О поиске героем и автором своего места в русской литературе. Нищий русский эмигрант в Берлине Фёдор Годунов-Чердынцев, зарабатывающий на жизнь уроками, сочиняет сначала лирические стихи, потом документальное исследование о своём отце-энтомологе и памфлетообразную монографию о Николае Чернышевском, но приходит к идее большой прозы, а по дороге обретает любовь. В финале влюблённые жаждут заключить друг друга в пламенные объятья, но внимательный читатель знает, что ни у одного из них нет ключей от квартиры, в которую они идут.

Первые сведения о работе относятся к августу 1933-го, последняя глава закончена в начале 1938-го, когда в парижских «Современных записках» Один из главных литературных журналов русской эмиграции, издававшийся в Париже с 1920 по 1940 год. В журнале печатались Цветаева, Мережковский, Гиппиус, Тэффи, Андрей Белый, в литературно-критическом отделе — Адамович, Ходасевич, Святополк-Мирский. В 1928 году при журнале было создано одноимённое издательство. ⁠ уже вовсю шла публикация. Сначала были написаны главные вставные тексты — «Жизнеописание Чернышевского», биография отца и многие стихи Годунова-Чердынцева. Большую часть этого времени Набоков жил в Берлине; он сменил в этом городе более десятка адресов, но в этот, последний свой берлинский период дислоцировался на одном месте, в уютной квартире на Несторштрассе, принадлежавшей родственнице его жены (Фёдор Годунов живёт на Агамемнонштрассе, также названной в честь героя «Илиады», причём описано, как выглядит дом: это единственный во всей русской прозе Набокова случай, когда автор поселяет героя по конкретному, легко расшифровываемому адресу).

Но Набоковы всё явственнее ощущали необходимость покинуть гитлеровский Берлин. Прекрасная секретарша и машинистка Вера Слоним, на которой Набоков был женат с 1925 года, продолжала, несмотря на еврейское происхождение, находить работу, однако тучи сгущались. Работа над основной «берлинской» частью романа (первая, третья и пятая глава целиком, вторая частично) началась с августа 1936-го. Набоков оставил Германию в начале 1937-го (Вера несколько позже) и следующий год постоянно переезжал: Брюссель, Париж, Прага, Лондон, Французская Ривьера. Именно там, в Ментоне, восьмой и последний из русских романов Набокова был завершён.

«Дар» — метароман Роман о романе. Его тема — процесс создания литературного произведения. В русской литературе примером метаромана, помимо «Дара», можно назвать «Труды и дни Свистонова» Константина Вагинова. ⁠ , литература о природе литературности. Книга описывает процесс вызревания и создания текстов в разных жанрах. Возможно, большая проза, к идее которой приходит Фёдор в финале, это «Дар» целиком, что, впрочем, нельзя ни полностью опровергнуть, ни уверенно доказать.

«Дар» в большей степени, чем любое другое русское произведение Набокова, насыщен отшлифовавшимися к этому времени металитературными приёмами. В нём огромное количество вставных сочинений (произведения героя, рецензии на его книгу, стихи гениального поэта Кончеева и рецензия вздорного критика Мортуса на них, афоризмы вымышленного философа Делаланда и т. д.). В нём раздваивается источник голоса: «из-за спины» Фёдора несколько раз подмигивает читателю некий высший рассказчик; повествование иногда меняет лицо с первого на третье, проза незаметно переходит в стихи. С помощью метакаламбуров текст оценивает сам себя («Как будто, пожалуй, и ничего — для мучительного начала», — сказано в конце первой главы о новых ботинках, но, пожалуй, и о начале романа), автор биографии Чернышевского постоянно себя комментирует: здесь мы поддержим такую-то тему, тут введём такую-то и пр.

Наконец, замечательным образом металитературность вывалилась в реальность: редакция «Современных записок» отказалась публиковать вставной текст, работу Фёдора о Чернышевском, руководствуясь теми же аргументами, с которыми нападали на Фёдора внутри романа придуманные Набоковым редакторы и рецензенты («Есть традиции русской общественности, над которыми честный писатель не смеет глумиться»).

«Прелестный пример того, как жизнь бывает вынуждена подражать тому самому искусству, которое она осуждает» — так этот редкий случай прокомментировал сам автор.

«Влияния» — внутренняя тема романа. Фёдор ищет свой стиль, мы видим образцы его опытов, которые физически занимают до трети текста «Дара». Поиски Фёдора, по словам Сергея Давыдова, похожи «на тот путь, который проделан русской литературой: от поэзии «золотого века» к прозе 1830-х годов, через эпоху Гоголя и Белинского к утилитарному «железному веку» Чернышевского, в «серебряный век» символизма и акмеизма, а затем в «чугунный век» соцреализма на родине и к современной литературе в изгнании» ¹  Давыдов С. Набоков: герой, автор, текст // Набоков: Pro et contra. Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова. Т. 2. СПб.: РХГА, 2001. С. 318. ⁠ .

Особый пласт «влияний» — актуальная литературная ситуация. Александр Долинин обращает внимание, что в «Даре» активно критикуется практика расцветших в двадцатые годы в разных странах наивных романизированных биографий с их фирменным приёмом «психологических реконструкций», когда, например, писателю приписываются чувства его героев: Фёдор своего «Чернышевского» пытается строить иначе, он ищет эстетический закон, управляющий конкретной судьбой ²  Долинин А. А. Комментарий к роману В. Набокова «Дар». М., 2019. С. 38–56. ⁠ . В трагическом образе Яши Чернышевского Набоков высмеивает поэзию тоскливого эмигрантского уныния (намекая на целый ряд фигур, от Георгия Иванова и Ирины Одоевцевой Ирина Владимировна Одоевцева (настоящее имя — Ираида Густавовна Гейнике; 1895–1990) — писательница и поэтесса. Была участницей «Цеха поэтов», ученицей Николая Гумилёва. В 1921 году вышла замуж за Георгия Иванова, затем эмигрировала, жила с мужем в Париже. Написала книги воспоминаний «На берегах Невы» и «На берегах Сены». После смерти Иванова вышла замуж за писателя Якова Горбова. В 1987 году вернулась в СССР. ⁠ до малоизвестных А. Булкина Александр Яковлевич Браславский (1891–1972) — поэт, литературный критик. Публиковался в журналах «Воля России», «Числа», «Современные записки». Основатель Союза молодых поэтов и писателей в Париже. Участвовал в движении Сопротивления во время Второй мировой войны. Выпустил три сборника стихов. ⁠ и Льва Гордона). Самой ситуацией рокового для Яши любовного треугольника отсылает к надрывной символистской практике тройственных союзов. Издевается в пародии на писателя Ширина над современной «монтажной» прозой в стиле Эренбурга и Шкловского. Выводит в неприятном облике критика Христофора Мортуса Георгия Адамовича Георгий Викторович Адамович (1892–1972) — поэт, литературный критик, переводчик. Был близок к кругу акмеистов, в 1916 году стал одним из руководителей «Цеха поэтов». В 1923 году эмигрировал во Францию. В эмиграции Адамович писал рецензии и литературные обзоры для «Звена», «Чисел», «Последних новостей» и приобрёл репутацию наиболее авторитетного критика русского зарубежья. ⁠ , а под именем бестолковейшего рецензента Линева — Петра Пильского Пётр Мосевич Пильский (1879–1941) — писатель, журналист. Был военным, литературой начал заниматься в конце 1890-х годов. Дружил с Александром Куприным. Вместе с ним Пильский редактировал газету «Свободная Россия» в 1917 году. Затем возглавил сатирический журнал «Эшафот». После ареста в 1918 году Пильский эмигрировал в Латвию, где больше 20 лет проработал обозревателем в газете «Сегодня». ⁠ .

