Служащий ЗАГСа Ипполит Матвеевич Воробьянинов узнаёт от умирающей тёщи, что в одном из стульев их гостиного гарнитура спрятаны фамильные драгоценности. Чтобы отыскать их, Воробьянинов приезжает в родной Старгород, где до революции был уездным предводителем дворянства, и встречает там молодого авантюриста по имени Остап Бендер — тот становится участником «концессии». Поиск стульев оборачивается масштабным путешествием по СССР и знакомством с его колоритными жителями. Первая книга Ильфа и Петрова — путеводитель по советской России 1920-х годов под обложкой авантюрного романа. Классика отечественной сатиры, ставшая богатейшим источником узнаваемых образов и цитат.

Роман писался очень быстро, с сентября 1927-го по январь 1928 года. Оба автора в ту пору работали в «Гудке» Газета железнодорожников, издающаяся в Москве с 1917 года. В газете в 1920-е годы работали Ильф и Петров, Булгаков, Катаев, Олеша и Зощенко. К началу 1970-х годов тираж издания составлял 700 тысяч экземпляров. Сейчас газета принадлежит «РЖД». ⁠ : Евгений Петров был сотрудником профотдела, а Илья Ильф — правщиком, приводил в литературный вид малограмотные письма рабочих-железнодорожников. И тот, и другой приехали из Одессы, правда, познакомились, как они утверждали, уже в Москве. Идею романа подал старший брат Петрова и хороший друг Ильфа Валентин Катаев, к тому моменту уже известный писатель. Согласно его плану, работать над книгой о стульях с запрятанными сокровищами предстояло втроём: Ильф и Петров пишут, а Катаев, как Дюма-отец Автор многочисленных исторических авантюрных романов: «Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя», «Королева Марго», «Граф Монте-Кристо». В полное собрание его сочинений вошло более тысячи произведений — считается, что Дюма привлекал к соз­да­нию сво­их книг литературных по­мощ­ни­ков. ⁠ , проходится по тексту «рукой мастера» и благодаря своему имени обеспечивает публикацию. Наставник помог набросать первоначальный план и уехал на юг писать водевиль «Квадратура круга», а Ильф и Петров ежедневно корпели над текстом, засиживаясь в редакции допоздна: «Мы уходили из Дворца Труда Во Дворце труда (так после революции называли Императорский воспитательный дом в Москве) располагалась редакция «Гудка». В романе он фигурирует под названием Дом народов. ⁠ в два или три часа ночи, ошеломлённые, почти задохшиеся от папиросного дыма». Когда Катаев вернулся в Москву и увидел будущий текст «12 стульев», он передумал подписывать его своим именем. «Мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретённый великолепный персонаж — Остапа Бендера… — писал Катаев в биографическом романе «Алмазный мой венец». — Я получил [от чтения] громадное удовольствие и сказал им приблизительно следующее: — Вот что, братцы. Отныне вы оба единственный автор будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал».

Главная черта «12 стульев» — цитатность. Ильф и Петров насыщают свой текст отсылками к русской классике (Гоголь, Толстой, Чехов), зарубежной (Шекспир, Сервантес, Филдинг), приключенческой литературе (Марк Твен, Майн Рид, Конан Дойл), советской беллетристике. Всё это создаёт ощущение узнаваемости, хрестоматийности текста. Интересно, что, вобрав в себя столько цитат, роман при этом сам стал одним из наиболее цитируемых произведений русской литературы. Скрещивая разнородные культурные пласты, Ильф и Петров конструируют причудливые стилистические гибриды. А их главный герой, по замечанию литературоведа Юрия Щеглова Юрий Константинович Щеглов (1937–2009) — литературовед, лингвист. Работал в Институте мировой литературы. В 1979 году эмигрировал, жил в Канаде и США. Преподавал на отделении славистики Висконсинского университета. Автор работ о творчестве Ильфа и Петрова, Антиоха Кантемира и Василия Аксёнова. Автор работ о поэтике выразительности (совместно с Александром Жолковским). ⁠ , подвергает их дальнейшему выхолащиванию, попросту вышибает из них последние остатки смысла ¹ Щеглов Ю. К. Комментарии к роману // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: Панорама, 1995. C. 51. ⁠  («Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет», «Вам памятник нужно нерукотворный воздвигнуть. Однако ближе к телу», «Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!» и т. д.).

По структуре роман напоминает череду самостоятельных юмористических новелл, которые скрепляются между собой лишь общим сюжетом — поиском сокровища. У этого сюжета подчёркнуто служебная роль: сатира здесь важнее, чем приключенческая интрига. Именно этим объясняется возникновение в романе героев и ситуаций, почти никак не связанных с главной целью героев. По этой же причине в текст «12 стульев» попали отстранённые рассуждения о статистике, «знающей всё», или о загадочной привычке запирать входные двери в общественных местах. Впрочем, несмотря на свою публицистическую прямолинейность, они и спустя век не утратили актуальность:

Кто тот человек, который разрешит загадку кинематографов, театров и цирков? Три тысячи человек должны за десять минут войти в цирк через одни-единственные, открытые только в одной своей половине двери. Остальные десять дверей, специально приспособленных для пропуска больших толп народа, — закрыты. Кто знает, почему они закрыты! <...>

В театрах и кино публику выпускают небольшими партиями, якобы во избежание затора. Избежать заторов очень легко — стоит только открыть имеющиеся в изобилии выходы. Но вместо того администрация действует, применяя силу. Капельдинеры, сцепившись руками, образуют живой барьер и таким образом держат публику в осаде не меньше получаса. А двери, заветные двери, закрытые ещё при Павле Первом, закрыты и поныне.

Публикация романа в журнале «30 дней» Ежемесячный иллюстрированный журнал, выходивший в Москве с 1925 по 1941 год. Помимо Ильфа и Петрова в нём в разные годы публиковались Михаил Зощенко, Юрий Олеша, Валентин Катаев, Андрей Платонов, Борис Пастернак, Николай Олейников и др. ⁠ началась в январе 1928 года, в тот же месяц, когда он был закончен. Полный цикл редакционной подготовки никак не мог уместиться в этот промежуток, поэтому логично предположить, что договорённости с журналом были достигнуты задолго до появления финальной рукописи. Скорее всего, редакция принимала роман по мере готовности ² Одесский М. П., Фельдман Д. М. Миры И. А. Ильфа и Е. П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности. М.: РГГУ, 2015. ⁠ . Ответственным редактором «30 дней» тогда был Владимир Нарбут Владимир Иванович Нарбут (1888–1938) — поэт, литературный критик. Был близок к акмеистам, участник «Цеха поэтов». Чтобы избежать уголовного преследования после выхода сборника «Аллилуйя», чьё название и церковнославянский шрифт на обложке контрастировали с довольно фривольным содержанием, при содействии Гумилёва отправился в этнографическую экспедицию в Абиссинию и Сомали. После революции редактировал большевистские газеты и журналы, работал в Воронеже и Одессе. В Москве основал издательство «Земля и фабрика». В 1936 году был арестован за «пропаганду украинского буржуазного национализма» и отправлен в лагерь, через два года расстрелян. ⁠ , под его руководством Катаев, Олеша и Ильф восемью годами раньше работали в Одесском отделении Российского телеграфного агентства (Петров, кстати, тоже проработал там корреспондентом несколько месяцев). Вслед за начальником все они переехали в Москву: по выражению Надежды Мандельштам, «одесские писатели ели хлеб» ³ Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М.: Московский рабочий, 1990. С. 52. ⁠  из рук Нарбута.

