Знакомство русского читателя с Чеховым начинается, как правило, в школьные годы с коротких рассказов и простых историй, в которых главным кажется анекдотическая сторона какого-нибудь происшествия или колоритная бытовая зарисовка. Это обманчивое впечатление простоты и доступности вскоре проходит, и Чехов в жизни читающего русского навсегда занимает своё законное место большого и сложного писателя, к которому возвращаешься в разные годы, находя что-то новое и очень важное. Иначе обстоит дело с иностранным читателем — знакомство может состояться в зрелые годы и сразу с его более крупных произведений. С чего началось ваше знакомство с Чеховым, каким он открылся для вас? 

В отличие от других писателей, которых я стала читать в годы лицея, таких как Толстой и Достоевский, моё знакомство с Чеховым началось в университетский период, в Пизе, где я училась на факультете иностранных языков и где я окончила аспирантуру по славистике с диссертацией о влиянии Чехова на кинематограф России. В течение трёх лет я погружалась в чеховский мир, читая и перечитывая его рассказы, пьесы и литературу — в основном о его поэтике. Я посмотрела многие фильмы, так называемые чеховские экранизации, благодаря незабываемому периоду в моей жизни, проведённому в Санкт-Петербурге, особенно в 2006–2008 годах. В Институте истории искусств мне помогли выдающиеся люди уникальной компетентности и щедрости, такие как киноведы и библиографы Пётр Багров, Анатолий и Анна Загулины. А в Москву, помню, я специально поехала из Санкт-Петербурга, чтобы познакомиться и взять интервью у Неи Зоркой Нея Марковна Зоркая (1924–2006) — кинокритик, историк кино. Была главным научным сотрудником Государственного института языкознания. За поддержку диссидентов в 1960-е была исключена из партии. В 2000-е преподавала в РГГУ и Российской академии театрального искусства. Автор книг об истории советского кино и русского массового искусства, актёрах и режиссёрах (Алексее Попове, Евгении Вахтангове, Алле Демидовой и других). ⁠ — встреча, начавшаяся в коридоре Московского университета, на следующий же день продолжилась у неё дома. Наша беседа охватила широкий спектр тем, связанных с Чеховым: от особенностей его кинематографического воплощения в 1960–70-е годы до причин поездки на Сахалин и несправедливости мнения о равнодушии Чехова к женщинам. Среди своих любимых чеховских фильмов Нея Зоркая выделила телесериал «Моя жизнь», а «Даму с собачкой» назвала культовым фильмом. Её советы, как методологические, как и содержательные, оказались для меня чрезвычайно ценными.  

Одну из глав своей диссертации (после защиты вышла монография «Lo scrittore bifronte. Anton Čechov tra letteratura e cinema (1909–1973)» «Двуликий писатель: Антон Чехов между литературой и кино (1909–1973)» (ит.). ⁠ ) я посвятила трилогии фильмов ленинградского режиссера Иосифа Хейфица «Дама с собачкой» (1960), «В городе С.» (1966) и «Плохой хороший человек» (1973). Особый интерес для меня представляли архивные материалы Хейфица — его дневники, литературные сценарии и записи заседаний на «Ленфильме», где обсуждались режиссёрские решения. Иногда коллеги просили его внести изменения, чтобы максимально сохранить в кинематографической интерпретации чеховскую атмосферу и глубинные авторские идеи. 

Чтобы точнее ответить на ваш вопрос, замечу, что я познакомилась с Чеховым (прежде всего с его рассказами) уже во взрослом возрасте. Понимание его мира и поэтики пришло благодаря внимательному чтению его рассказов в диахронии, изучению литературы и плодотворным беседам с русскими литературоведами и киноведами, потом, когда, спустя годы, я приступила к написанию книги «Чехов в Италии. Герцогиня д’Андриа и другие переводы (1905–1936)», у меня возникло ощущение, что передо мной открывается ещё другой, новый Чехов. 

Расскажите, пожалуйста, о вашей последней книге «Чехов в Италии». По моему мнению, её предмет — восприятие Чехова и переводческие подходы к нему в разные годы — необыкновенно увлекателен. 