Он шел по улицам, которые давно успели втереться ему в знакомство, — мало того, рассчитывали на любовь

Владимир Набоков

В «Даре» обнаруживается и такой уникальнейший тип литературного «влияния»: Набоков отзывается в тексте на газетный отзыв на этот же, ещё публикующийся текст. «Способность высечь огонь отовсюду, дар найти свою, ничью другую, а именно свою тему, и как-то так её вывернуть, обглодать, выжать, что, кажется, больше ничего из неё уж и извлечь невозможно», — написал Адамович в «Последних новостях» после публикации одной из глав, а на последних страницах романа Фёдор Годунов скажет Зине: «Я это всё так перетасую, перекручу, смешаю, разжую, отрыгну… таких своих специй добавлю, так пропитаю собой, что от автобиографии останется только пыль, — но такая пыль, конечно, из которой делается самое оранжевое небо».

И, конечно, Набоков по обыкновению активно перерабатывает в прозу газетные и бытовые впечатления. «Безумно хочется одиночества с тобой, чтобы в соседней комнате Влад. Мих. [Зензинов] не теребил мычащее, лопающееся, мяукающее радио», — пишет Набоков жене из Парижа 2 апреля 1937-го ³  Современные записки. Париж, 1920–1940. Из архива редакции. Том 4. М., 2014. С. 268. ⁠ , а в третьей главе читатель «Дара» прочтёт о Щёголеве: «Какие-то знакомые, уехавшие на лето в Данию, недавно оставили Борису Ивановичу радиоаппарат. Было слышно, как он возится с ним, удавляя пискунов, скрипунов, переставляя призрачную мебель». А самоубийство Яши Чернышевского инициировано реальными событиями: «В Груневальде русский студент медик Алексей Френкель 21 года застрелил свою подругу, ученицу художественной школы Веру Каминскую 22 лет, после чего застрелился сам. Вторая молодая девушка Татьяна Занфтлебен, которая должна была также покончить с собой, в последнюю минуту не решилась…» ⁴  Руль. 1928. 19 апреля. ⁠ .

Первая глава появилась в парижских «Современных записках» в номере 63 (апрель 1937; под псевдонимом В. Сирин, как большинство русских публикаций писателя), со второй Набоков безбожно запаздывал и предложил редакции предать тиснению после первой главы сразу четвёртую (которая представляет из себя как раз «Жизнь Чернышевского»). Редакция возмущённо отказалась не только из-за нахальной идеи печатать книгу не по порядку, но и из-за содержания главы: упражнение Фёдора Годунова-Чердынцева о Чернышевском было принято за глумление над всей традицией российской общественной мысли.

Со второй главой Набоков всё же успел в № 64 за сентябрь 1937-го, начало третьей (вместе с концовкой второй) напечатано в № 65 (январь 1938), конец третьей — в № 66 (май 1938), но четвёртая так и не была опубликована. В журнале появилась фраза: «Глава 4-я, целиком состоящая из «Жизни Чернышевского», написанной героем романа, пропущена с согласия автора». Так что о содержании «памфлета» читатели могли судить по острым рецензиям, с которых начиналась пятая глава (№ 67 вышел 19 октября).

Чуть позже был проект выпустить «Дар» с приложениями в двухтомном виде в издательстве «Петрополис», но публикация не состоялась. Впервые целиком роман вышел в Нью-Йорке в Издательстве имени Чехова в 1952 году (Набоков добавил одну фразу, крайне неудачную: «Слеп как Мильтон, глух как Бетховен и глуп как бетон»), а в России — в 1988-м в журнале «Урал» (№ 3–6), и даже при этой публикации в разгар перестройки были купированы фраза «кое-как скончался Ленин» и не самый нежный пассаж о Белинском.