Первое отдельное издание «12 стульев» вышло в издательстве «ЗиФ» Издательство, основанное в Москве в 1922 году. Выпускало собрания сочинений русской и зарубежной классики, а также периодические издания (в том числе журнал «Вокруг света»). В 1930 году вошло в состав Государственного издательства художественной литературы. ⁠ сразу после окончания журнальной публикации, в июле 1928 года. Этим издательством тоже заведовал Нарбут. Правда, Евгений Петров, рассказывая о создании и публикации романа, о его участии никогда не вспоминал. Вероятно, из-за того, что в год выхода «12 стульев» Нарбут был исключён из партии и уволен со всех редакторских постов, в 1937-м был сослан в лагеря, а затем расстрелян — что сделало его имя и вовсе неупоминаемым. 

На идею со стульями Катаева натолкнула пьеса «гудковца» Арона Эрлиха Арон Исаевич Эрлих (1896–1963) — журналист, писатель, сценарист. Работал в «Гудке», благодаря Эрлиху работу в этой газете смог получить Булгаков. С 1932 года возглавил отдел литературы и искусства в газете «Правда». Писал рассказы и повести. Автор сценария фильма «Солистка балета» (1946). ⁠ , по сюжету которой некий эмигрант тайно возвращается на родину и пытается найти в своём бывшем особняке спрятанные бриллианты; в финале оказывается, что клад давно найден и передан новыми жильцами государству. Первые слушатели признали пьесу не слишком удачной, Катаев же, присутствующий на чтении, счёл, что было бы лучше, если бы бриллианты были укрыты в одном из кресел мягкого гарнитура ⁴ Щеглов Ю. К. Комментарии к роману // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: Панорама, 1995. ⁠ . Сама по себе идея клада, спрятанного в одном из одинаковых предметов, не была оригинальной. Известны новеллы Конан Дойла «Голубой карбункул» (1892) и «Шесть Наполеонов» (1899), где драгоценности скрыты соответственно в зобе гуся и гипсовом бюсте. Похожий сюжет незадолго до Ильфа и Петрова разрабатывал Лев Лунц Лев Натанович Лунц (1901–1924) — прозаик, драматург. Член группы «Серапионовы братья», автор статьи-декларации «Почему мы Серапионовы братья?». Автор рассказов, пьес «Вне закона» и «Бертран де Борн». В 1923 году из-за болезни уехал за границу, где жили его эмигрировавшие родители. Умер в возрасте 23 лет. ⁠ в повести «Через границу», где семья бежит от советской власти за границу, спрятав бриллианты в платяную щётку. Фабула «12 стульев» в 1920-е годы определённо носилась в воздухе. 

В работе над романом Ильф и Петров использовали всё, что попадало в их поле зрения: книжные новинки («Письма Достоевского к жене», «Три столицы» Василия Шульгина Василий Витальевич Шульгин (1878–1976) — политический и общественный деятель, публицист. Состоял в националистических организациях, но не вполне сходился с черносотенцами во взглядах. Принял отречение из рук Николая II, был членом Временного правительства. Издавал газету «Киевлянин», активно выступал против «насильственной украинизации Южной Руси». Во время Гражданской войны стал главным пропагандистом идей Добровольческой армии на Юге России, но вынужден был бежать от преследований в Югославию. В 1920-е тайно ездил в СССР, после чего написал книгу о своих впечатлениях. В 1944 году Шульгина арестовали и насильно вывезли в СССР. 12 лет он провёл в тюрьме, после жил в ссылке во Владимире. ⁠ ), любимые произведения (от «Посмертных записок Пиквикского клуба» Диккенса до катаевских «Растратчиков»), газетные хроники (15 апреля 1927 года, когда начинается действие романа, в «Гудке» вышла статья о клубе, закупившем 250 венских стульев), в конце концов, личный опыт — маршрут и впечатления от совместной поездки в Крым и на Кавказ летом 1927 года целиком перекочевали в роман.

Роман пользовался большим читательским успехом, но критики упорно обходили его молчанием. Лишь спустя несколько месяцев после выхода отдельного издания в «Вечерней Москве» появилась небольшая заметка, подписанная инициалами «Л. К.»: «Роман читается легко и весело… <...> Но читателя преследует ощущение какой-то пустоты. Авторы прошли мимо действительной жизни — она в их наблюдениях не отобразилась…» За ней последовали ещё два довольно жёстких отзыва в журналах «Книга и профсоюзы» и «Книга и революция». В остальном же — ничего, роман игнорировали главные литературные инстанции. Об этом, как о «позорном и комическом примере», писал Осип Мандельштам в газете «Вечерний Киев»: «Широчайшие слои сейчас буквально захлёбываются книгой молодых авторов Ильфа и Петрова, называемой «Двенадцать стульев». Единственным откликом на этот брызжущий весёлой злобой и молодостью, на этот дышащий требовательной любовью к советской стране памфлет было несколько слов, сказанных т. Бухариным на съезде профсоюзов Николай Бухарин процитировал «12 стульев» не на съезде профсоюзов, а на совещании рабселькоров в начале декабря 1928 года. В своей речи он упомянул халтурщика Ляписа, лозунг «Пережёвывая пищу, ты помогаешь обществу» и плакат «Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих». ⁠ ».

Молчание было прервано летом 1929 года благодаря критику Анатолию Тарасенкову Анатолий Кузьмич Тарасенков (1909–1956) — критик, поэт. До войны — заместитель главного редактора журнала «Знамя», после — зам. главного редактора журнала «Новый мир». Участвовал в подготовке первого сборника стихов Цветаевой в СССР. Собрал крупнейшую коллекцию русской поэзии начала XX века. Автор сборников стихов, книги «Русские поэты XX века». Осип Мандельштам, со слов Надежды Мандельштам, так отзывался о Тарасенкове: «Это был хорошенький юнец, жадный читатель стихов, с ходу взявшийся исполнять «социальный заказ» на уничтожение поэзии и тщательно коллекционировавший в рукописях все стихи, печатанью которых он так энергично препятствовал…» ⁠ и его статье «Книга, о которой не пишут», опубликованной в «Литературной газете». Появление статьи, легализовавшей статус Ильфа и Петрова в советской литературе, могло быть вызвано покровительством Михаила Кольцова Михаил Ефимович Кольцов (1898–1940) — писатель, журналист. Брат художника-карикатуриста Бориса Ефимова. Служил в Красной армии, работал в Наркомате иностранных дел. Был инициатором возобновления журнала «Огонёк», создателем журналов «За рубежом», «За рулём», «Советское фото», «Чудак». С 1934 по 1938 год был главным редактором журнала «Крокодил». Участвовал в событиях Гражданской войны в Испании. В 1938 году был арестован за «антисоветскую деятельность» и затем расстрелян. ⁠ — в его сатирическом журнале «Чудак» теперь работали соавторы, — но вероятнее всего долгое молчание, а затем внезапное признание было связано с изменчивой политической конъюнктурой того времени. Ильф и Петров обыграли эту ситуацию в фельетоне «Мала куча — крыши нет» (1930): 

…Бывает и так, что критики ничего не пишут о книге молодого автора.

Молчит Ив. Аллегро. Молчит Столпнер-Столпник. Безмолвствует Гав. Цепной. В молчании поглядывают они друг на друга и не решаются начать. Крокодилы сомнения грызут критиков.

— Кто его знает, хорошая эта книга или это плохая книга? Кто его знает! Похвалишь, а потом окажется, что плохая. Неприятностей не оберёшься. Или обругаешь, а она вдруг окажется хорошей. Засмеют. Ужасное положение!

