заветы». ⁠ . В нём публиковались Николай Михайловский Николай Константинович Михайловский (1842–1904) — публицист, литературовед. С 1868 года печатался в «Отечественных записках», а в 1877 году стал одним из редакторов журнала. В конце 1870-х сблизился с организацией «Народная воля», за связи с революционерами несколько раз высылался из Петербурга. Михайловский считал целью прогресса повышение уровня сознательности в обществе, критиковал марксизм и толстовство. К концу жизни стал широко известным публичным интеллектуалом и культовой фигурой в среде народников. ⁠ , Глеб Успенский Глеб Иванович Успенский (1843–1902) — писатель. Печатался в педагогическом журнале Толстого «Ясная Поляна», «Современнике», большую часть карьеры проработал в «Отечественных записках». Был автором очерков о городской бедноте, рабочих, крестьянах, в частности очерков «Нравы Растеряевой улицы» и цикла повестей «Разорение». В 1870-х уехал за границу, где сблизился с народниками. Под конец жизни Успенский страдал нервными расстройствами, последние десять лет провёл в больнице для душевнобольных. ⁠ , Константин Станюкович Константин Михайлович Станюкович (1843–1903) — писатель. Служил в морском корпусе, писал о жизни военно-морского флота — автор сборника заметок «Из кругосветного плавания», «Морские рассказы», очерков «Маленькие моряки» и «Беспокойный адмирал». Работал в журнале «Дело», сначала был соредактором, а затем издателем. За связи с революционерами из «Народной воли» был сослан в Сибирь. ⁠ , Владимир Короленко. Правда, уже в момент публикации «Степи» их начало теснить новое поколение — декаденты: театральные обзоры писал Аким Волынский Аким Львович Волынский (1861–1926) — литературный критик, искусствовед. С 1889 года работал в журнале «Северный вестник», с 1891-го по 1898-й был главным редактором издания. В 1896 году опубликовал книгу «Русские критики». Писал мемуарные очерки о Гиппиус, Михайловском, Сологубе, Чуковском. После революции заведовал итальянским отделом в издательстве «Всемирная литература» и петроградским отделением Союза писателей. ⁠ ; в том же мартовском номере было опубликовано несколько стихотворений Дмитрия Мережковского. «Степь» была опубликована как раз в момент смены курса журнала — именно по этой причине сотрудничество Чехова с редакцией оказалось кратким. После ухода Плещеева в 1890 году его отношения с «Вестником» окончательно закончились, а отношения Чехова с лагерем декадентов будут весьма напряжёнными. Бунин в «Автобиографических заметках» вспоминал его характерную шпильку: «Жулики они, а не декаденты. Вы им не верьте. И ноги у них вовсе не «бледные» Отсылка к однострочному стихотворению Валерия Брюсова: «О закрой свои бледные ноги». ⁠ , а такие же, как у всех, волосатые».

Считается, что «Степь» была принята с единодушным одобрением. Как правило, в доказательство этого утверждения приводят фразу из письма Чехову брата Александра: «Первым прочёл Суворин Алексей Сергеевич Суворин (1834–1912) — писатель, драматург, издатель. Приобрёл известность благодаря воскресным фельетонам, публиковавшимся в «Санкт-Петербургских ведомостях». В 1876 году купил газету «Новое время», вскоре основал свой книжный магазин и типографию, в которой издавал справочники «Русский календарь», «Вся Россия», серию книг «Дешёвая библиотека». Среди известных драм Суворина — «Татьяна Репина», «Медея», «Дмитрий Самозванец и царевна Ксения». ⁠ и забыл выпить чашку чаю». Но в действительности реакция была вовсе не такой однозначной.