По ходу публикации «Дара» появлялось множество отзывов в эмигрантской периодике, как ругательных, так и весьма хвалебных, причём в самых разнообразных изданиях. О «Даре» писали Кирилл Елита-Вильчковский Кирилл Сергеевич Елита-Вильчковский (1904–1960) — литературный критик, журналист. Был редактором парижской газеты «Бодрость», вёл литературно-критический отдел. Один из лидеров эмигрантского социал-монархического движения младороссов. ⁠ в украшенной свастиками «Бодрости» («То, что у писателя менее даровитого раздражало бы как нестерпимое трюкачество, у Сирина так естественно, так оправданно, что читаешь его не раздумывая, не анализируя, до последней строки, поддаваясь его очарованию»), А. Гарф в «Новом слове» Эмигрантская газета, издававшаяся в Берлине с 1933 по 1944 год. Имела антибольшевистскую и антисемитскую направленность, поддерживала нацистов. Среди авторов, сотрудничавших с газетой, были Разумник Иванов-Разумник, Иван Шмелёв, Борис Филистинский. ⁠  («Рецепт Сирина чрезвычайно прост: он выдумывает уродов и сталкивает их между собой, сам создаёт положения и в этих им же выдуманных положениях копается, как будто это не он их выдумал, а такова сама жизнь»), Сергей Риттенберг Сергей Александрович Риттенберг (1899–1975) — литературный критик. Эмигрировал в 1918 году. Работал в «Журнале Содружества» в Выборге, преподавал русскую литературу в Стокгольмском университете. Регулярно приезжал в СССР навещать свою сестру Татьяну Герман (мать будущего режиссёра Алексея Германа). В 1962 и 1964 годах встречался с Анной Ахматовой. ⁠ в выборгском «Журнале Содружества» («Новый роман Сирина написан с исключительным благородством»), Лев Гомолицкий Лев Николаевич Гомолицкий (1903–1988) — поэт, литературовед, художник. С 1918 года жил в Польше. В городе Остроге входил в поэтическое объединение «Чётки», был участником пражского литобъединения «Скит». Был автором, а затем и редактором еженедельника «Меч», основателем издательства «Священная лира». Писал стихотворения на русском, после войны — на польском. Выпускал литературоведческие книги. ⁠ в варшавском «Мече» Литературно-политический журнал, издававшийся в Варшаве с 1934 по 1939 год. Главным редактором в Варшаве был Дмитрий Философов, в Париже — Дмитрий Мережковский, начиная с 21-го номера руководство журналом сменилось. ⁠ («…План реальности прозрачен, обнаруживает за собою другой мир, воображаемый, но более подлинный и прочный»).

Владислав Ходасевич в «Возрождении», Георгий Адамович в «Последних новостях» Русскоязычная газета, издававшаяся в Париже с 1920 по 1940 год. Считалась самым влиятельным и популярным изданием русской эмиграции. С 1921 года и вплоть до закрытия главным редактором газеты был Павел Милюков, историк, лидер Конституционно-демократической партии. Каждый четверг в «Последних новостях» выходила «литературная страница», в ней печатались произведения Бунина, Набокова, Ремизова, Тэффи, Саши Чёрного. ⁠ , Пильский в «Сегодня» Латвийская газета на русском языке, издававшаяся с 1919 по 1940 год. Сотрудниками газеты были Аркадий Аверченко, Марк Алданов, Константин Бальмонт, Пётр Пильский. Была закрыта после ввода советских войск в Латвию, владельцы газеты эмигрировали в США. ⁠ публиковали свои впечатления практически от каждой очередной части. Адамович, начавший за здравие («Восхитительный по мастерству, своеобразию и одушевлению рассказ об отце героя, не менее восхитительные строки о Пушкине…» — писал он после выхода второй главы в парижских «Последних новостях», 1937, 7 октября), уже в третьей главе наткнулся на колкости в свой адрес и отзывался уже сдержаннее, но характерно, что отзываться не перестал.

Ясно, что газетный режим не предполагал серьёзного анализа, а эпоха не предполагала «литературного процесса», в рамках которого «Дар» мог бы стать объектом пристального исследования.

Ныне о «Даре» написано множество книг и статей на разных языках, среди специалистов он имеет статус вершины русского периода творчества Набокова; широкой публике более известны «Защита Лужина», «Другие берега» и «Лолита».

«Дар» — восьмой и последний русский роман Набокова. Два французских года (Набоковы уплыли из Европы в мае 1940-го) — один из сложнейших периодов в жизни писателя: проблемы с деньгами, безуспешные попытки найти академический ангажемент в Америке или Англии, смерть матери в Праге и любимого поэта и собеседника Ходасевича в Париже.

Сразу после «Дара» Набоков сочинил ещё несколько русских текстов, но ни один из них не стал большой удачей. Это антимилитаристская пьеса «Изобретение Вальса», не по-сирински прямолинейная, несколько вымученные рассказы «Истребление тиранов», «Посещение музея», «Лик» и «Василий Шишков», повесть «Волшебник» (прото-«Лолита», производящая, в отличие от игривого американского шедевра, слегка патологическое впечатление), содержательно довольно тёмные, экспериментальные фрагменты «Solus Rex» и «Ultima Thule», не слишком убедительные черновики второй, несостоявшейся части «Дара» ⁵  «Звезда» № 4, 2015. ⁠ . (Фёдор с Зиной живут в Париже, дела не ладятся, Фёдор связывается с проституткой).

Всё это явно кризисные тексты, автор исчерпал текущие запасы дара и нуждается в перезагрузке. С которой трудоспособный Набоков медлить не собирался: ещё не завершив «русский» период, в 1939 году, он написал первый английский роман, «Подлинная жизнь Себастьяна Найта».

«Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна» — эпиграфом служит упражнение из учебника русской грамматики П. В. Смирновского. Разумеется, автор предполагает, что читатель увидит в нём какой-то особый, набоковский смысл. Скорее всего, речь идёт о неполноте всех предложенных в упражнении конструкций. Да, роза цветок, но на свете есть и другие цветы, как и другие деревья кроме дуба. Возможно, таким образом, что не всё так однозначно и с неизбежностью смерти.

То, что жизнь не кончается в момент остановки сердца, что за гробовой доской нас ждёт немало великолепных сюрпризов, — одна из излюбленных мыслей Набокова, а один из способов смоделировать идею вечности в текстах — это кольцевая композиция, представленная в «Даре» на разных уровнях: закольцована с помощью разорванного сонета четвёртая глава, закольцован примыкающий к роману рассказ «Круг», закольцован стихотворный цикл Фёдора, закольцован и роман целиком.

В сцене писательского собрания в пятой главе фигурирует писатель Владимиров в спортивном «свэтере», с высоким лбом и залысинами, учившийся, кажется, в Оксфорде и гордившийся «псевдобританским пошибом», холодный и высокомерный автор двух романов зеркального письма: в нём Набоков вывел себя, отмежевавшись, таким образом, от Годунова-Чердынцева.

В предисловии к английскому переводу романа (1963) Набоков решительно отрицает родство с Фёдором, подчёркивая, в частности, что «никогда не ухаживал за Зиной Мерц», что его «нисколько не тревожило существование поэта Кончеева или какого-либо другого писателя».

Но в Зине Мерц много от жены Набокова Веры Слоним (начиная с того, что обе вырезали из «Руля» стихи своего кумира ещё до знакомства с ним), и существование, например, Ходасевича (одного из прототипов Кончеева) Набокова вполне «тревожило», он считал его лучшим современным поэтом, и всё это в целом лукавство. Герой, зарабатывающий уроками, много ходящий пешком и цепко сканирующий мир в поиске великолепных сценок, герой, влюблённый в Пушкина, преданный поэтике сплетённых из случайностей узоров судьбы, презирающий социалистические идейки, слывущий, подобно Владимирову, высокомерным снобом, близок автору, как вообще ни один другой герой.