Идея этой книги возникла, когда началась пандемия и у меня появилось больше времени для исследований. Чтобы совсем не падать духом, надо было плодотворно использовать это время, провести его в хорошей компании, когда вокруг нас — надолго запертых в своих домах — страх и сострадание были преимущественными чувствами. И Чехов дал мне какую-то надежду. Стоит отметить, что за несколько месяцев до этого я стала членом итальянской исследовательской группы, изучающей вхождение зарубежной литературы в итальянский контекст преимущественно через подход социологии Пьерa Бурдьё Пьер Бурдьё (1930–2002) — французский социолог, культуролог и философ. Один из самых значительных учёных-гуманитариев XX века, автор основополагающих работ по социологии культуры и литературы. Ввёл в социологию понятия поля, габитуса, символического капитала. ⁠  и Итамара Эвен-Зохара Итамар Эвен-Зохар (р. 1939) — израильский культуролог и переводовед. Начинал как структуралист, позднее разработал собственную полисистемную теорию, описывающую культуру как сложную систему взаимосвязанных элементов. ⁠ , то есть рассматривая переводную художественную литературу как неотъемлемую часть итальянской литературы и культуры. Итак, я решила вновь обратиться к Чехову, но уже с иной точки зрения: не сопоставляя его рассказы с другой семиотической системой, как кино, а исследуя их переход из одного лингвокультурного контекста в другой.

Я поставила перед собой задачу ответить на следующие вопросы: какие рассказы Чехова были выбраны для перевода в Италии в начале XX века, кто и как их переводил, в каких издательствах они были опубликованы и с какими предисловиями или послесловиями. В целом я повторила структуру моей первой книги: сначала попыталась воссоздать диахроническую общую картину итальянских переводов Чехова, начиная с появления первого сборника в 1905 году, затем сосредоточилась на примере талантливой переводчицы Энрикетты Капечелатро Карафы, герцогини д’Андриа (1863–1941), которая в 1936 году перевела для издательства Utet двенадцать чеховских рассказов. В те годы, при фашистском режиме, объём переводной литературы, в том числе русской, значительно сократился. Тем не менее герцогиня д’Андриа перевела семь из одиннадцати произведений русской литературы, заканчивая свою карьеру в 1941 году переводом «Анны Карениной». Рассказ «Пари» Чехова, переведённый ею, глубоко меня впечатлил. Ситуация заключения главного героя по договору юриста во флигеле банкира отозвалась особенно остро на фоне нашего собственного «заключения» в домах. Меня поразили его внутренние изменения во время изоляции благодаря чтению и неожиданная развязка с его внезапным исчезновением, которая полностью опрокидывает первоначальное условие пари. Банкир совершенно не ожидал, что адвокат выдержит долгие годы заключения и что он окажется готов отказаться от выигрыша. Герцогиня д’Андриа здесь, как в большинстве рассказов, сумела найти правильные слова, найти равновесие между двумя языками, найти ритм чеховского предложения — это совсем не простая задача.    

Среди переводчиков, которые до неё переводили Чехова, меня особенно поразила работа итальянского художника и критика, одного из основателей футуризма Арденго Соффичи (1879–1964) и русского художника Сергея Ястребцова (1878–1954), известного под псевдонимом Серж Фера. В 1910 году для альтернативного издательства Quaderni della Voce под руководством Джузеппе Преццолини Джузеппе Преццолини (1882–1982) — итальянский писатель, критик, редактор. Принадлежал к футуристам, в 1900-е был соиздателем журнала Leonardo, впоследствии основал журнал Voce. Эмигрировал во Францию после прихода к власти фашистов, впоследствии работал в Колумбийском университете в США. Умер в Швейцарии. ⁠ они перевели «Даму с собачкой», «Шампанское», «Страх», «Спать хочется», «Тиф», «Сапоги», «Попрыгунью», «Баб». Чтобы понять, как они работали вместе, я прочитала опубликованную переписку между этими двумя друзьями и выяснила, что они перевели рассказы в Тоскане, а потом, после возвращения Фера в Париж, продолжали обмениваться в письмах мнениями и советами. Их переводы отличаются использованием своеобразных тосканизмов той эпохи, которые также встречаются в оригинальных произведениях Соффичи. На эту работу обратил внимание видный итальянский критик, прозаик, поэт, журналист Джузеппе Борджезе, по мнению которого полезное дело сделали Соффичи и Фера, переводя очень «живо» чеховские рассказы для итальянского читателя, который до этого судил о Чехове больше всего по его коротким юмористическим рассказам. Представление о писателе складывалось отрывочное. Такие значимые фигуры итальянской культурной среды, как Преццолини, Соффичи, Борджезе и другие, а также как Адриано Тильгер Адриано Тильгер (1887–1941) — итальянский философ, культуролог, исследователь театра Луиджи Пиранделло. Автор книги об истории человеческого труда. Не следует путать с полным тёзкой — современным ультраправым политиком. ⁠ и Пьетро Панкраци Пьетро Панкраци (1893–1952) — итальянский писатель и литературный критик. Руководил литературными журналами Pegaso и Pan. Вместе с Джованни Папини составил антологию итальянской поэзии начала XX века «Poeti d'oggi». Автор современных интерпретаций басен Эзопа. Считается одним из самых ярких итальянских критиков XX века, его статьи отличал отточенный и выразительный стиль. ⁠ , написавшие предисловие и рецензии на другие чеховские издания тех лет, свидетельствуют о большом интересе к русскому писателю, к его проникновению в итальянскую культуру не без влияния теории юморизма Луиджи Пиранделло Луиджи Пиранделло (1867–1936) — итальянский драматург и писатель. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1934). Начинал как поэт, впоследствии прославился как автор реалистических и трагифарсовых пьес. В 1920-е был членом Национальной фашистской партии, продолжал поддерживать фашизм и после выхода из неё. Пьесы Пиранделло оказали влияние на таких писателей, как Жан-Поль Сартр, Сэмюел Беккет, Гарольд Пинтер. ⁠ 1908 года. Об этом я пишу в своей книге, делая вывод, что предложение переводов произошло не в результате абстрактного посредничества двух просто различных литературных сфер, а в конкретном контексте возможности признания русского писателя итальянскими читателями. 

