Музыка сопровождала Грибоедова всю жизнь. Он был не только первоклассным исполнителем, но и хорошо знал теорию музыки, создавал свои композиции. Играть на фортепиано он научился ещё в детстве, вместе с сестрой Марией, и часто импровизировал. 

Писатель и дипломат, Грибоедов был не прочь пошутить. Например, в Брест-Литовске он пробрался к органу в католическом монастыре, сначала сыграл служебную музыку, но «вдруг священнодейческие звуки умолкли, и с хор раздался наш кровный, наш родной «Камаринский». 

Дипломатические поездки были полезны и для музыкальных занятий писателя: в путевых заметках он фиксировал народный фольклор. Одна из грузинских мелодий, которую привёз Грибоедов, так понравилась Пушкину, что он создал для неё слова — так появилось стихотворение «Не пой, красавица, при мне…». К сожалению, из собственных музыкальных сочинений Грибоедова сохранилось не так много: всего два вальса (ля-бемоль мажор и ми минор).

У Лермонтова было нетипичное для поэта увлечение: математика. Он любил математические примеры и развлекал знакомых фокусами с цифрами.

Однажды, оставшись в гостях у Алексея Александровича Лопухина, Лермонтов до ночи решал задачу и заснул. С утра поэт записал ответ на доску, а на стене своей комнаты нарисовал загадочный портрет. Как объяснил Лермонтов, это лицо приснившегося ему человека, который помог справиться с примером. 

Ещё один случай вспоминает офицер Андрей Чарыков: на вечере у барона Вревского Лермонтов раздал присутствующим «по клочку бумаги и предложил написать по порядку все буквы и обозна­чить их цифрами; потом из этих цифр по соответству­ющим буквам составить какой-либо вопрос». После он удалился в отдельную комнату и спустя время вынес ответы. Их точность удивила публику. Лермонтов, раскрывая секрет, говорил, что «между буквами и цифрами есть какая-то таинственная связь; потом упоминал что-то о высшей математике».  

Среди увлечений Николая Гоголя были рукоделие и ботаника: он, например, коллекционировал засушенные цветы и изучал ботанические труды, доискивался, как те или иные цветы именуются в народе. Но самое известное и страстное из гоголевских увлечений — кулинария. В своей записной книжке он фиксировал названия блюд, попадавшиеся ему во время путешествий, и переносил их на страницы своих произведений: «Чичиков оглянулся и увидел, что на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припёками: припёкой с лучком, припёкой с маком, припёкой с творогом, припёкой со сняточками». Особо же полюбились Гоголю макароны, которые он по приезде из Италии готовил своим знакомым. Сергей Аксаков описывал этот процесс так: «Нельзя было без смеха и удивления смотреть на Гоголя; он так от всей души занимался этим делом, как будто оно было его любимое ремесло, и я подумал, что если б судьба не сделала Гоголя великим поэтом, то он был бы непременно артистом-поваром».

Тургенев не только увлекался охотой, но и пробовал себя в шахматах. К игре он относился серьёзно: штудировал теорию, изучал партии по периодике. «Разбираю шахматные игры по книгам, — писал он Сергею Аксакову. — От упражнения я достиг некоторой силы».

Писатель активно участвовал в шахматной жизни Петербурга, вступил в Общество любителей шахматной игры. За границей он также не забывал практиковаться: был постоянным посетителем центра шахматного притяжения — Саfé de la Régence в Париже — и даже стал вице-президентом Баден-Баденского шахматного конгресса. За искусную игру слонами французские шахматисты дали ему титул «Рыцарь слона».

Антона Чехова всерьёз интересовали почтовые марки. У него образовалось солидное собрание: около 15 тысяч экземпляров из разных уголков мира — от Латинской Америки до Юго-Восточной Азии. 

Марки писатель вырезал из конвертов присланных ему писем, а также просил знакомых сохранять необычные образцы. Он писал сестре Марии: «Марки не бросай, а оставляй для меня». Сначала он их собирал в вазу, стоявшую рядом со столом, а после раскладывал по пачкам и перевязывал. Ну а позднее, после смерти писателя, появились марки уже с его портретом.

Куприн был большим поклонником спорта и, говоря современным языком, пропагандировал здоровый образ жизни — даже стал организатором атлетического общества. Список спортивных занятий писателя внушителен: плавание, стрельба, конный спорт, борьба. Он записался в школу плавания, открытую Леонидом Романченко, любил смотреть на выступления тяжелоатлетов в цирке, а в стрельбе Куприн видел искусство, подвластное не каждому, в котором «нет пределов для совершенствования». О своих увлечениях писатель рассказывал в спортивном журнале «Геркулес», где работал журналистом, и говорил, что «в спортивных состязаниях — школа жизни».