И только года через два критики узнают, что книга, о которой они не решались писать, вышла уже пятым изданием и рекомендована главполитпросветом даже для сельских библиотек.

В 1949 году, уже после смерти писателей, «12 стульев» и «Золотой телёнок» были осуждены за безыдейность, а полное собрание сочинений Ильфа и Петрова, выпущенное незадолго до этого издательством «Советский писатель», объявлено «серьёзной ошибкой». Иронично, что выговор за выход книги «без её предварительного прочтения» был сделан Анатолию Тарасенкову, тому самому автору «Литературной газеты», благодаря которому «12 стульев» в 1929 году были признаны критикой. «За годы сталинских пятилеток, — писали теперь в «Литературной газете», — серьёзно возмужали многие наши писатели, в том числе Ильф и Петров. Никогда бы не позволили они издать сегодня без коренной переработки два своих ранних произведения». 

Однако уже довольно скоро Ильф и Петров снова вернулись к читателю — с конца 1950-х их дилогия печаталась регулярно и большими тиражами, были изданы «Записные книжки» Ильфа, начали выходить сборники воспоминаний. В 1967 году «Литературная газета» запустила сатирическую рубрику «Клуб 12 стульев». Для поколения оттепели романы Ильфа и Петрова стали настольными книгами. «Как в каждой долгосрочной империи при многих периферийных языках есть один универсальный язык метрополии, так у нас языком универсальным, «всехним» были — «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», — вспоминала эссеистка Майя Каганская. — Выглядывал он, выходя, выползая из своих «углов», кружков, сообществ, содружеств, и «петербуржцы» с Блоком и Ахматовой, и патлатые «лирики», и входившие в силу «физики» — все говорили на ильфопетровском наречии». «12 стульев» стал своеобразным рекордсменом по экранизациям: в 1966 году вышел телеспектакль Александра Белинского, в 1971-м — дилогия Леонида Гайдая, в 1976-м — четырёхсерийный фильм Марка Захарова, в 2005-м — мюзикл Максима Паперника. Массовый успех настиг роман за границей, по его мотивам было снято почти два десятка фильмов: в США, Великобритании, Италии, Бразилии, даже Иране.

В голове, как ребёнок во чреве матери, мягко шевелился свежий армянский анекдот

Илья Ильф, Евгений Петров

Большая популярность привела к тому, что за «12 стульями» закрепилась репутация книги лёгкой и не вполне серьёзной. «Человек, читающий Флобера, Томаса Манна и тем более Джойса, испытывает несравненно больше уважения к себе, чем читатель Марка Твена, Гашека или Ильфа и Петрова. «Хочется иногда развлечься», — почти извиняются люди. Ильф и Петров при жизни не раз встречались с таким отношением к юмору. Это же отношение преследовало их десятилетия спустя после смерти», — писал в книге «В краю непуганых идиотов» литературовед Яков Лурье. Долгое время роман оставался на периферии академического литературоведения, ситуация начала ощутимо меняться только в 1990-е, с публикацией нецензурированного текста романа и выходом комментированных изданий. 

Самое заметное наследие «12 стульев» — колоссальное влияние на русский язык. По количеству фраз и выражений, ставших крылатыми, роман становится в один ряд с «Мастером и Маргаритой» и «Горем от ума». «Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих», «утром деньги — вечером стулья», «знойная женщина, мечта поэта», «шик-модерн», «мы чужие на этом празднике жизни», «гигант мысли», «не учите меня жить», «заграница нам поможет» — язык романа чрезвычайно заразителен. Нарицательными почти век спустя остаются и его герои: Остап Бендер, мадам Грицацуева, Эллочка-людоедка, Ляпис-Трубецкой — в честь поэта-графомана, продающего однотипные стихи в разные газеты, даже была названа белорусская рок-группа.

В романе Ильфа и Петрова множество крайне рискованных шуток, иронии над советской пропагандой, бюрократией и даже идеологией. При этом «12 стульев» считались классикой советской сатиры: роман часто переиздавали, переводы, согласованные цензурой, выпускались за границей. Соавторы сделали довольно успешную карьеру, причём в годы наиболее тяжёлые для любого талантливого и свободомыслящего писателя. То есть перед нами уникальный пример советской антисоветской литературы. 

Объяснений этому парадоксу может быть несколько. Во-первых, пороки, высмеиваемые в «12 стульях», сосредоточены в конкретных людях и конкретных местах, они не выходят на уровень обобщения — подразумевается, что вся остальная страна тем временем занята строительством социализма. Жертвами советского абсурда становятся не столько честные труженики, сколько отдельные неудачники, невежды и отщепенцы. Во-вторых, Ильф и Петров придумали героя, которому сложно предъявлять идеологические претензии: он всего-навсего мошенник. Это подмечал Владимир Набоков, высоко оценивавший роман: «Ильф и Петров — два замечательно одарённых писателя — решили, что если сделать героем проходимца, то никакие его приключения не смогут подвергнуться политической критике, поскольку жулик, уголовник, сумасшедший, и вообще любой персонаж, стоящий вне советского общества, иначе говоря, персонаж плутовского плана не может быть обвинён в том, что он недостаточно хороший коммунист или даже плохой коммунист». 

Жизнь, господа присяжные заседатели, это сложная штука, но, господа присяжные заседатели, эта сложная штука открывается просто, как ящик

Илья Ильф, Евгений Петров

В-третьих, свобода от идеологического гнёта могла быть обеспечена авторам политической конъюнктурой. Литературоведы Михаил Одесский и Давид Фельдман выдвинули версию, согласно которой «12 стульев» были написаны Ильфом и Петровым по партийному заказу ⁵ См. Подробнее: Одесский М. П., Фельдман Д. М. Миры И. А. Ильфа и Е. П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности. М.: РГГУ, 2015. ⁠ . В апреле 1927 года закончилась провалом советская поддержка Китайской коммунистической партии — контрреволюционеры устроили в Шанхае массовое истребление коммунистов, вошедшее в историю как «шанхайская резня». «Левая оппозиция» в лице Троцкого назвала провал закономерным и обвинила партию в лице Сталина и Бухарина в том, что она отказалась от идеи мировой революции в угоду сохранения власти, а текущая политика неизбежно приведёт к усилению врагов и реставрации капитализма. «12 стульев», действие которого также начинается в апреле 1927 года, виртуозно демонстрирует несостоятельность угроз левых оппозиционеров: «шанхайский переворот» — событие незначительное, постоянные разговоры о международном положении — комичны, внутренние враги же, которыми пугает Троцкий, беспомощны. Одесский и Фельдман при этом подчёркивают, что Ильф и Петров, выполняя политический заказ, не руководствовались исключительно прагматическими соображениями. Участвуя в этой полемике, писатели пытались защитить НЭП и стабильность, противопоставленные эпохе революции и военного коммунизма: «Они вовремя уловили конъюнктуру, но, надо полагать, конъюнктурные расчёты не противоречили убеждениям».