Трудно осознать, что Чехова не стало в самом начале XX века, настолько современным автором он кажется — и в силу присущей ему ироничности, и по остросоциальной тематике его произведений. Можно ли сказать, что Чехов в целом ближе к западным модернистам XX века, чем к реалистам и сатирикам-нравописателям XIX века? Случайно ли Владимир Набоков в 1970-х годах назвал «Даму с собачкой», написанную в конце XIX века, примером образцового рассказа в одном ряду с «Превращением» Кафки, относящимся уже к другой эпохе? 

В 2021 году мы с коллегами из других итальянских университетов организовали чеховскую международную конференцию под названием «Вслед за Чеховым: прочтения, адаптации, транспозиции», которая должна была состояться в Сиене, но в итоге мы были вынуждены провести её в онлайн-формате. В ней участвовали коллеги из разных стран мира, причём не только слависты, но и специалисты по итальянской и сравнительной литературе. Я упоминаю эту конференцию, потому что некоторые доклады были посвящены именно близости Чехова к западным модернистам XX века, и до сих пор помню одно заключение: «Чехов не должен был писать так в 1883 году, когда Джойсу и Вулф был всего год, а «наш» Федериго Тоцци Федериго Тоцци (1883–1920) — итальянский писатель и журналист. Пользовался поддержкой Луиджи Пиранделло. Основатель националистического журнала La Torre. Умер от испанки. Настоящую славу его произведения обрели только во второй половине XX века, оказав влияние на таких авторов, как Итало Кальвино и Альберто Моравиа. ⁠ только родился». Тот факт, что кризис персонажа и утрата значимости сюжета, его фрагментация (или отсутствие), усложнение причинных связей и проявление неосознанных переживаний вовсе не являются новшествами двадцатого века — как это утверждает итальянский исследователь модернизма Пьерлуиджи Пеллини, поддерживающий идею непрерывности элементов модернизма с конца романтизма, — показывает, насколько Чехов близок своим реализмом к модернистам, таким как Джойс, Мэнсфилд Кэтрин Мэнсфилд (1888–1923) — новозеландская писательница. Училась в Англии, после нескольких лет на родине вернулась в Лондон и вошла в круг британских писателей-модернистов. Испытала сильное влияние Чехова. Опубликовала высоко оценённые критикой сборники новелл «Блаженство» и «Вечеринка в саду». Умерла от туберкулёза, значительная часть её наследия была издана посмертно. В настоящее время Мэнсфилд признана классиком англоязычной литературы XX века. ⁠ и Кафка, к Пиранделло и Тоцци в Италии. Я думаю, что эта связь также объясняет многочисленность его переводов в тридцатых годах XX века в итальянской среде и особенный успех в двадцатых годах, когда модернизм достиг своей вершины. 

Вы напомнили мне одно из моих любимых эссе — о рассказе «Дама с собачкой» Владимира Набокова. Мне кажется, что он совсем не случайно назвал это произведение в одном ряду с «Превращением» Кафки, — между прочим, масштабное превращение, которое нам показывает Кафка, это и есть гиперболизация той «системы волн», которая у Чехова не имеет кульминации. Но есть, по-моему, другие ранние рассказы Чехова, которые ещё больше отсылают к теме превращения в ключе Кафки, так как у этих двух писателей есть рассказы с похожим неожиданным, мрачным и издевательским концом, как «Приговор» (1912) и «Смерть чиновника» (1883).  