Словно бы сочинённая «наверху» игра обстоятельств, узор судьбы, которая совершила несколько попыток свести Фёдора с Зиной (его приглашали на вечеринки, где бывала Зина, он не пошёл; ему предлагали помочь с переводом одной барышне, которой опять же была Зина, он не согласился; и т. д. и т. д.), — это закадровый, глубинный сюжет книги. Подобные теневые сюжеты, которые Набоков даже называл основными, чаще запрятаны в складках очевидной фабулы. Но в «Даре» на последних страницах Фёдор прямо рассуждает о тайной «работе судьбы», выдаёт секрет фокуса, то же самое делает рассказчик «Жизни Чернышевского» — в своём последнем русском романе автор словно подводит предварительные итоги, формулирует творческое кредо.

Сложно организованные системы лейтмотивов — несущие конструкции произведений Набокова. В «Даре», как наиболее объёмном и зрелом произведении, это система особо сложная. История встреч-невстреч Зины и Фёдора — одна из матриц книжки. Параллельно развивается «тема ключей», которые Фёдор впервые теряет сразу после переезда на новую квартиру, кружатся колёса кольцевых композиций, литературная эволюция Фёдора накладывается на историю отечественной словесности в целом, очень прихотливо устроены городские передвижения Фёдора (в пятой главе он четырежды пересекает Берлин с востока на запад и обратно ⁶   Курицын В. Набоков без Лолиты: М.: Новое издательство, 2013. С. 180–213. ⁠ .

Эти «конструкции» скреплены локальными, тоже часто весьма прихотливо выполненными узлами. Вот, например, великолепный пример, обнаруженный Юрием Левингом в следующем абзаце. Фёдор Константинович провожает мать из Берлина в Париж.

В ожидании поезда они долго стояли на узком дебаркадере, у подъёмной машины для багажа, а на других линиях задерживались на минуту, торопливо хлопая дверьми, грустные городские поезда. Влетел парижский скорый. Мать села и тотчас высунулась из окна, улыбаясь. У соседнего добротного спального вагона, провожая какую-то простенькую старушку, стояла бледная, красноротая красавица, в чёрном шёлковом пальто с высоким меховым воротом, и знаменитый лётчик-акробат: все смотрели на него, на его кашне, на его спину, словно искали на ней крыльев.

А вот анализ филолога: «Средства передвижения добавляются по параметру нарастающего потенциала их ускорения: нулевая точка ожидания («долго стояли») → медленный разгон («подъёмная машина для багажа») → городская электричка → международный экспресс → аэроплан → лётчик-Икар» ⁷  Левинг Ю. Вокзал — Гараж — Ангар.: Владимир Набоков и поэтика русского урбанизма. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2004. С. 326. ⁠ .

Узор на этом месте не кончается, сцена срифмована с эпизодом отъезда другой матери, из четвёртой главы. Здесь — «И вот она собралась обратно в Париж» и лёгкий взлёт. Там — «Наконец, оне (так Н. Г. Чернышевский называл мать. — В. К.) собрались обратно в Саратов. На дорогу оне купили себе огромную репу» — вместо лёгкого взлёта громоздкая тяжесть. Более того, внимательный читатель вспомнит ещё и след от крушения аэроплана в Груневальде в последней главе и подумает, не управлял ли им тот самый Икар с перрона.

Разумеется, эти хитрые конструкции обнаруживаются лишь по ходу внимательного перечитывания книги. Только читатель, погружающийся в «Дар» с головой во второй, третий, четвёртый раз, понимает, что тайный бывший жених Зины — это художник Романов, тень Фёдора, проходящий в живописи путь, подобный пути Фёдора в литературе, а в барышне из фрагмента — «С изогнутой лестницы подошедшего автобуса спустилась пара очаровательных шёлковых ног: мы знаем, что это вконец затаскано усилием тысячи пишущих мужчин, но всё-таки они сошли, эти ноги, — и обманули: личико было гнусное» — узнаёт Зинину кузину Раису, чьё короткое воздушное платье Фёдор увидел некогда в квартире Зининых отчима и матери, принял за Зинино и решил снять там комнату.

В книге, казалось бы, сказано определённо: «Наш поэт родился двенадцатого июля 1900 года в родовом имении Годуновых-Чердынцевых Лешино». Однако в романе есть и другие — определённые, на первый взгляд, — даты, которые при этом расходятся с историческим временем. Лессингу Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781) — немецкий поэт, драматург. Автор сборников басен, пьес (комедии «Минна фон Барнхельм, или Солдатское счастье», трагедий «Эмилия Галотти», «Мисс Сара Сампсон» и драматической поэмы «Натан Мудрый»). Теоретик немецкой национальной драмы. Автор литературоведческого трактата «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии». Николай Чернышевский называл Лессинга «отцом новой немецкой литературы». ⁠ в четвёртой главе сбавлен год, чтобы он родился за сто лет до Чернышевского. 1 апреля 1926 года объявлено вторником, хотя в реальности выпало на четверг. На роль четверга, в который покончил с собой Яша Чернышевский, в свою очередь, претендуют 18 апреля 1923 и 1924 года — среда и пятница соответственно. Должны ли мы верить упомянутому дню рождения героя, подозрительно совпадающему с днём рождения как раз Чернышевского?

Дата сообщена от лица вымышленного рассказчика, автора несуществующей рецензии на сборник стихов Годунова-Чердынцева. В романе воспроизводятся рецензии и на другую книгу Годунова-Чердынцева, «Жизнь Чернышевского», и некоторые из этих рецензий полны невероятных ляпов. Что до дважды вымышленного автора рецензии на стихи (Фёдора обманули по телефону, что такая рецензия существует, а потом он фантазирует, каким может быть текст), именно на его ненадёжность указывает сам Годунов. Вот как продолжается цитата:

Наш поэт родился двенадцатого июля 1900 года в родовом имении Годуновых-Чердынцевых Лешино. Мальчик ещё до поступления в школу перечёл немало книг из библиотеки отца. В своих интересных записках такой-то вспоминает, как маленький Федя с сестрой, старше его на два года, увлекались детским театром и даже сами сочиняли для своих представлений… Любезный мой, это ложь.