12 стульев были сделаны мастерской Генриха Даниэля Гамбса, немецкого мебельщика, работавшего в России с 1790-х годов. Мебель его фирмы часто упоминалась в русской классике: например, в «гамбсовском кресле» сидит Павел Петрович Кирсанов в «Отцах и детях» Тургенева, в кабинете одного из героев гончаровского «Обрыва» стоит «откидная кушетка от Гамбса». Стулья, подобные воробьяниновским, производились с 1860-х годов, когда фирму возглавлял один из сыновей немецкого мастера. Гарнитур в романе — не просто мебель со спрятанными сокровищами, а образцовый символ дореволюционной эпохи. Изысканные стулья из орехового дерева, обитые английским ситцем, противопоставляются бедному быту советских 20-х — миру, в котором из удобств имеется только матрац на кирпичах. Особенно явно этот конфликт представлен в сцене прогулки Лизы Калачёвой по Музею мебельного мастерства Первый в СССР музей мебели был организован в бывшем Александринском дворце в Нескучном саду в 1918 году. Спустя семь лет был расформирован, стал отделом Объединённого музея декоративного искусства. ⁠ : «Лиза мысленно сопоставила, как выглядело бы кресло бесценного павловского ампира рядом с её матрацем в красную полоску. Выходило — ничего себе. Лиза прочла на стене табличку с научным и идеологическим обоснованием павловского ампира и, огорчась тому, что у неё с Колей нет комнаты в этом дворце, вышла в неожиданный коридор». 

Распроданный по отдельности на аукционе, гамбсовский гарнитур лишается своего символического значения — стулья эпохи Александра II становятся частью повседневной советской реальности: квартир журналиста Изнурёнкова и инженера Щукина, авангардного театра Колумба. Новая культура прагматично использует обломки старой. В «Зависти» Юрия Олеши, близкого друга Ильфа и Петрова, примерно об этом же говорит Иван Бабичев: «Они жрут нас, как пищу, — девятнадцатый век втягивают они в себя, как удав втягивает кролика… Жуют и переваривают. Что на пользу — то впитывают, что вредит — выбрасывают…»

Великий комбинатор изначально был задуман как эпизодический персонаж, главная же роль отдавалась Воробьянинову. Но по ходу работы над текстом Ильф и Петров замечали, что Остап всё настойчивее выходит на первый план: «К концу романа мы обращались с ним как с живым человеком и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал почти в каждую главу». 

При всей, казалось бы, оригинальности и неподражаемости Бендера у этого героя есть множество литературных прообразов. Начиная с главных героев испанских пикаресок Литературный жанр, сложившийся в Испании в XVI веке. Повествование о приключениях и проделках героя-плута (пикаро). Пикареска выходит за рамки литературы Нового времени, ревизией жанра, например, можно назвать «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена или «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. ⁠ , заканчивая «благородными жуликами» новелл О. Генри или Альфредом Джинглем из диккенсовского «Пиквикского клуба». В русской литературе предшественниками Остапа можно считать Беню Крика из «Одесских рассказов» Бабеля, «великого провокатора» Хулио Хуренито из романа Эренбурга. Очень похож Остап на Александра Тарасовича Аметистова, персонажа булгаковской «Зойкиной квартиры», а также на героя катаевского цикла «Мой друг Ниагаров» (отсюда — сцена одновременной игры в шахматы, которую продемонстрировал Бендер васюкинцам).

Время, которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем

Илья Ильф, Евгений Петров

Тот же Катаев в книге «Алмазный мой венец» утверждал, что главный герой «12 стульев» списан с одессита по имени Осип (Остап) Беньяминович Шор, служившего в уголовном розыске. По катаевской легенде, одесские бандиты хотели убить Остапа, но по ошибке убили его брата, поэта-футуриста. Когда же Остап нашёл убийц и пришёл к ним мстить, они признали ошибку и извинились: «Всю ночь Остап провел в хавире в гостях у бандитов. При свете огарков они пили чистый ректификат, не разбавляя его водой,  читали стихи убитого поэта, его друга птицелова «Птицелов» — название стихотворения Эдуарда Багрицкого. ⁠ и других поэтов, плакали и со скрежетом зубов целовались взасос». 

Вполне возможно, что на образ Остапа мог повлиять непосредственно сам Катаев. Судя по свидетельствам современников, писателю были свойственны юмор, находчивость и некоторая театральность. «Это был оборванец с умными живыми глазами, уже успевший «влипнуть» и выкрутиться из очень серьёзных неприятностей» — так вспоминала о первом знакомстве с Катаевым Надежда Мандельштам. А вот такое воспоминание о Катаеве приводит поэт Семён Липкин: «Я познакомился с Катаевым в 1928 (или в 1929 году) на одесском пляже, на «камушках» — излюбленное место начинающих сочинителей. <...> Катаев окинул всех близорукими, но быстро вбирающими в себя глазами, разделся до трусов, и высокий, молодой, красивый встал на одной из опрокинутых дамб и с неистребимым одесским акцентом произнес: — Сейчас молодой бог войдёт в море». Нечто подобное, вероятно, мог сказать и Остап Бендер. 

Правда, сам Катаев, будто специально отводя от себя подозрение, писал в мемуарах, что узнал себя в зажиточном инженере Брунсе: «…Я фигурирую под именем инженера, который говорит своей супруге: «Мусик, дай мне гусик» — или что-то подобное».

О «великом комбинаторе» известно довольно мало, в отличие от других героев у него практически нет предыстории. По многочисленным намёкам можно догадаться, что он — мошенник-рецидивист, отбывавший наказание на Украине. Именно поэтому он приходит в Старгород «без ключа, без квартиры и без денег»: по советскому законодательству, осуждённые лишались права на занимаемую жилплощадь, пешком же он совершает этот путь, видимо, чтобы лишний раз не попадаться на глаза милиции. Откуда прибыл Остап, подсказывают нам отсылки к Уголовному кодексу УССР. Ещё со слов героя известно, что его папа был турецким подданным. Однако это не значит, что Бендер наполовину турок: одесситы-евреи в дореволюционную эпоху часто принимали турецкое гражданство, чтобы избежать воинской повинности и обойти ряд дискриминирующих законов. 

Любовь сушит человека. Бык мычит от страсти. Петух не находит себе места. Предводитель дворянства теряет аппетит

Илья Ильф, Евгений Петров

Варлам Шаламов в «Очерках преступного мира» (первый из этих очерков посвящён поэтизации преступников в литературе) пренебрежительно назвал Остапа Бендера «фармазоном»; на воровском жаргоне это слово (произошедшее от «франкмасон») означает мошенника-афериста. Интересно, что у этого слова есть и другое значение — вольнодумец, нигилист: к Бендеру определённо применимы оба. Обаяние «великого комбинатора» как раз и заключается в том, что в нём соединены, казалось бы, противоположные начала: бескорыстие и алчность, цинизм и идеализм, глупое шутовство и впечатляющая эрудиция. Одухотворённость Бендера хорошо видна на контрасте с его напарником Воробьяниновым: у героев одна цель, но принципиально разные мотивы. Ипполит Матвеевич жаждет найти сокровища, чтобы уехать за границу и жить на широкую ногу, Бендеру, кажется, интересен процесс сам по себе, с помощью денег он рассчитывает обрести бóльшую свободу. Ещё одно важное качество Остапа — принципиальная идеологическая невовлечённость, взгляд сверху: у него нет ярко выраженных симпатий или антипатий, объектом колких шуток становятся все — как представители старого мира, так и нового.

У образа Остапа Бендера определённо есть мессианские коннотации. В своём путешествии он вытаскивает на свет пороки других персонажей и совершает «чудеса» (например, спасает голого инженера Щукина, вскрыв его дверной замок ногтем). Как и любой мессия, он нуждается в учениках, иначе расстался бы с Воробьяниновым в самом начале, как только получил от него необходимые сведения о стульях. В «Золотом телёнке» число апостолов заметно увеличивается: Паниковский, Шура Балаганов, Козлевич. Остап, как и Христос, переживает предательство своего сподвижника: из-за Кисы герой погибает, но уже во второй части дилогии воскресает из мёртвых. В «Золотом телёнке» Остап уже прямо сравнивает себя с Иисусом: «Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом. И всё было в порядке. Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была очередь!..» Невовлечённость Остапа позволяет примерять к нему не только евангельские толкования, но и демонические: подобно булгаковскому Воланду, он — остроумный провокатор, устраивающий советским людям проверку на прочность. Бог и дьявол в одном — ещё одна амбивалентность, создающая образ Остапа Бендера.