Давайте ещё немного поговорим о современности Чехова. Перечитав недавно его короткий рассказ «Печенег» (1897), отчасти посвящённый вопросам вегетарианства и равноправия в семье, я подумал о том, что с тех пор ничего не изменилось и что его легко можно было бы переписать в духе схожих по теме рассказов, сто лет спустя печатавшихся всюду в журналах. Так и, к примеру, напоминающая набоковскую «Весну в Фиальте» великолепная новелла «Ариадна» (1895), с её автобиографическими заграничными и курортными впечатлениями на фоне долгого любовного наваждения. Что, на ваш взгляд, остаётся более современным — пронзительный чеховский пессимизм, семейная драма или его стойкая вера в лучшее будущее, сулящая нам, его потомкам, «всё небо в алмазах»?         

Рассказ «Печенег», по-моему, вполне связывается с размышлениями о модернизме Чехова. Здесь мы становимся свидетелями характерной для писателя короткой встречи двух разных персонажей, бывшего офицера, разговорчивого Жмухина, с тихим вегетарианцем, между которыми отсутствует взаимопонимание. Примечательно, что после разговора со своим гостем и его ухода Жмухин погружается в раздумья, то есть их встреча становится поводом к мимолетной эпифании на фоне драмы жизни. В последнем параграфе чередование мыслей, бытовых деталей и действий: «…он размышлял долго о всеобщей безнравственности, о телеграфе, о телефоне, о велосипедах, о том, как всё это не нужно, успокоился мало-помалу, потом закусил не спеша, выпил пять стаканов чаю и лёг спать» — раскрывает экзистенциальный кризис одинокого человека, который утратил возможность что-то изменить в своей жизни и в жизни своих сыновей. Что касается упомянутых чеховских тем, они действительно актуальные, но бессмертие Чехова, на мой взгляд, заключается в ином, то есть в его способности останавливаться на деталях нашей жизни, как материально-бытовых, так и более психологических, которые только внешне кажутся незначительными. Помочь нам увидеть их — значит дать возможность лучше понять себя и другого, а возможно, и примириться с существующими разногласиями. Это и есть чеховская вера. 

В каком направлении, на ваш взгляд, могли бы продолжаться исследования Чехова в Италии? Чувствуется ли недостаток исследовательского внимания к какой-либо области чеховедения?

В Италии, к сожалению, наблюдается значительный пробел в чеховедении, поэтому среди других перспективных направлений самыми важными представляются как изучение рецепции Чехова в итальянской культуре и его влияния на национальную литературу, так и детальный анализ истории переводов его произведений. Что касается театрального наследия Чехова, то особый научный интерес представляет систематизация всех существующих переводов его драматургии — начиная с первых работ начала XX века и заканчивая современными интерпретациями. Не менее важным видится и исследование режиссёрских подходов к многочисленным постановкам чеховских пьес на итальянской сцене, включая анализ различных методов сценической интерпретации.

Что именно вам хотелось бы перевести из Чехова на итальянский язык и почему?

Это вопрос меня волнует: выбрать среди богатого наследия Чехова — рассказов, пьес и писем — непросто. Письма, кстати, переведены лишь частично, и, несмотря на то что издатели не любят этот жанр, я считаю, что настало время их представить итальянскому читателю. Это позволило бы создать более полное представление о Чехове как о писателе и человеке. Что касается рассказов и пьес, существуют разные переводы, и некоторые не всегда на высоте оригинала, но, независимо от этого, новые версии всегда нужны, потому что каждое произведение раскрывает что-то новое при новом чтении — в этой связи стоит отметить недавно вышедшее полное собрание пьес Чехова в одном томе под редакцией Фаусто Малковати и Роберты Арчеллони.

Для перевода я бы выбрала, наверное, наиболее психологические рассказы, потому что они мне особенно близки, такие как «В овраге» (1899) и «Именины» (1888). Масса непереведённых материалов находится в томах «А. П. Чехов. Pro et Contra», и тут можно только давать волю своим желаниям: «Чехов глазами русских писателей» — это первое название, которое мне пришло в голову, для итальянского сборника со статьями Сергея Булгакова, Леонида Гроссмана, Георгия Адамовича, Михаила Зощенко, Юрия Трифонова и так далее. И книгу «Поэтика Чехова» Александра Павловича Чудакова я бы с удовольствием перевела, особенно для моих итальянских коллег и специалистов литературоведов. С уверенностью могу сказать, что до конца ещё далеко-далеко и что мои исследования Чехова будут продолжаться ещё долго. Поэтому самое сложное и приятное только ещё начинается.