В дальнейших предложениях опровергается детский театр, но воображаемый Годуновым-Чердынцевым рецензент уже дискредитирован, да и определение «это ложь» грамматически вполне охватывает дату рождения. К тому же вся эта история разворачивается 1 апреля.

Сдвигам в набоковском времени посвящено отдельное исследование Александра Долинина ⁸  Долинин А. «Двойное время» у Набокова (от «Дара» к «Лолите») // Пути и миражи русской культуры. СПб.: Северо-Запад, 1994. С. 283–322. ⁠ . Методологическую базу дал сам Набоков в своём анализе «Анны Карениной», время героев которой течёт на разных скоростях. Так и у Набокова, считает Долинин, следует различать не окончательно объективное историческое время и точное личное время героев, причём действительно это разделение не только для «Дара»: сходным образом в «Пнине» четверг 12 февраля 1953 года суббота, зато Гумберт Гумберт в какой-то момент точно знает, что Лолите 5300 дней. Личное время Фёдора, который, например, точно помнит, что начинается седьмой год его эмиграции, исследователь предлагает считать более реальным, чем историческое.

В таком случае логично обратить внимание на мысли Фёдора в предпоследний день действия романа, 28 июня 1929-го, когда он говорит о своих сроках жизни не через посредство ненадёжного рецензента, а от себя: благодарит высшие силы за круглый юбилей — «10 000 дней от Неизвестного». Вряд ли стоит верить Фёдору меньше, чем Гумберту Гумберту. Подсчёты показывают, что родился Фёдор 10 февраля 1902 года. 10 февраля погиб Пушкин; его наследнику Фёдору Годунову и в символическом плане логичнее родиться в этот день, чем в один день с Чернышевским.

Есть сведения, что Набоков намеревался назвать роман «Да». Скорее всего, намеревался в шутку, такое название звучало бы избыточно «авангардно» (несмотря на величайшую новаторскую энергию, внешне тексты Сирина имитировали классические любовные или детективные романы). Но это «Да» — вполне заключённое в итоговом «Дар» — соответствует пафосу романа: приятию противоречивого, разноцветного, сияющего, прекрасного мира. Нищий герой болтается по Берлину в дырявых ботинках, но ни нищета, ни состояние ботинок не мешают ему восхищаться великолепным зрелищем бытия и его магической невидимой подкладкой, на которой начертаны до поры неясные узоры судьбы.

По справедливому замечанию Александра Долинина, «в контексте эмигрантской полемики между литературными партиями набоковское «Да» должно было прозвучать как ответ на нигилистические настроения поэтов и писателей «парижской ноты», перекликающийся с тем, как возражал им Г. П. Федотов Георгий Петрович Федотов (1886–1951) — историк, философ, публицист. В 1905 году был арестован за участие в социал-демократическом кружке и выслан в Германию. После возвращения в Россию преподавал историю Средних веков в Петербургском университете. В 1925-м получил разрешение посетить Германию для исторических исследований и в Россию не вернулся. С 1926 по 1940 год был профессором Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. Редактировал эмигрантский общественно-философский журнал «Новый град». В годы немецкой оккупации переехал в США. ⁠ , когда призывал: «Сквозь хаос, обступающий нас и встающий внутри нас, пронесём нерасплёсканным героическое — да: Богу, миру и людям» ¹⁶  Долинин А. Комментарий к роману В. Набокова «Дар». М., 2019. С. 57. ⁠ .

С пушкинским «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?» Набоков впрямую полемизировал во «Втором добавлении к «Дару»: «Да, конечно, напрасно сказал случайный и случайно сказал напрасный», а косвенно полемизирует всей книгой, исполненной жизнеутверждающего пафоса (на самом деле, конечно, именно пушкинского).

Человек в тяжелейших обстоятельствах поёт гимн мирозданию — это производит впечатление.

Ближе к концу романа Фёдор даже предполагает, что способен написать практическое руководство «Как быть счастливым».

«…Фёдор Константинович, как всегда, был обрадован удивительной поэзией железнодорожных откосов, их вольной и разнообразной природой: заросли акаций и лозняка, дикая трава, пчёлы, бабочки, — всё это уединённо и беспечно жило в резком соседстве угольной сыпи, блестевшей внизу, промеж пяти потоков рельсов, и в блаженном отчуждении от городских кулис наверху, от облупившихся стен старых домов… <…> Куда мне девать все эти подарки, которыми летнее утро награждает меня — и только меня? Отложить для будущих книг? Употребить немедленно для составления практического руководства «Как быть Счастливым»?»

Будущие книги — ключевой момент. Выписанный рецепт по эксплуатации великолепного Подарка подходит не всем. Чтобы блаженно отчуждаться от угольной сыпи, необходимо помножить всеобщий дар на индивидуальный, на литературный талант, позволяющий конвертировать в стихи (а потом, возможно, и в капитал, как минимум символический) великолепный сор повседневности. Безногая нищенка — повод для эстетического переживания, поскольку она, вопреки своему телесному статусу, торгует «парадоксальными шнурками».

Более очевидна некоторая узость подобной идеи на примере рассказа «Истребление тиранов», написанного в 1938-м. Там рецептом торжества над непобедимым сатрапом становится очищающий смех, срывающий покровы, обнажающий ничтожность насилия: в высоком смысле с этим спорить глупо, но как реальный план сработает вряд ли. Схема в «Даре» — подняться над ужасами мира на крыльях художественного творчества — очень похожая; она предлагает спасение высшим существам, способным спознаться с метафизикой. Она более реалистична, но всё же получается пособие лишь для тесного круга, для Поэтов. Идея, как нынче бы выразились, чересчур элитистская.

Я просто бедный молодой россиянин, распродающий излишек барского воспитания, а в свободное время пописывающий стихи, вот и всё мое маленькое бессмертие

Владимир Набоков

Кроме того, поэзией железнодорожных откосов сыт не будешь; восхищаться ими куда удобнее, если имеешь какой-то тыл. Пока Фёдор наливается солнцем на Груневальдзее, Зина стучит по клавишам машинки в душной конторе. Она ещё не жена Фёдора и даже не любовница, но именно она даст ему денег заплатить за квартиру. Но и жена автора, пока он обдумывает на прогулке гениальную книгу, не разгибаясь стучит на машинке и портит глаза за техническими переводами. «Вольный художник — самоотверженная Муза» — формула справедлива для обеих пар: Фёдор — Зина и Владимир — Вера.