Евгений Петров рассказывал, что придал уездному предводителю дворянства черты своего двоюродного дяди, председателя полтавской уездной земской управы. На дядю писателя Ипполит Матвеевич похож внешностью, повышенным интересом к дамам и коллекционированию марок. Сам же образ бывшего дворянина, возвращающегося инкогнито в родной город, был широко распространён в литературе 1920-х годов. Например, в рассказе Михаила Булгакова «Ханский огонь» бывший хозяин посещает свою усадьбу, ставшую музеем; в пьесе Бориса Ромашова Борис Сергеевич Ромашов (1895–1958) — драматург. Автор сатирических пьес «Воздушный пирог» (1925) и «Конец Криворыльска» (1926), драмы «Огненный мост» (1929), пьесы «Великая сила», за которую получил Сталинскую премию. Был профессором Литературного института. ⁠ «Конец Криворыльска» в провинциальный советский город приезжает врангелевский офицер; похождения шпиона описываются в повести Алексея Толстого «Василий Сучков»; в пьесе Юрия Слёзкина Юрий Львович Слёзкин (1885–1947) — писатель. Дед историка Юрия Слёзкина. После публикации повести о первой революции 1905 года «В волнах прибоя» (1906) был осуждён на год заключения, но освобождён благодаря заступничеству родственников. В 1920 году во Владикавказе познакомился с Михаилом Булгаковым — писатели стали друзьями (Слёзкин стал прообразом Ликоспастова в «Театральном романе»). С 1930-х годов Слёзкин писал рассказы, повести и романы в духе соцреализма. ⁠ «Козёл в огороде» приезжего принимают за иностранца и т. д. В начале 1920-х нелегально попасть в СССР было делом хоть и рискованным, но вполне реальным. «Вы через какую границу? — со знанием дела спрашивает Бендер у Воробьянинова. — Польскую? Финляндскую? Румынскую? Должно быть, дорогое удовольствие».

Гроб — он работу любит

Илья Ильф, Евгений Петров

В 1924 году, чтобы показать пример молодому поколению эмигрантов, через польско-советскую границу перешёл князь Павел Долгоруков. Его задержали и выслали обратно в Польшу. Правда, уже через два года ему снова удалось перейти границу, князь пробыл в СССР 40 дней, после чего был задержан, а затем расстрелян. В том же 1924 году в СССР нелегально въехал один из лидеров эсеров Борис Савинков Борис Викторович Савинков (1879–1925) — революционер, писатель. Член партии эсеров, участник её Боевой организации — готовил убийства высокопоставленных чиновников и членов царской семьи. После ареста в Севастополе был приговорён к расстрелу, но сумел бежать за границу, где занялся литературой. После февральской революции вернулся в Россию, был военным губернатором Петрограда во время наступления Корнилова. Выступал против советской власти, вёл борьбу с большевиками из-за границы. Вследствие разработанной ОГПУ спецоперации в 1924 году Савинков вернулся в СССР, где был арестован и приговорён к заключению на 10 лет. Согласно официальной версии, покончил жизнь самоубийством. ⁠ , история также закончилась арестом и расстрелом. А вот бывшему депутату Государственной думы Василию Шульгину Василий Витальевич Шульгин (1878–1976) — политический и общественный деятель, публицист. Состоял в националистических организациях, но не вполне сходился с черносотенцами во взглядах. Принял отречение из рук Николая II, был членом Временного правительства. Издавал газету «Киевлянин», активно выступал против «насильственной украинизации Южной Руси». Во время Гражданской войны стал главным пропагандистом идей Добровольческой армии на Юге России, но вынужден был бежать от преследований в Югославию. В 1920-е тайно ездил в СССР, после чего написал книгу о своих впечатлениях. В 1944 году Шульгина арестовали и насильно вывезли в СССР. 12 лет он провёл в тюрьме, после жил в ссылке во Владимире. ⁠ в 1925 году удалось не только инкогнито попасть в СССР, посетить Киев, Москву и Ленинград, но и благополучно вернуться обратно. Он предпринял рискованное путешествие ради поисков младшего сына Вениамина (правда, оказавшихся безуспешными). В организации поездки Шульгину помогла подпольная монархическая организация «Трест», она же по окончании визита в СССР предложила ему написать книгу о своём опыте. Книга под названием «Три столицы», куда вошли наблюдения о жизни в советском государстве, была издана в январе 1927 года, после чего довольно быстро вскрылось, что вся поездка Шульгина на самом деле была спродюсирована ОГПУ, а под видом «Треста» действовали чекисты, рассчитывавшие с помощью влиятельного эмигранта рассказать загранице о том, что жизнь в СССР продолжается. Использовать в этом качестве Шульгина советским властям получится ещё раз: после войны его арестуют в Югославии и вывезут в Москву, он отсидит срок во Владимирском централе, после чего напишет книгу «Письма к русским эмигрантам», хвалебную для Хрущёва, и снимется в пропагандистском фильме «Перед судом истории». Проживёт Шульгин до 98 лет.

В «12 стульях» есть как минимум несколько важных перекличек с «Тремя столицами», что интересно, никогда не выходившими в советской печати. Например, известная сцена, в которой Воробьянинов пытается перекрасить волосы, а после неудачных попыток сбривает их, очень похожа на историю, произошедшую с Шульгиным у киевского парикмахера:

Намазавши всё, он [парикмахер] вдруг закричал:

— К умывальнику!

В его голосе была серьёзная тревога. Я понял, что терять времени нельзя. Бросился к умывальнику.

Он пустил воду и кричал:

— Трите, трите!..

Я тёр и мыл, поняв, что что-то случилось. Затем он сказал упавшим голосом:

— Довольно, больше не отмоете…

Я сказал отрывисто:

— Дайте зеркало…

И пошёл к окну, где светло.

О, ужас!.. В маленьком зеркальце я увидел ярко освещённую красно-зелёную бородку…

Он подошёл и сказал неуверенно:

— Кажется, ничего вышло?

Сбрив все волосы, Шульгин приходит к выводу, что так его точно никто не узнает: «…Моя наружность ещё более выиграла в смысле мимикричности. В витринах магазинов я видел явственного партийца. Бритого, в модной фуражке, в высоких сапогах. Оставалось только сделать лицо наглое и глаза импетуозные Импетуозные — пылкие, запальчивые. ⁠ ». Результатом был доволен и Воробьянинов: в зеркале «на него смотрело искажённое страданиями, но довольно юное лицо актёра без ангажемента». В качестве прямой отсылки к Шульгину можно рассматривать и титулы, которые Остап примеряет на своего сообщника: «бывший член Государственной думы», «отец русской демократии», «особа, приближённая к императору» (Шульгин был тем, кто в марте 1917 года принял отречение из рук Николая II).  

Историк литературы Иван Толстой предполагает, что после разоблачения операции ОГПУ и, соответственно, дискредитации Шульгина и его книги в эмигрантских кругах советским властям понадобился новый агитационный инструмент, действующий как на внешнюю аудиторию, так и на внутреннюю. В этом качестве и выступили «12 стульев». Примечательно, что рецензентом «Трёх столиц» в «Правде» выступил Михаил Кольцов, будущий редактор журнала «Чудак», где будут трудиться Ильф и Петров после «Гудка». Промежуточным же звеном между Кольцовым и соавторами вполне мог выступить Валентин Катаев.