Для начала, сам Чехов, едва начав работу над повестью, обозвал её «степной энциклопедией» и пожаловался, что выходит сухо и чересчур подробно. Григорович, побудивший Чехова взяться за длинную и серьёзную вещь, неожиданно упрекнул его: «Рама велика для картины, величина холста непропорциональна сюжету. «Видение Иезекиля» Рафаэля изображено на 10-вершковой доске и кажется громадной картиной». Коллега и старший товарищ Чехова Николай Лейкин Николай Александрович Лейкин (1841–1906) — издатель, автор юмористических очерков. С 1882 по 1905 год Лейкин издавали редактировал популярный юмористический журнал «Осколки», свои первые рассказы в нём печатал Антон Чехов. Лейкин был плодовитым писателем, он написал почти десять тысяч очерков-сценок; его самое известное произведение — «Наши за границей» (1890), сатирическое описание путешествия купеческой пары по Европе. Корней Чуковский использовал термин «лейкинщина» для описания юмора вульгарного и незамысловатого. ⁠ высказывается ещё грубее: «Сказать по совести, читается невесело. Повесить мало тех людей, которые советовали Вам писать длинные вещи». В той же затянутости и неопределённости повести упрекает Чехова народник Николай Михайловский Николай Константинович Михайловский (1842–1904) — публицист, литературовед. С 1868 года печатался в «Отечественных записках», а в 1877 году стал одним из редакторов журнала. В конце 1870-х сблизился с организацией «Народная воля», за связи с революционерами несколько раз высылался из Петербурга. Михайловский считал целью прогресса повышение уровня сознательности в обществе, критиковал марксизм и толстовство. К концу жизни стал широко известным публичным интеллектуалом и культовой фигурой в среде народников. ⁠ : «Читая, я точно видел силача, который идёт по дороге, сам не зная куда и зачем, так, кости разминает, и, не сознавая своей огромной силы, просто не думая об ней, то росточек сорвёт, то дерево с корнем вырвет».

Русский человек любит вспоминать, не любит жить

Антон Чехов

Были и неожиданные похвалы. Всеволод Гаршин, по воспоминаниям своего друга зоолога Фаусека, прибежал к нему с восклицанием, что «в России появился новый первоклассный писатель». Хотя, если учесть, что сцена эта описана в мемуарах и очень уж похожа на хрестоматийное «Новый Гоголь явился!», — относиться к ней стоит соответственно. Алексей Плещеев в одном из писем ссылается на благосклонный отзыв Михаила Салтыкова-Щедрина. В другом — на восторг Владимира Короленко. Но отчасти согласен с критикой коллег, пусть и выражается крайне деликатно: «Некоторые фигуры требуют действительно более широкого развития, — т. е. я хочу сказать, что в них есть материал для этого и что жаль с ними расставаться… всё хочется, чтоб они ещё раз встретились в повести… Ведь, напр., на озорнике Дымове можно я не знаю какую драму создать… Продолжайте Христа ради историю Егорушки. Я глубоко убеждён, что вещь эту ожидает огромный успех».

«Степь» принесла Чехову в первую очередь финансовую стабильность — для писателя, который был кормильцем огромной семьи, это играло важную роль. Именно благодаря этой публикации и сотрудничеству с «Северным вестником» он смог, с одной стороны, обеспечить семью. С другой — наконец последовать совету Григоровича: отказаться от ежедневной мелкой работы, писать реже.

Отдельная глава в истории «Степи» — судьба произведения уже в двадцатом веке. Чехов больше, чем кто-либо, повлиял на послевоенное европейское кино. Сам принцип построения сюжета — из сценок, не связанных между собой, — был провозглашён французскими критиками (в первую очередь Андре Базеном) наиболее кинематографичным. Не только чеховская проза вообще, но и «Степь» в частности оказалась в положении наиболее актуальной классики. Повесть дважды экранизировали — Альберто Латтуада в 1962-м и Сергей Бондарчук в 1977-м.

Следы «Степи», её раздробленности и одновременно медитативности, можно обнаружить примерно во всей американской литературе с тридцатых годов до сегодняшнего дня. Практически общим местом считается сравнение «Степи» и, скажем, фолкнеровского романа «Шум и ярость», в котором логика развития событий тоже заменена случайностью. Но влияние это не прямое, а опосредованное. Для тех, на кого этот принцип сюжетосложения оказал влияние, Чехов в первую очередь драматург.

Ещё во время публикации повести Чехов намекал своим корреспондентам, что у неё будет продолжение. Это лишнее подтверждение, что именно «Степь» должна была стать тем самым романом, которого от Чехова так ждали. Григорович даже предлагал ему сюжет — самоубийство юноши, на что Чехов, едва окончив «Степь», отвечал в письме, что собирается использовать эту идею в следующей повести о Егорушке. А заодно бегло изложил её сюжет:

В своей «Степи» через все восемь глав я провожу девятилетнего мальчика, который, попав в будущем в Питер или в Москву, кончит непременно плохим. Если «Степь» будет иметь хоть маленький успех, то я буду продолжать её. Я нарочно писал её так, чтобы она давала впечатление незаконченного труда. Она, как Вы увидите, похожа на первую часть большой повести.

