Начнём, конечно, с самых попсовых соперничеств. Толстой против Достоевского! Начинаем с 1840-х — и до конца XX века.

Это, по правде говоря, не совсем честно: Толстых в литературе было как минимум трое, и всплеск в 1920 — 1930-е явно приходится на красного графа А.Н. Но в целом видно, что Толстой Достоевского будет попопулярнее, и только в 1992 году, в годину непонимания, чё как вообще происходит и на каком мы свете, Фёдор Михайлович на короткое время затыкает за пояс Льва Николаевича.

Ок, вот другое соперничество, существующее скорее в головах читателей, чем в истории литературы.

Борис Леонидович опережает Осипа Эмильевича, причём основной разрыв приходится на Перестройку: эффект Dr. Zhivago.

Так, а если попробовать провести корреляцию между ахматовскими триадами: чай-собака-Пастернак и кофе-кошка-Мандельштам? Покажет ли преимущество чайно-собачья партия Пастернака?

Удивительно, но в целом да. Чай русским гораздо интереснее кофею, кошки драматически проигрывают собакам, ну а про Пастернака и Мандельштама вы уже знаете.

Но мы помянули Ахматову, а какая же Ахматова без сравнения с Цветаевой?

А вот тут уже серьёзная, напряжённая борьба! Соперницы идут нос к носу, причём всё в тот же перестроечный и постперестроечный период Цветаева с лихвой отыгрывается за годы безвестности.

Ладно. Давайте попробуем сравнить кого-нибудь не самого очевидного. Как насчёт Пришвина и Булгакова?

При жизни оба писателя довольствуются относительно скромным успехом, и у Пришвина, тщательно скрывающего свою чужеродность советскому строю и закапывающего антисоветские дневники в металлических ящиках, пожалуй, больше поводов быть довольным машиной Госиздата. Но в 1970-е, когда опубликован полный текст «Мастера и Маргариты», кривые раз и навсегда расходятся. Булгаков пирует на Олимпе, Пришвин охотится в приолимпийских лесах.

Та-ак. А ну-ка — Хлебников и Маяковский.

Налицо и снижение интереса к Маяковскому перед самой его смертью, и две волны его посмертного культа: одна вызвана сталинским «лучший и талантливейший», вторая — волной оттепельной поэзии и припаданием к чистому истоку ленинских заветов. Дальше идёт постепенный спад, а вот Председатель Земного Шара Хлебников с 1980-х (когда его начали как следует издавать) демонстрирует постепенный рост — конечно, до сих пор не сравнимый с популярностью его коллеги по футуризму.

Напоследок давайте сравним условно городскую и условно деревенскую прозу XX века. В синем углу ринга Юрий Трифонов, в красном углу ринга Василий Шукшин, отсчёт от 1960-х. Захватим ради интереса кусочек нашего столетия.

Этот график, напоминающий горный пейзаж, показывает убедительное превосходство деревни над городом — с явным влиянием кинокарьеры Шукшина, с объяснимым преимуществом города в 1990-е (в целом интерес к обоим писателям с наступлением новой эпохи серьёзно падает) и с прохождением очередной точки бифуркации в конце 2000-х: кажется, Трифонов ещё не сдаёт позиций. Кстати, скоро на «Полке» — статья о «Доме на набережной». Оставайтесь с нами!