Незадолго до начала работы над «12 стульями» в Государственном издательстве вышла книга «Письма Ф. М. Достоевского жене». Скорее всего, именно она вдохновила Ильфа и Петрова на создание образа отца Фёдора, неуёмного прожектёра, пустившегося на поиски стульев с сокровищами. Подпись «Твой вечно муж Федя» под письмом жене Катерине Александровне похожа на одну из подписей Достоевского своей супруге Анне Григорьевне — «Твой вечный муж Достоевский» «Вечный муж» — повесть Достоевского, написанная в 1870 году. «Вечным мужем» называется один из её героев, Павел Трусоцкий: «Такой человек рождается и развивается единственно для того, чтобы жениться, а женившись, немедленно обратиться в придаточное своей жены, даже и в том случае, если б у него случился и свой собственный, неоспоримый характер». ⁠ , а постоянные просьбы продать что-нибудь и выслать денег («Товар нашёл вышли двести тридцать телеграфом продай что хочешь Федя») — на аналогичные просьбы писателя, в очередной раз проигравшегося в рулетку; так, в 1868 году Достоевский писал жене: «Что бы ни было, Аня, а мне здесь невозможно оставаться. Выручи, ангел-хранитель мой. (Ах, ангел мой, я тебя бесконечно люблю, но мне суждено судьбой всех тех, кого я люблю, мучить!) Пришли мне как можно больше денег». Отец Фёдор в своём путешествии теряет не только деньги, но и вещи, о чём исправно сообщает жене: 

Совсем было позабыл рассказать тебе про страшный случай, происшедший со мной сегодня. Любуясь тихим Доном, стоял я у моста и возмечтал о нашем будущем достатке. Тут поднялся ветер и унёс в реку картузик брата твоего, булочника. Только я его и видел. Пришлось пойти на новый расход — купить английский кепи за 2 руб. 30 коп. 

Похожий эпизод можно найти и в одном из писем Достоевского: 

…Приключений здесь со мною никаких, кроме разве пустяков. Так, например, потерял дневную рубашку (кажется, не из лучших), хватился только вчера. <...> 2-е приключение в том, что я купил зонтик. <...> Через 1/4 часа спохватился, иду и не нахожу: унесли. В этот день шёл дождь ночью и всё утро, завтра, думаю, воскресение, завтра заперты лавки, если и завтра дождь, то что со мной будет. Пошёл и купил, и кажется, подлейший, конечно, шёлковый, за 14 марок (по-нашему до 6 руб.).

«Достоевщина» видна и в эпизоде, в котором отец Фёдор в неистовстве рубит топором мебельный гарнитур генеральши Поповой и лишается рассудка. Комический персонаж обретает в финале романа трагическую глубину, будто пополняя собой собрание запутавшихся и истерзанных идеей героев Достоевского: «Спустилась быстрая ночь. В кромешной тьме и в адском гуле под самым облаком дрожал и плакал отец Фёдор. Ему уже не нужны были земные сокровища. Он хотел только одного — вниз, на землю».

Словарь Эллочки, состоящий из 17 слов и выражений, целиком приводится в записной книжке Ильфа, наряду с другими заготовками для романа. 

1. Хамите.
2. Хо-хо.
3. Знаменито!
4. Мрачный.
5. Мрак.
6. Жуть.
7. Парниша.
8. Не учите меня жить.
9. Как ребёнка.
10. Красота.
11. Толстый и красивый.
12. Поедем на извозчике.
13. Поедем на таксо.
14. У вас вся спина белая.
15. Подумаешь!
16. Уля.
17. Ого.

По воспоминаниям писателя Льва Славина Лев Исаевич Славин (1896–1984) — писатель, журналист, сценарист. Участвовал в Первой мировой войне и Великой Отечественной. В 1924 году переехал в Москву, устроился в «Гудок». Получил известность благодаря пьесе о Гражданской войне «Интервенция» (1933). Работал над сценариями. Автор воспоминаний о Бабеле и Платонове. ⁠ , идея этого словаря возникла в одной из застольных шуток Юрия Олеши. Отдельные же слова и выражения были позаимствованы из различных источников. Например, фраза «У вас спина белая (шутка)», скорее всего, перекочевала из катаевских «Растратчиков», а восклицание «Мрак», вероятно, почерпнуто из лексикона художника- сатириконовца Сатирический журнал, издававшийся с 1908 по 1914 год в Санкт-Петербурге. Главным редактором был Аркадий Аверченко. В 1913 году из-за конфликта с владельцем Аверченко вместе со всей редакцией покинули журнал и начали издавать «Новый Сатирикон». В 1918 году журнал был закрыт, а большинство его авторов оказалось в эмиграции. В 30-х и 50-х годах было несколько попыток возродить журнал за границей. ⁠ Алексея Радакова Алексей Александрович Радаков (1879–1942) — художник. Работал в журнале «Сатирикон». После революции сотрудничал с журналами «Крокодил», «Красный перец», «Бегемот». Автор известного  агитационного плаката «Неграмотный — тот же слепой…» (1920). Иллюстрировал детские книги. ⁠ , работавшего после революции в советских журналах. «Как сейчас слышу его любимое словцо, с помощью которого он любил выражать самые разные свои чувства. — Адово! — изрекал Р., увидев чей-нибудь отличный рисунок… — Адово! — ругался он, узнав от кассира, что очередной гонорар его пошёл в погашение когда-то взятого аванса. Другим словцом, которым Р. обозначал самые неожиданные свои эмоции, было слово «мрак». — Мрак! — неожиданно бросал он… только для того, чтобы выразить своё неудовольствие недостаточно холодным пивом или переваренными сосисками» — так вспоминал манеру Радакова прозаик Лев Кремлёв. 

А вот выражение «толстый и красивый» могло запомниться Ильфу со времён общения с поэтессой Аделиной Адалис Аделина Алексеевна Висковатова (1900–1969) — поэтесса. Ученица и возлюбленная Валерия Брюсова. После его смерти переехала в Одессу, где входила в «Коллектив поэтов». Затем уехала корреспонденткой в Среднюю Азию, благодаря чему родились книги «Песчаный поход» (1929), «Абджед Хевез Хютти» (1926), написанная вместе с мужем Иваном Сергеевым. Первый поэтический сборник «Власть» вышел в 1934 году. Переводила на русский поэтов Средней Азии и Закавказья. ⁠ . По свидетельству художника Евгения Окса, они с Ильфом были глубоко впечатлены экстравагантной девушкой, переехавшей из Петербурга в Одессу: «Это было существо враждебного и коварного пола. Пока что она поражала непонятным высказыванием своих мыслей вслух. Это создавало положения до крайности рискованные и, мягко говоря, бестактные. <...> Илья говорил: «У вас природное и уродливое отсутствие некоторых качеств». В самом деле, общепринятое как бы отвергалось заранее. Одному нашему знакомому она говорила: «Вы красивый и толстый». Такое соединение эпитетов ей безумно нравилось».

Вегетарианская диета — причина разлада между Колей и Лизой Калачёвыми, молодой супружеской парой, живущей в общежитии студентов-химиков. Обоим до тошноты надоели «фальшивые зайцы» и «монастырские борщи», но мясо для их бюджета — непозволительная роскошь. Чтобы замаскировать истинную причину походов в вегетарианские столовые, Коля пытается внушить оголодавшей Лизе неприязнь к мясоедению: «Подумай только, пожирать трупы убитых животных! Людоедство под маской культуры! Все болезни происходят от мяса». О том, что «мясо — вредно», извещает также лозунг в столовой дома престарелых, деньги на содержание которого полностью разворовываются завхозом Альхеном.