Через четыре дня в письме Плещееву Чехов даже излагает синопсис будущего романа, — правда, уверенности в том, что он будет написан в ближайшее время, уже нет: «…Продолжать его я буду, но не теперь. Глупенький о. Христофор уже помер. Гр. Драницкая (Браницкая) живёт прескверно. Варламов продолжает кружиться. <…> …Дымов кончит тем, что сопьётся или попадёт в острог».

В конце концов и идею романа, и план развития истории Егорушки Чехов оставил. Отчасти — из-за усталости («На «Степь» пошло у меня столько соку и энергии, что я ещё долго не возьмусь за что-нибудь серьёзное»). Отчасти — из-за того, что внимание его переключилось на совсем другие сюжеты и образы. Но в первую очередь потому, что «степная энциклопедия» — и реакция коллег и критики это продемонстрировала — не требовала продолжения. Она и должна была казаться незавершённой: это свойство было залогом её новаторства, необычности, странности и многогранности. Проще говоря, Чехов не дописал романа о Егорушке потому, что предоставил читателю полное право самому его дофантазировать.

С одной стороны, Чехов в «Степи» с помощью пейзажей передаёт внутреннее состояние героя. Но пользуется этим приёмом очень своеобразно. У Тургенева, скажем, связь между настроением персонажа и тем, что он видит, прямая. Если он в смятении — начинается гроза, ураган, ветер. Если в душе покой — автор описывает умиротворённый пейзаж.

Чехов эту манеру использует иначе. Пространные описания пейзажей у него создают ритм текста — тягучий, меланхоличный. Именно длинные пассажи заставляют читателя как будто проделывать путь вместе с Егорушкой в режиме реального времени, видя то же, что герой.

Под занавес повести убаюканный этим долгим путешествием читатель вместе с Егорушкой попадает под страшную грозу. И здесь ритм резко ломается. Стихия описана как череда фантастических видений. Егорушке чудятся великаны с пиками, молнии кажутся зловещими. Язык для описания стихии Чехов выбирает соответствующий: «Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнём». После всего этого читатель воспринимает болезнь Егорушки не как обычную простуду промокшего до нитки на холоде человека. Егорушка заболевает от переизбытка впечатлений: на девятилетнего мальчишку навалился непосильный даже для взрослого груз картин, диалогов, видов, характеров и даже видений. Это же приводит героя к финалу — взрослению.

Для Чехова «Степь» — не первая и не последняя вещь, в которой главным героем выступает ребёнок. Но одна из немногих, в которой персонаж за время действия очень сильно, ощутимо для читателя меняется, и перемена даже буквально комментируется Чеховым в последних строчках: «Он опустился в изнеможении на лавочку и горькими слезами приветствовал новую, неведомую жизнь, которая теперь начиналась для него…» В этом смысле «Степь» действительно история взросления.

С другой стороны, «история взросления» — жанр; у него есть свои, достаточно строгие правила, которые Чехов весьма дерзко нарушает. В отличие от Дэвида Копперфильда, Оливера Твиста или Неточки Незвановой, Егорушка не переживает серьёзных потрясений. Потеря близких людей — отца и бабушки — остаётся за рамками сюжета. Мальчик не сталкивается со злодеями, его никто не мучает. С ним, в общем, ничего не происходит. Но именно это «ничего» и делает из ребёнка подростка. С жанром истории взросления Чехов поступает так же, как потом будет обращаться с законами комедии или драмы — переключает оптику; заставляет внимательно всматриваться в ничего не значащие, второстепенные детали и нюансы. И именно им придаёт наибольшее значение, из них складывает сюжет и действие.