Последние части «Дара» сочинялись на фоне страстного романа Набокова с Ириной Гуаданини, зарабатывавшей стрижкой собак, который разыгрался в Париже в начале 1937-го. Набоков, у которого недавно родился сын, даже обдумывал уход из семьи. В результате он остался с Верой и прожил с ней до конца своих дней, но «зинины» страницы «Дара» звучат как список условий для Веры, которые он начал формулировать раньше, сразу после знакомства («Вчера я видел тебя во сне — будто я играл на рояли, а ты переворачивала мне ноты», из письма от 12 января 1924 года) ¹⁷  Набоков В. Письма к Вере. СПб.: Азбука, 2018. С. 69. ⁠ .

Муза должна знать своё место, терпеливо работать, снисходительно относиться к причудам господина (Фёдор, обещав Зине пойти с ней на бал, садится подвзбить что-то в рукописи и забывает о празднике), должна сама понимать его потребности (Зина по своей инициативе даёт деньги Фёдору, он её вовсе не просит).

«Всё равно, лучшей жены не найду. Но нужна ли мне жена вообще? «Убери лиру, мне негде повернуться…» Нет, она этого никогда не скажет, — в том-то и штука» — в таких терминах рассуждает Фёдор о своей любви.

В конце книжки Зина пытается заинтересовать Фёдора своей жизнью, показывает свои фотографии… Им посвящён равнодушный абзац, на последней фотографии Зина вышла плохо, «зато на первом плане — царственная машинка, с блеском на рычажке каретки».

«Писать пасквиль на человека, страданиями и трудами которого питались миллионы русских интеллигентов, недостойно никакого таланта», — говорит Фёдору Годунову-Чердынцеву редактор Васильев. Схожее мнение сложилось в «Современных записках»: вплоть до того, что один из редакторов, Марк Вишняк Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) — юрист, публицист. С 1905 года член партии социалистов-революционеров. В январе 1918 года был депутатом и секретарём Учредительного собрания. Работал в «Известиях», вступил в Союз возрождения России, затем эмигрировал. В Париже работал в журнале «Современные записки», с 1940 года переехал в США. Там работал в русском отделе Time, преподавал литературу на курсах при Корнеллском университете (там же преподавал Набоков). ⁠ , пригрозил выйти из редакции в случае публикации — и нашёл поддержку у коллег. Уже в США Набоков предложил «Жизнь Чернышевского» в антологию эмигрантской прозы, но дело не выгорело: «Чернышевский для социалистов икона, и если мы это напечатаем, то погубим сборник, так как рабочая партия его не будет раскупать» ⁹  Бойд Б. Конверты для «Писем к Вере» // Набоков В. Письма к Вере. СПб.: Азбука, 2018. С. 37. ⁠ . После выхода полного издания Георгий Адамович, наконец-то прочитавший четвёртую главу, упрекнул автора за «капризное легкомыслие». Валентин Лукьянин, редактор, первым напечатавший «Дар» в перестройку, был вынужден оговориться двухстраничным извинением, прежде чем «представить читателю в окарикатуренном виде благороднейшую фигуру в истории российского демократического движения» ¹⁰  Урал. 1988. № 3. С. 72. ⁠ .

Есть только два рода книг: настольный и подстольный. Либо я люблю писателя истово, либо выбрасываю его целиком

Владимир Набоков

Действительно ли Набоков (формально — Годунов, но здесь место для знака равенства) сочинил о Чернышевском настолько жестокий пасквиль? Признаем, что автор беспрецедентно безжалостен к своему герою, прожившему тяжелейшую жизнь реальному человеку. Интимные моменты цинично выпячены, все проблемы личности — степень чистоплотности, больной от дешёвой пищи желудок, отрицательный талант к любому рукоделию — заострены, подчёркнуты и осмеяны. Отдельно высоколобый автор потоптался по интеллектуальной продукции, нашёл лёгкую добычу.

Набоков в связи с Чернышевским пренебрёг прощением и милосердием — и мы имеем право на этическую оценку его позиции. Но и Набоков, безусловно, считал себя вправе на любой тон разговора о человеке, который, с его точки зрения, успешно провоцировал грядущую чудовищную революцию. Идея ответственности прекраснодушных ревдемократов за катастрофу и сейчас не для всех очевидна, а тогда и вовсе казалась экзотичной, и Набоков, убеждённый в её справедливости, логично отстаивал её со всеми пушками наперевес.

При этом Набоков, как вояка из легендарных благородных эпох, помнит, что врагу следует оказать и уважение. Он неоднократно искренне восхищается смелостью и честностью Чернышевского, называет его действительным героем, он, по словам Сергея Гандлевского ¹¹  Гандлевский С. М. Эссе, статьи, рецензии. М.: Corpus, 2012. С. 211. ⁠ , «посвящает Чернышевскому сонет такой красоты и великодушия, перед которым меркнут все демократические славословия».

Что скажет о тебе далёкий правнук твой,
то славя прошлое, то запросто ругая?
Что жизнь твоя была ужасна? Что другая
могла бы счастьем быть? Что ты не ждал другой?

Что подвиг твой не зря свершался — труд сухой
в поэзию добра попутно обращая
и белое чело кандальника венчая
одной воздушною и замкнутой чертой?

Увы! Что б ни сказал потомок просвещённый,
всё так же на ветру, в одежде оживлённой,
к своим же Истина склоняется перстам,

с улыбкой женскою и детскою заботой,
как будто в пригоршне рассматривая что-то,
из-за плеча её невидимое нам.