Мода на вегетарианство возникла в России ещё до революции, во многом под влиянием Льва Толстого, утверждавшего, что убивать и есть животных безнравственно. В работе «Первая ступень» (1891), ставшей почти что библией для русских вегетарианцев, он во всех красках описывает посещение бойни, после чего заключает, что добродетель «не совместима с бифстексом». Толстого припоминают и супруги Калачёвы во время спора о вегетарианстве:

— Лев Толстой, — сказал Коля дрожащим голосом, — тоже не ел мяса.

— Да-а, — ответила Лиза, икая от слёз, — граф ел спаржу.

— Спаржа — не мясо.

— А когда он писал «Войну и мир», он ел мясо! Ел, ел, ел! И когда «Анну Каренину» писал — лопал! лопал! Лопал!

— Да замолчи!..

— Лопал! Лопал! Лопал!

— А когда «Крейцерову сонату» писал — тогда тоже лопал? — ядовито спросил Коля.

— «Крейцерова соната» маленькая. Попробовал бы он написать «Войну и мир», сидя на вегетарианских сосисках.

Если в 1904 году в России насчитывалось всего 10 вегетарианских столовых, то к 1914-му их было уже больше 70, найти такую едальню можно было почти в каждом крупном городе. Одной из самых экстравагантных пропагандисток вегетарианства того времени была Наталья Нордман-Северова, жена художника Ильи Репина. На даче Репиных в Куоккале подавались исключительно растительные блюда, а особенное внимание в кулинарной программе уделялось сену. «Действительно, суп из сена я у них ела, от варёного овса всячески увиливала, — писала в воспоминаниях поэтесса Нора Сахар-Лидарцева. — Помню, подавалась «селёдка» не то из рубленой моркови, не то из картофельной шелухи» ⁷ Щеглов Ю. К. Комментарии к роману // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: Панорама, 1995. C.566. ⁠ . О похожем меню упоминал Владимир Маяковский в автобиографии «Я сам»: «В четверг было хуже — ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень — это не дело». Благодаря постоянным газетным шуткам имя Репина в общественном сознании крепко связалось с его необычным рационом. «Я слышал своими ушами в Крыму, в санатории, как, получив известие, что Репин скончался, одна вдова профессора, старуха, сказала другой: «Тот самый, что сено ел», — с некоторой горечью вспоминал Корней Чуковский. Эту же ассоциацию обыгрывают в «12 стульях» Ильф и Петров: Воробьянинов полагает, что от Лизы Калачёвой, вегетарианки поневоле, «мог произойти только нежнейший запах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена, которым госпожа Нордман-Северова так долго кормила знаменитого художника Илью Репина». Такое сравнение лишний раз выдаёт пошлость «гиганта мысли и отца русской демократии». 

В период НЭПа столовые Московского вегетарианского общества ещё продолжали действовать, но уже сталкивались с серьёзным давлением власти — не спасло даже обращение толстовцев к председателю Моссовета Льву Каменеву. К концу 1920-х вегетарианские столовые, как и любые частные едальни, были закрыты. Впрочем, к идее вегетарианства в СССР пришлось вернуться уже во время первой пятилетки В 1928 году СССР перешёл от НЭПа к плановой экономике. По первому пятилетнему плану стране нужно было увеличить производство всех видов продукции, создать новые отрасли промышленности и виды техники. Была введена пятидневная рабочая неделя. Согласно официальной статистике, первая пятилетка была выполнена за четыре года и три месяца. ⁠ : из-за нехватки традиционных продуктов гражданам советовали вводить в питание сою, арбузные семечки, физалис и корень одуванчика ⁸ Лебина Н. Советская повседневность: нормы и аномалии. М.: Новое литературное обозрение, 2015. C. 51. ⁠  — что найдёт своё отражение в «Золотом телёнке».

Беспризорники возникают в «12 стульях» практически в самом начале, при знакомстве читателей с Остапом Бендером: бездомный мальчик преследует героя с требованием дать ему десять копеек, на что Бендер реагирует иронически: «Может быть, тебе дать ещё ключ от квартиры, где деньги лежат?» Прикрываясь нуждами беспризорников, Остап собирает деньги с членов «Союза меча и орала»: «Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора. Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте Беспризорники 1920-х часто спасались от ветра и холода рядом с чанами с горячим асфальтом. ⁠ , заслуживают лучшей участи». Бездомные дети сопровождают Остапа не только в Старгороде, но и в Москве: их услугами пользуется Шерлок Холмс из рассказов Конан Дойла тоже нанимает беспризорных мальчишек для сбора информации. ⁠ герой, чтобы отследить судьбу распроданных на аукционе стульев. 

Вообще, беспризорники — настоящий бич эпохи НЭПа. После Первой мировой и Гражданской войн на улице оказалось феноменальное количество подростков, в начале 1920-х годов их насчитывалось от 4 до 6 миллионов. Они часто сбивались в стайки, промышляли грабежом и попрошайничеством, иногда даже организованно нападали на деревни. Подавляющее большинство беспризорников были наркозависимыми (употреблялся в основном «марафет» — так в народе называли кокаин), бродяжничающие девочки занимались проституцией ⁹ Лебина Н. Советская повседневность: нормы и аномалии. М.: Новое литературное обозрение, 2015. C. 357. ⁠ . Иногда бездомные подростки вымогали у прохожих деньги под угрозой их укусить и заразить каким-нибудь чудовищным венерическим заболеванием ¹⁰ Щеглов Ю. К. Комментарии к роману // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: Панорама, 1995. C. 453. ⁠ . В ранней редакции «12 стульев» толпа беспризорников нападает на фотохроникёра, пытающегося сделать удачный кадр, фотограф же конкурирующего издания сравнивается с тореадором (беспризорники, соответственно, с разъярённым быком). Однако ирония Ильфа и Петрова направлена не на саму проблему бездомных детей, а скорее на методы её решения: в романе упоминаются благотворительные марки в пользу детей, часто выдаваемые кассирами вместо сдачи, значки деткомиссии, продаваемые в поддержку детских учреждений, квоты для «бронеподростков» (несовершеннолетних, принимаемых на работу «по броне») и т. д. Когда Остап вручает Ипполиту Матвеевичу профсоюзную книжку на имя Конрада Карловича Михельсона, он представляет его так: «В высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется, друг детей... Но вы можете не дружить с детьми — этого от вас милиция не потребует». Бендер имеет в виду общество «Друг детей», созданное по инициативе Надежды Крупской в 1924 году, куда обязывали вступать советских служащих и, соответственно, платить членские взносы. Члены общества имели право на ношение специальных нагрудных значков, на многих из которых был изображён Ленин, «друг детей», обладатель первого членского билета общества. Беспризорность в «12 стульях» — проблема, о которой принято рассуждать, а не пытаться её решить. В этом смысле сбор денег под предлогом заботы о детях, предпринятый Остапом, не столько проявление цинизма, сколько сатирическое отражение громких благотворительных кампаний тех лет. 