В конце 1880-х Чехов сразу несколько раз обращался к теме детства. За год до «Степи» написаны «Мальчики». В январе 1888 года Чехов прервал работу над «Степью» ради рассказа «Спать хочется», опубликованного в «Петербургской газете». Двумя годами ранее был написан самый известный его «детский» рассказ, «Ванька», а за год — мгновенно ставшая бестселлером «Каштанка» (дети издателя Суворина Алексей Сергеевич Суворин (1834–1912) — писатель, драматург, издатель. Приобрёл известность благодаря воскресным фельетонам, публиковавшимся в «Санкт-Петербургских ведомостях». В 1876 году купил газету «Новое время», вскоре основал свой книжный магазин и типографию, в которой издавал справочники «Русский календарь», «Вся Россия», серию книг «Дешёвая библиотека». Среди известных драм Суворина — «Татьяна Репина», «Медея», «Дмитрий Самозванец и царевна Ксения». ⁠ , по замечанию Чехова, смотрели на него как на божество и были уверены, что человек, написавший «Каштанку», не может не быть святым). Однако именно «Степь» братья писателя, Александр и Михаил, однозначно оценивали как автобиографию и находили в ней много следов детских впечатлений. Даже имя главного героя — из недавнего путешествия в Таганрог: больше всего Чехов общался на юге со своим двоюродным братом Георгием Митрофановичем, которого в семье звали Егорушкой. В письме Плещееву Чехов признаётся, что и Мойсей Мойсеич, и болезнь после грозы тоже родом из детских воспоминаний: «В 1877 году я в дороге однажды заболел перитонитом (воспалением брюшины) и провёл страдальческую ночь на постоялом дворе Моисея Моисеича. Жидок всю ночь напролёт ставил мне горчичники и компрессы».

Тем не менее «исповедью», в отличие от «Детств» Толстого или Горького, «Степь» назвать нельзя. Собственные впечатления, воспоминания, потрясения Чехову нужны как конструктивные элементы — и только. Для реконструкции детской логики, точки зрения на предметы и явления, речевых особенностей ребёнка. Так что вернее всего было бы сказать, что в «Степи» автобиографические элементы важны, но не первостепенны.

Этот вопрос — один из самых сложных. С одной стороны, Чехов продолжает линию «Ваньки» и «Спать хочется»: описывает предметы и людей языком и логикой ребёнка. Егорушка удивляется, что священник носит под рясой самые обычные парусиновые штаны, пугается грозы, ему чудятся жуткие видения. С другой — мы узнаём о том, чего мальчик просто не мог видеть. Наблюдаем за тем, что происходит, когда он спит или болеет.

Александр Чудаков Александр Павлович Чудаков (1938–2005) — писатель, литературовед. Автор книг о Чехове и многочисленных статей о русской литературе. С 1964 года работал в Институте мировой литературы, преподавал в МГУ и Литературном институте. В 2000 году Чудаков выпустил роман «Ложится мгла на старые ступени», за который получил премию «Русский Букер десятилетия». О романе можно почитать в нашем списке «Семейные нарративы». ⁠ в своих исследованиях о поэтике Чехова отмечает, что фигура повествователя и точка зрения на события в «Степи» переменная. Некоторые картины природы (та же сцена грозы, например) описаны однозначно так, как их описал бы Егорушка. Но рядом есть пассажи вроде «приходит на мысль то одиночество, которое ждёт каждого из нас в могиле» — сама логика построения фразы явно не в духе девятилетнего Егорушки. Чехов постоянно показывает нам события глазами самых разных героев — и добивается таким образом объективности и полифоничности повествования.

В «Степи» есть целый пласт смыслов, который современники даже не считали нужным комментировать — для них это были очевидные вещи. Как во множестве других произведений, этот пласт касается связей текста и реалий, которые он описывает. А связи эти здесь очень крепкие.

Даже на уровне общей фабулы — поездки Егорушки в гимназию. Всю дорогу отец Христофор и прочие герои побуждают мальчика учиться (хотя сам он не выражает к этому никакого стремления, поездка — инициатива матери) и сулят ему большое будущее, которое сторицей окупит дорожные тяготы и разлуку с домом: «Ломоносов так же вот с рыбарями ехал, однако из него вышел человек на всю Европу». Если совместить эти разговоры с реалиями конца восьмидесятых — сюжет, мягко говоря, сильно изменится и станет ясно, почему финал «Степи» выглядит мрачно, как конец света. Повесть создана через год после принятия циркуляра «о кухаркиных детях» Циркуляр «О сокращении гимназического образования», подписанный министром просвещения Иваном Деляновым в 1887 году, рекомендовал директорам гимназий при приёме детей учитывать материальный достаток их семей. Таким образом власти хотели ограничить участие социальных низов в общественной жизни страны. ⁠ , который рекомендовал ограничить число гимназистов из небогатых семей. Теоретически Егорушка под этот циркуляр вполне мог подпасть — его семья совсем не так состоятельна, и отец Христофор прямо говорит об этом: «Ученье дорого обходится… Маменька твоя вдовица, пенсией живёт, ну да ведь… <…> Иван Иваныч будет помогать». Именно в этом ключе стоит понимать упрёки современников в обрывочности и недосказанности повести. Чехов отказывается от однозначного ответа, скажется ли на Егорушке зверский закон. А вместе с тем — от прямой, социальной прозы, того «реализма», к которому его призывал Григорович.