Вопрос о «хамстве», однако, не сводится к «Жизни Чернышевского». Вот неожиданное наблюдение протопресвитера Александра Шмемана Александр Дмитриевич Шмеман (1921–1983) — священнослужитель, богослов. С 1945 по 1951 год Шмеман преподавал историю Церкви в Парижском Свято-Сергиевском православном богословском институте. В 1951 году переехал в Нью-Йорк, где работал в Свято-Владимирской семинарии, а в 1962 году стал её руководителем. В 1970 году Шмеман был возведён в сан протопресвитера — высшее иерейское звание для священнослужителей в браке. Отец Шмеман был известным проповедником, писал труды, посвящённые литургическому богословию, и почти тридцать лет вёл программу о религии на радио «Свобода». ⁠ : «Две главы из «Дара», который перечитывал много раз. Смесь восхищения и возмущения: какое тонкое разлито во всей этой книге хамство. Хамство в буквальном, библейском смысле этого слова: самодовольное, самовлюблённое издевательство над голым отцом. <…> Он не «хамит» с природой, и тут его творчество подчас прекрасно, велико… «Хамит» он исключительно с людьми, которых он видит «по-хамски»: подобное становится подобным. <…> Беспримерное торжество, удача этого «хамства» — чего стоят отчим и мать Зины в «Даре» или Ширин» ¹² Дневниковая запись, 20 апреля 1973 года // Шмеман А. Дневники, 1973–1983. М.: Русский путь, 2009. C. 27–28. ⁠ .

Или менее, возможно, авторитетный, но тоже искренний наблюдатель из современников, Пётр Пильский, о писательских образах «Дара»: «Поворачивает людей смешными и отталкивающими сторонами, укорачивает их рост, гримирует, делает из их лиц маски, щёлкает их по лбу и радуется, что всё сумел так структурировать, что при щелчке в лоб получается звонкий звук, будто из пустого сосуда» ¹³ Новая книга «Современных записок»// Сегодня. 1937. 29 апреля. ⁠ .

Эти два последних обвинения могут показаться методологически диковатыми: что же, бывают герои, нелюбимые сочинителем, выведенные критически, отчего же и нет… бывают в жизни явления, вполне достойные быть выведенными в подобных образах… зачем же связывать литератору руки! Но вот чувствуют Шмеман и Пильский в набоковской интонации что-то «не то».

О, не смотри на меня, мое детство, этими большими, испуганными глазами

Владимир Набоков

Здесь можно вспомнить и явно одобряемое автором хозяйское отношение Фёдора к Зине. Или случай с Адамовичем, который, откликаясь на вторую главу «Дара», хвалил «восхитительный по мастерству, своеобразию и одушевлению рассказ об отце героя, не менее восхитительные строки о Пушкине» ¹⁴  Последние новости. 1937. 7 октября. ⁠ , а в третьей главе обнаружил пренеприятную пародию на себя в образе Христофора Мортуса и, конечно, обиделся. По отношению к Адамовичу такой кунштюк и впрямь недалёк от хамства. И можно понять Михаила Цетлина, написавшего после журнальной публикации: «Замечательный художник! Такая острота восприятия… и вдруг трата своего «дара» на остроумные карикатуры Пильского и Адамовича, как это мелко! Достоевский хоть писал свои пасквили на Грановского Тимофей Николаевич Грановский (1813–1855) — историк. Преподавал в Московском университете историю западноевропейского Средневековья, заложил основы этой дисциплины в России. Дружил с Огарёвым и Герценом, был близок к кругу журнала «Современник». Грановского называют прототипом Степана Верховенского в «Бесах» Достоевского. ⁠ и Тургенева, а не на Пильского» ¹⁵  Современные записки. Париж, 1920–1940. Из архива редакции. Т. 4. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 271. ⁠ .

Причины подобных «срывов» кроются, возможно, в тогдашней жизненной и метафизической ситуации автора. Набоков к середине тридцатых проявил себя литератором вполне гениальным; и гений свой он уже достойно реализовал в нескольких великолепных книгах, при этом гонорары оставались копеечными, основной доход приносила жена (что не для всякого мужчины комфортно). Перспектива просматривалась плохо, вспыхнувший в 1937 году роман с Ириной Гуаданини намекал на возможность какой-то иной судьбы, на фоне преступной страсти мучительно обострился псориаз, которым писатель страдал всю жизнь… а тут ещё и эпоха сгущается. Автор очень сильно нервничает, оснований более чем достаточно.

«Дар» — книга превосходства. Не совсем ещё умея совладать с физической жизнью, Набоков написал роман о метафизическом превосходстве позиции Художника над любой, пожалуй, другой. Мы оставляем русского романиста Набокова на том месте, где великолепное гордое одиночество может вот-вот превратиться в высокомерие и бесконечный эгоизм. Автор и его книга балансируют на этом тонком канате.

В пятой главе «Дара» есть виртуознейший и мало предназначенный для читательских глаз абзац, описывающий пляжную толпу на озере в Груневальде: возможно, он отсылает к сцене купания солдат в «Войне и мире», но главное — производит столь отталкивающее впечатление, так бьёт в глаза и нос наростами и вздутыми жилами, туземными мозолями, глобусами грудей и тяжёлыми гузнами, что при перечитывании романа его всегда хочется пропустить.

Действие главы происходит в 1929 году; в рассказе 1925 года «Драка» пляжная толпа на том же самом озере описана совсем иначе, с симпатией, с любованием даже. В литературном времени прошло четыре года, но в жизни автора — больше, заметно изменилась в Германии общественная атмосфера.

Отношение Набокова к немцам — непростой вопрос. Часто можно прочесть, что он не знал языка и ненавидел Германию. То, что с языком дела у него обстояли не так уж плохо, хотя и не блестяще, можно понять из его писем к жене, где хватает немецких выражений и описываются ситуации коммуникации автора с немецкоговорящими людьми. Что до острых выражений в адрес Германии — они есть, в том числе в эпоху многочисленных лирических рассказов о сияющих берлинских рекламах, о пёстрых лужах на мокрых дорогах. «Я с ужасом думаю об ещё одной зиме здесь. Меня тошнит от немецкой речи, — нельзя ведь жить одними отраженьями фонарей на асфальте, — кроме этих отблесков, и цветущих каштанов, и ангелоподобных собачек, ведущих здешних слепых, есть ещё вся убогая гадость, грубая скука Берлина, привкус гнилой колбасы и самодовольное уродство. Ты это всё понимаешь не хуже меня. Я предпочел бы Берлину самую глухую провинцию в любой другой стране» (4 июля 1926 года) ¹⁸ Набоков В. Письма к Вере. СПб.: Азбука, 2018. С. 142. ⁠ . Звучит, конечно, совершенно убойно, но надо иметь в виду, что таких жёстких отзывов не насчитать больше двух-трёх. Хотя тема желательного отъезда из Германии возникает в письмах довольно часто.