Особенно писателя интересовали экстремальные виды спорта, которые в то время были, пожалуй, ещё опаснее, чем сегодня. В 1909 году он погрузился в скафандре на морское дно, а после поднялся в небо на воздушном шаре с авиатором Сергеем Уточкиным. Один из следующих полётов — в 1910 году со знаменитым силачом Иваном Заикиным — чуть было не закончился трагедией: аэроплан упал, но пассажиры выжили. В заметке «Мой полёт» Куприн описал свои ощущения в тот момент: «Всё это происходило будто в сказке, было какое-то забвение времени, опасности, ценности собственной жизни, было какое-то странное равнодушие».

Булгаков был страстным бильярдистом. Его первая жена, Татьяна Лаппа, рассказывала, что перед свадьбой к ним часто приходил шафер — Борис Богданов, дарил ей конфеты, говоря писателю: «Вот, это твоей жене. Пускай ест конфеты, а мы с тобой пойдём сейчас на бильярде поиграем». Позднее Булгаков регулярно проводил часы за бильярдным столом в Клубе работников искусств и даже несколько раз состязался с профессиональным игроком — Николаем Березиным. 

Живой интерес в клубе вызывали партии Булгакова с Маяковским: литературные соперники становились противниками по бильярду. Михаил Яшин, бывший, как он сам себя называл, их «секундантом», отмечал, что каждый из игроков обладал своим стилем: «Маяковский обладал необыкновенно сильным ударом, любил класть шары так, что «лузы трещали». Бул­гаков играл более тактично, более вкрадчиво, его удары были мягче, эластичнее и зачастую поражали своей не­ожиданной меткостью». Зрители ожидали скандала, но его не было — только изящные подколки. Драматург Сергей Ермолинский описывает один из таких диалогов между Маяковским и Булгаковым:

— Разбогатеете окончательно на своих тетях Манях и дядях Ванях, вы­строите загородный дом и огромный собственный бильярд. Непременно навещу и потренирую.
— Благодарствую. Какой уж там дом!
— А почему бы?
— О Владимир Владимирович, но и вам клопомор не поможет, смею уверить. Загородный дом с собствен­ным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.

Фотография настолько увлекала Ильфа, что ради неё даже пришлось отложить на год написание «Золотого телёнка»! Евгений Петров шутил по этому поводу, что раньше у него был соавтор и 800 рублей на фотоаппарат, а теперь нет ни того ни другого: «Он только и делает, что снимает, проявляет и печатает. Печатает, проявляет и снимает».

Ильф фотографировал всё: улицы, знакомых, смешные сценки, любил необычные ракурсы. По словам Виктора Ардова, фотография была для него «ещё одним способом поглубже залезать в делишки этой планеты». Любительские кадры писателя стали прекрасными иллюстрациями для путевых очерков: журнал «Огонёк» вместе с рассказами Ильфа и Петрова о Соединённых Штатах опубликовал 150 американских снимков Ильфа. Уже в наше время устраивались выставки его фотографий.

Валентин Катаев, как и Чехов, был коллекционером, только собирал он нечто более нетипичное: кепки. Их у писателя хранилось около 200 штук. Ассортимент был крайне широк: жокейки, лондонские в клетку, плоские, накрахмаленные… Были среди них кепки известных лётчиков и писателей, и каждая — со своей историей. Андрей Вознесенский так в стихах изобразил его коллекцию:

А Катаев имеет кепки,
сплющенные, как скрепки,
для пришпиливания мозгов.
Фиалковые, стиляжные —
с тылу для вентиляции
с ситечком или сеткой… 

Эдуард Багрицкий очень любил рыб. Морская тематика часто появляется в стихотворениях поэта:

Рыбак, ты не должен смотреть назад!
Смотри на восток — вперёд!
Там вехи над самой водой стоят
И колокол поёт.

В воспоминаниях Константина Паустовского о первой встрече с Багрицким он тоже связан с морем: «…Я увидел Эдуарда Багрицкого в сумерки на молу. Он сидел и беседовал с рыболовами. Он поведал мне о рыболовах и кошках несколько замечательных историй, придуманных тут же, на месте». Когда поэт жил в Одессе, он непосредственно участвовал в ловле черноморских бычков и скумбрии.

Больше всего Багрицкому нравились необычные рыбы. Как-то раз, узнав о редких белых бойцовских рыбках, он твёрдо сказал своему другу Якову Шведову: «Я решил достать их во что бы то ни стало». И достал — переписывался с немецкими ихтиологами, потратил на покупку большие деньги, но достал. 

Для поэта, который болел астмой и не мог путешествовать, его аквариумы были способом перенестись в другое пространство. В них, как вспоминает Юрий Олеша, «он видел путешествия, которых не мог совершить. Видел берега и воды недостижимых для него стран».