Любой читатель «Степи» обращает внимание, что почти никакие герои здесь не описаны просто как представители своих профессий или сословий. Каждый наделён национальностью или хотя бы верой. Кузьмичов отправляется встречаться с молоканами — в России XIX века они считались сектой, находились в жёсткой оппозиции официальному православию, не признавали церквей и икон, службы проводили в жилых домах. В общем, считались опасными еретиками — хотя уже к середине девятнадцатого века их официально не преследовали. Есть тут и староверы — Пантелей ест отдельно от прочих собственной ложкой с кипарисовым крестиком, а когда Егорушка спрашивает почему, получает ответ: «Он старой веры, — ответили шёпотом Стёпка и Вася, и при этом они так глядели, как будто говорили о слабости или тайном пороке».

Один ум, с каким мать родила, другой от учения, а третий от хорошей жизни. Так вот, братуша, хорошо, ежели у которого человека три ума

Антон Чехов

Кроме них, в «Степи» фигурируют евреи, которые держат постоялый двор, поляки, украинцы, армяне, живущие на хуторе на востоке Украины, — и всем этим людям живётся как-то невесело. Эта конкретика вполне объяснима контекстом появления повести: конец восьмидесятых — разгар новой национальной политики Александра III. Большинство национальностей, живших в Российской империи, были лишены тех прав, которые они обрели в результате Великих реформ. Кроме того, это было время жестоких еврейских погромов и радикального ущемления евреев в правах. Здесь Чехов вплотную подходит к «реализму», обратиться к которому призывал его Григорович. Читатель ждёт уж, что сейчас начнётся социальная критика, рассказ о том, как мучаются от погромов евреи, как тяжко живётся молоканам. Но одни остаются в своём тихом доме, погружённые в заботы. Вторые вовсе фигурируют только в речи персонажей. Конкретика вероисповеданий и национальностей просто оборачивается очередными недосказанностями: читатель 1888 года сам поймёт намёки и допишет истории молокан, евреев, бунтаря Соломона и старовера Пантелея.

Одна из оборванных сюжетных линий «Степи» связана с Соломоном, братом хозяина постоялого двора Мойсей Мойсеича. Мы почти сразу узнаём, что годом раньше он приезжал на ярмарку в родной город Егорушки и развлекал народ, «представляя жидов», то есть рассказывая в балагане смешные истории из еврейского быта. Но на вопрос, почему он в этом году не был на ярмарке, он ничего не отвечает, на разговоры отца Христофора в ответ грубит, и это не впервые: недавно одному из постояльцев он сказал что-то такое, за что гость отхлестал и Соломона, и Мойсей Мойсеича кнутом.

Что случилось с Соломоном, почему из весельчака он превратился в раздражительного и резкого одиночку, мы так и не узнаем. Но догадаться, если внимательно читать повесть, можно. Соломон сам внезапно заводит разговор о нищете и унизительности своего положения: «…Если б у меня были деньги, то Варламов передо мной ломал бы такого дурака, как Мойсей перед вами». И тут же заявляет, что богатство ему не нужно: «…Я свои деньги спалил в печке. Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы, и не нужно, чтоб меня боялись и снимали шапки, когда я еду». Кроме того, Соломон, в отличие от своего брата, не выходит, когда Иван Иваныч с Христофором считают деньги (хотя тот проявляет к ним интерес, а вот молодой бунтарь демонстративно равнодушен). В течение всего пребывания гостей Соломон «как будто думал о чём-то смешном и глупом, кого-то терпеть не мог и презирал, чему-то радовался и ждал подходящей минуты, чтобы уязвить насмешкой и покатиться со смеху». Молодого человека оскорбляет его положение, то, что он служит у брата на постоялом дворе; он не понимает, как можно из этой среды вырваться к чему-то большему, — и срывает злобу на окружающих.