Зеркало многозначительно опустело, и он почувствовал то, что пошлее всего на свете: укол упущенного случая

Владимир Набоков

Не исключено, что Набоков попросту осторожничал, не хотел оставлять свидетельств негативного отношения к стране пребывания. Выражал его как-то иначе. Для главного героя «Дара» автор искал фамилию с шипящей ¹⁹  Долинин А. А. Комментарий к роману В. Набокова «Дар». М.: Новое издательство, 2019. С. 19–20. ⁠ , остановился на варианте «Чердынцев». Но в романе непропорционально великое множество и других носителей шипящих в фамилии: Кончеев, Чернышевские, Щёголевы, Буш, Ширин, Ступишин, Шуф, Шахматов, Лишневский, Чарский, Пышкин, Пушкин, Шполянский, Левченко, Чаплин, Петрашевский, Анучин… Совпадение? Или изощрённый, говоря по-современному, троллинг; некоторые русские звуки и буквы затруднительно передать по-немецки. Апофеозом тут вымышленный биограф Чернышевского, который носит фамилию Сухощоков, по-немецки — Suchoschtschokow.

Этот троллинг тонко уловил берлинский полицейский: пытаясь зафиксировать в блокноте личность практически голого (украли одежду на пляже) героя, он не удовлетворён ответом «Фёдор Годунов-Чердынцев» и ревёт: «Перестаньте делать вицы На немецком Witze machen — шутить. ⁠ и скажите ваше имя».

Годунов-Чердынцев встречает на Виттенбергплац семь соотечественников подряд. В данном случае концентрация бывших подданных Николая II усугублена тем фактом, что Фёдор находится близ русского книжного магазина Des Westens (Пассауэр-штрассе, 3). Но россиян, бежавших от революции, в Берлине действительно было великое множество; точных данных не существует, но оценка в 300 000 человек одновременно кажется достоверной.

Когда после сцены писательского собрания, состоявшегося в кафе «Леон» на Ноллендорфплац, в котором проводили свои заседания многие эмигрантские творческие союзы, Фёдор следует пешком к себе на Агамемнон- [Нестор-] -штрассе, он проходит мимо мест, где в разные моменты двадцатых обитали Белый, Цветаева, Ходасевич, Берберова Нина Николаевна Берберова (1901–1993) — писательница, поэтесса. Эмигрировала вместе с Владиславом Ходасевичем в 1922 году, спустя десять лет пара разошлась. Берберова писала для эмигрантских изданий «Последние новости» и «Русская мысль», публиковала романы и циклы рассказов. В 1936 году выпустила ставшую популярной литературную биографию Чайковского. В 1950 году переехала в США, где преподавала в университетах русский язык и литературу. В 1969 году вышла книга воспоминаний Берберовой «Курсив мой». ⁠ , Николай Минский Николай Максимович Минский (настоящая фамилия — Виленкин; 1855–1937) — поэт, писатель, адвокат. Автор религиозно-философских книг «При свете совести» (1899) и «Религия будущего» (1905). Был членом Религиозно-философского общества в Петербурге. Вместе с Горьким издавал большевистскую газету «Новая жизнь». С 1906 года Минский жил в основном за границей: в Берлине, в Лондоне, где был сотрудником советского полпредства, в Париже. ⁠ , Вера Лурье Вера Иосифовна Лурье (1901–1998) — поэтесса. Была членом поэтической группы «Звучащая раковина», которой руководил Гумилёв. Эмигрировала в 1921 году. В Берлине писала для «Голоса России» и «Дней». Дружила с Андреем Белым. После того как Берлин перестал быть центром русской эмиграции, работала учительницей русского языка. Писала воспоминания. ⁠ , Эренбург, Алексей Толстой, Н. Никитин, Юлий Айхенвальд Юлий Исаевич Айхенвальд (1872–1928) — литературный критик. Занимался философией, был секретарём редакции журнала «Вопросы философии и психологии». Получил известность благодаря критическим фельетонам, которые публиковал в «Русских ведомостях», «Речи» и «Русской мысли». Статьи были изданы в сборнике «Силуэты русских писателей» (1906). В 1922 году Айхенвальд был выслан из страны на «философском пароходе». Жил в Берлине, выступал с лекциями, работал в газете «Руль», участвовал в создании Кружка друзей русской литературы. Погиб, попав под трамвай. ⁠ (выйдя однажды от Набокова, жившего тогда как раз на Пассауэр-штрассе, после вечеринки и направляясь примерно туда же, где живёт Годунов-Чердынцев, он погиб под колёсами трамвая), мимо русского кабаре «Синяя птица» и мимо облюбованного русскими кафе «Прагер-диле».

Необходимо, однако, подчеркнуть, что пик «русского Берлина» приходится на первую половину десятилетия, после укрепления марки в 1924 году россияне стали активно разъезжаться из столицы Германии, и к годам действия «Дара» их стало в городе уже несколько меньше.

Об отдельном издании «Дара» Набоков стал беспокоиться ещё до окончания журнальной публикации, когда стало ясно, что четвёртой главы читатель не увидит. Идеей проникся А. С. Коган, владелец издательства «Петрополис», шла речь о двухтомнике, куда кроме основного текста предполагалось включить рассказ 1934 года «Круг», посвящённый сестре Фёдора Годунова Тане, при этом в рассказе изображены и сам тринадцатилетний на момент действия Фёдор, и его отец, а также специально написанное для этого «проекта» «Второе дополнение к «Дару», посвящённое этимологическим теориям Годунова-Чердынцева-старшего.

Что ещё можно было бы включить в гипотетическую большую книгу «Весь «Дар» кроме пяти глав романа и этих двух добавлений? Конечно, черновики второй части, но возможны и другие идеи. Александр Долинин предполагает, что сложные фрагменты «Solus Rex» и «Ultima Thule» тоже создавались для продолжения «Дара», что это очередные сочинения Фёдора Годунова. Эта версия недоказуема, но согласуется с эмоцией читателя, который, закрывая последнюю страницу «Дара» (завершающегося словами «и не кончается строка»), не хочет расставаться с любимым произведением.

Кроме того, своеобразным приложением к «Дару» может считаться роман Набокова «Приглашение на казнь», быстро сочинённый между «Жизнью Чернышевского» и основной частью «Дара». Образ его главного героя Цинцинната Ц., что убедительно показано Норой Букс, также вызван к жизни фигурой Николая Чернышевского, только всё нелепое, жалкое и смешное в нём трактовано как тёплое и трогательное; своего рода фигура сожаления, извинение за собственный текст, за четвёртую главу «Дара».