Конечно, можно. Но многое неизбежно останется непонятным. Ильф и Петров, ориентируясь на читателя-современника, вносили в роман колоссальное количество актуальных деталей быта, известных для того времени персоналий, злободневных политических цитат и аллюзий. Со временем все они неизбежно становятся гораздо менее узнаваемыми, погружаясь в толщу непроницаемого для читателя текста. Например, не так легко понять, что же конкретно ужасает матушку Катерину Александровну, когда она видит, что её муж священник отстригает бороду: «…Неужели, Феденька, ты к обновленцам перейти собрался? <…> — А почему, мать, не перейти мне к обновленцам? А обновленцы что, не люди? — Люди, конечно, люди, — согласилась матушка ядовито, — как же, по иллюзионам ходят, алименты платят...» Обновленчеством называли реформаторское движение, возникшее в Русской церкви в начале XX века и официально признанное в 1920-е годы. Его сторонники пытались сделать управление Церковью более демократическим, выступали за модернизацию богослужения и обмирщение быта священнослужителей. Об обмирщении и говорит жена отца Фёдора, упоминая «хождение по иллюзионам» (то есть кинотеатрам) — посещать места общественных увеселений духовным лицам воспрещалось. Упоминание же алиментов — намёк на требование некоторых обновленческих групп (например, «живоцерковников») разрешить священнослужителям развод и вступление в повторный брак. Принимая во внимание эту деталь, опасения матушки становятся гораздо более понятными. 

Нас никто не любит, если не считать уголовного розыска, который тоже нас не любит

Илья Ильф, Евгений Петров

Ещё один характерный пример — «чубаровское дело», упоминаемое секретарём «Станка» в разговоре с одним из сотрудников редакции, требующим дать его отделу место на полосе: «А когда вам поручили чубаровское дело, вы что писали? Строки от вас нельзя было получить. Я знаю. Вы писали о чубаровцах в вечёрку». Современники Ильфа и Петрова могли разделить претензии секретаря — редактор отдела обязан был отработать тему, поскольку дело чубаровцев будоражило всю страну. Оно слушалось в Ленинградском губсуде в декабре 1926 года, 22 рабочих завода «Кооператор» — среди них комсомольцы и даже кандидат в партию — обвинялись в групповом изнасиловании юной девушки, произошедшем в районе Чубарова переулка. Дело об изнасиловании быстро превратилось в показательный политический процесс, на суде проводилась мысль о том, что чубаровцы напали на комсомолку из идейных соображений, хотя подсудимые утверждали, что они приняли девушку за проститутку. В итоге чубаровцам инкриминировали бандитизм: семь человек были расстреляны, остальные получили большие сроки, которые отбывали на Соловках.

«12 стульев» в полной мере претендует на статус «энциклопедии» советских 1920-х, однако этой энциклопедии определённо не хватает статей-толкований. «Каждое новое поколение читателей обречено на всё менее адекватное понимание романов, — заключают исследователи творчества Ильфа и Петрова Михаил Одесский и Давид Фельдман. — И читатели в том никак не виноваты. Предметный мир дилогии о великом комбинаторе — своего рода Атлантида, без комментариев специалиста-«археолога» здесь не разобраться». Помимо книги Одесского и Фельдмана можно изучить комментированное издание Юрия Щеглова, а также книгу комментирующего эти комментарии Александра Вентцеля.

Считается, что есть четыре версии романа: 1) журнальная, выпущенная в «30 днях»; 2) книжная, выпущенная издательством «ЗиФ» в 1928 году; 3) переиздание 1929 года, тоже сделанное «ЗиФом»; 4) переиздание 1938 года, в четырёхтомном собрании сочинений, выпущенном издательством «Советский писатель». Именно последняя версия стала эталонной, поскольку была выпущена при жизни одного из авторов, то есть якобы соответствовала его последней воле. Однако эта версия, согласно духу времени, претерпела большое количество цензурных вмешательств. Издание 1938 года имеет смысл считать не «последней волей автора», полагают литературоведы Фельдман и Одесский, а совокупностью волеизъявлений цензоров ¹¹ Одесский М. П., Фельдман Д. М. Миры И. А. Ильфа и Е. П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности. М.: РГГУ, 2015. C. 26. ⁠ . В качестве примера можно привести вырезанную часть диалога между провизором Липой и Воробьяниновым, желающим купить краску для волос:

 — Как вам нравится Шанхай? — спросил Липа Ипполита Матвеевича,— не хотел бы я теперь быть в этом сетльменте.

— Англичане ж сволочи, — ответил Ипполит Матвеевич. — Так им и надо. Они всегда Россию продавали.

Леопольд Григорьевич сочувственно пожал плечами, как бы говоря — «Кто Россию не продавал», и приступил к делу.

 Так на какую версию стоит ориентироваться? Предыдущие варианты, к сожалению, тоже мало годятся. Первый вариант «12 стульев» был сильно сокращён из-за особенностей журнальной публикации, соавторам приходилось жертвовать объёмом, также в нём были убраны многие политические аллюзии и пародии. Во втором варианте многое было восстановлено по рукописи, но так и остались неопубликованными две главы о предреволюционном прошлом Воробьянинова (они отдельно были напечатаны в октябрьском номере журнала «30 дней» в 1929 году). В третьем же варианте, помимо существенных сокращений, оказалась выброшена ещё одна глава.

Для тех, кто хочет ознакомиться с замыслом Ильфа и Петрова в полной мере, имеет смысл читать пятую версию «12 стульев», реконструированную по рукописям. Впервые она была опубликована издательством «Вагриус» в 1997 году.

По признанию Ильфа и Петрова, это самый популярный вопрос, с которым к ним обращались. Он задавался настолько часто, что писателям приходилось отшучиваться: «Как мы пишем вдвоём? Да так и пишем вдвоём. Как братья Гонкуры! Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережёт рукопись, чтоб не украли знакомые». 

Работа над текстом всегда происходила совместно: Петров, как обладатель хорошего почерка, записывал, а Ильф сидел рядом либо бродил по комнате. Обсуждалось всё, яростные споры шли по поводу каждой фразы, персонажа или сюжетного поворота. Ильф сатирически изобразил это в «Записных книжках»: «Как мы пишем вдвоём? Вот как мы пишем вдвоём: «Был летний (зимний) день (вечер), когда молодой (уже немолодой) человек (-ая девушка) в светлой (тёмной) фетровой шляпе (шляпке) проходил (проезжала) по шумной (тихой) Мясницкой улице (Большой Ордынке). Всё-таки договориться можно». 

Опираясь на тексты, написанные по отдельности, можно предположить, что Петров больше тяготел к динамичным сюжетам, в то время как Ильфа скорее занимали идеи. Петров любил разворачивать диалоги, Ильф же, напротив, обходился ёмкими репликами. По мнению литературоведа Лидии Яновской, для первого было важнее всего что сказать, а для второго — как сказать. Однако благодаря ежедневной совместной работе (Ильф и Петров старались писать совместно даже деловые письма, вместе ходить по редакциям и издательствам) различия становились всё менее заметными, создавался единый авторский стиль. Показательной в этом смысле была работа над «Одноэтажной Америкой», последней книгой тандема. Её пришлось писать по отдельности — Ильф в то время уже был тяжело болен туберкулёзом. Когда соавторы встретились и Ильф показал Петрову первую самостоятельно написанную главу, тот ужаснулся, подумав, что всё это время их книги на самом деле сочинял Ильф, а он же был всего-навсего техническим помощником. Однако глава Петрова, как заключил после прочтения Ильф, была написана абсолютно так же. «Оказалось, что за десять лет работы вместе у нас выработался единый стиль, — заключал Петров. — А стиль нельзя создать искусственно, потому что стиль — это литературное выражение пишущего человека со всеми его духовными и даже физическими особенностями. <...> Очевидно, стиль, который выработался у нас с Ильфом, был выражением духовных и физических особенностей нас обоих».