Все они были люди с прекрасным прошлым и с очень нехорошим настоящим

Антон Чехов

Евреи в произведениях Чехова вообще играют значительную роль: в написанном за год до «Степи» «Иванове» главный герой женился на еврейке, из-за чего её родители разорвали с дочерью отношения. В обоих произведениях еврейская тема важна в первую очередь как социальная. Еврей — не только носитель культуры, языка, привычек (хотя Мойсей Мойсеич говорит на почти бабелевском диалекте: «Такие хорошие люди взяли да приехали»), но и роли аутсайдера. Единственный выход для него — перемена веры, на которую решилась жена Иванова, но Соломон на прямое предложение отца Христофора отвечает решительным отказом. Не из преданности иудаизму — его бесит унизительное положение евреев, и только оно. Он выбирает роль маргинала, озлобленного на мир за несправедливость. Что с героем будет дальше — предлагается додумать читателю. Скажем, Александр Солженицын это предложение принял — в своей статье «Окунаясь в Чехова» он пророчит Соломону революционное будущее: «Из таких-то следующих Соломонов — успешно восстанут «кожаные куртки» военного коммунизма и 20-х годов».

Пока Егорушка со спутниками находятся на постоялом дворе, там появляется новый персонаж, графиня Драницкая. Она успевает только произвести впечатление на взрослых — Христофора, Иван Иваныча и Мойсей Мойсеича — и поцеловать Егорушку, умилившись спящему мальчику. После чего герои уезжают, но Драницкая на страницах «Степи» остаётся: Чехов рассказывает о её имении, о том, что Казимир Михайлович (очевидно, её управляющий и, возможно, сожитель) её обманывает, наживается на капитале. Для эпизодического персонажа внимания ей уделено, в общем, слишком много.

Имение Драницкой в рассказах, которые слышал Егорушка, выглядит почти сказочно: в доме графини день и ночь играет музыка, зимой едят малину, а в гостиной — часы в форме утёса, на котором стоит золотой конь с бриллиантовыми глазами. Это подробнейшее описание ничего не значит в сюжете — но необходимо, как и сама фигура Драницкой, как контрапункт. Рядом с грязными простынями еврейского дома, его темнотой, нищетой и кислой вонью благоухающая графиня возникает как чудесное видение — её «чёрные, бархатные брови, большие карие глаза и выхоленные женские щёки с ямочками, от которых, как лучи от солнца, по всему лицу разливалась улыбка» кажутся Егорушке сном, а рассказы о чудесной усадьбе контрастируют с грубым мужицким бытом, кашей на сале и дорожной неустроенностью. Те рядом с чудесами далекой усадьбы выглядят ещё грязнее и фактурнее.

Одна из сюжетных линий «Степи» связана с неким Варламовым — богатым помещиком, постоянно как бы маячащим за кадром, «о котором так много говорят, которого презирает Соломон и который нужен даже красивой графине». Кузьмичов всё пытается его догнать, Соломон сравнивает себя с ним и имеет с ним свои счёты (потому что тот Соломона отстегал кнутом).

Именно этот персонаж — самый яркий элемент реконструкции детского взгляда на мир в «Степи». Варламова в «Степи» так много потому, что мысли Егорушки заняты этой фигурой. О нём говорят дома, и исключительно непонятными словами (что он «кружится»), расписывают его богатства. Все эти взрослые беседы превращают Варламова в сознании Егорушки и на страницах повести в мифического героя. Немалую роль тут играет и слово «кружится» — Чехов снова не договаривает, не расшифровывает его роль в детском восприятии персонажа. Хотя ясно, что ребенок всё визуализирует — и представляет себе Варламова как какую-то огромную фигуру, которая крутит по степи пируэты.  

Но под занавес он появляется — и, как великий Гудвин, оказывается вовсе не титаном-богачом, который кружится по степи, а неприметным обывателем. «В малорослом сером человечке, обутом в большие сапоги, сидящем на некрасивой лошадёнке и разговаривающем с мужиками в такое время, когда все порядочные люди спят, трудно было узнать таинственного, неуловимого Варламова». То есть линия Варламова — это важная часть истории поездки как взросления Егорушки: детский мифический персонаж становится реальным, обыденным.