В конце 2017 года группа американских активистов начала кампанию против картины Бальтюса «Мечтающая Тереза», на которой изображена юная девочка в довольно свободной позе. Петиция с требованием убрать картину из экспозиции нью-йоркского Метрополитен-музея собрала почти 12 000 подписей. Эссеист и писатель, эксперт «Полки» Кирилл Кобрин писал по этому поводу: «Могу поспорить на немалую сумму, что в ближайшие лет пять они доберутся и до Набокова. Чувствую себя Христом, распятым меж двух разбойников: справа — идиотические святоши требуют запретить всё живое, слева — идиотические поборники Равенства, Справедливости и Идеальной Моральной Чистоты того же самого требуют, но иными словами».

Эти опасения разделяет нобелевский лауреат Марио Варгас Льоса, в недавнем интервью обвинивший современный феминизм в догматизме и сектантстве: «Недавно у нас вышел большой спор в Испании: группа феминисток набросилась на «Лолиту», которую я считаю одним из величайших романов XX века. Набросились на том основании, что главный герой — педофил. Если руководствоваться такими критериями, литература исчезнет. Это дичь! Если вы уважаете литературу, то должны понимать, что она не только смотрит на людей как на идеалистов и альтруистов, но и высвечивает в них дьявольское начало».  

«Лолита» — очевидная мишень в эпоху «культуры отмены», призывающей к переоценке, а то и запрету спорных произведений прошлого. Набоков зашёл в такие воды, куда не отваживаются заходить сегодняшние писатели. Сейчас можно услышать мнение, что «Лолита» до сих пор не запрещена только по недосмотру, что сегодня такому роману было бы невероятно трудно найти себе издателя (при этом забывают, что те же трудности Набоков испытывал и в 1950-е: впервые «Лолита» вышла — после отказов американских издательств — во французском Olympia Press, выпускавшем эротическую литературу). Правда ли, что до Набокова вот-вот «доберутся»? Вот несколько цитат из самых заметных публикаций о «Лолите» последних лет.

Образцовый текст о том, что сегодня набоковский роман не прошёл бы цензуру, — статья Рейчел Джонсон в газете The Spectator, с несколько амальриковским Андрей Алексеевич Амальрик (1938–1980) — публицист, писатель, диссидент. Был отчислен из МГУ, писал абсурдистские пьесы, в 1965 году сослан в Сибирь за тунеядство. После возвращения в Москву был сотрудником агентства печати «Новости», затем работал почтальоном. В 1969 году написал книгу-эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» с предсказанием распада СССР. Затем ещё пять лет провёл в лагерях. Был одним из инициаторов создания Московской Хельсинкской группы. Уехал из СССР в 1976 году, в эмиграции написал книгу «Записки диссидента» и исследование о Распутине. ⁠ названием «Опубликовал бы хоть один издатель «Лолиту» в наши дни?».

Взял бы хоть один издатель «Лолиту» из кучи самотёка в 2019-м? Поместили бы её в список ста лучших романов всех времён Le Monde, Time и другие газеты?

Если бы её включили в университетскую программу (и это очень большое «если»), напротив названия стояло бы предупреждение: «В основе сюжета лежит систематическое насилие над девочкой». Сочли бы важнейшую книгу прошлого столетия на этом основании «нежелательной»?

<…>

Чтобы найти ответ, я, конечно же, забила в Google: «Лолита». Тут же выскочило предупреждение: «Внимание: детская порнография незаконна». Я (сидевшая в Лондонской библиотеке) виновато оглянулась через плечо: не наблюдает ли кто за мной?

Тогда я решила получить ответ по телефону. «Нет, — ответил мне Дэн Франклин из издательства Cape. — Я не опубликовал бы «Лолиту». Сегодня всё по-другому: #MeToo, социальные сети — скандал поднимается по щелчку пальцев. Если бы мне сегодня прислали «Лолиту», я бы не смог провести её через отдел авторских прав. Там сидят одни тридцатилетние, они сказали бы мне: «Если напечатаешь эту книгу, мы все уволимся».

Непосредственным ответом на эту статью стал язвительный текст Лоры Уодделл в The Guardian под названием «Лолита» Набокова: ещё одна хорошая вещь, якобы загубленная миллениалами». Уодделл называет панические прогнозы о запрете «Лолиты» типичным стариковским брюзжанием насчёт молодого поколения. Если раньше молодёжь обвиняли в распутстве, то теперь — в ханжестве; более осмысленными претензии, по мнению Уодделл, от этого не становятся:

Я с особым интересом читаю мнения людей (обычно не миллениалов и не издателей), которые считают, что «Лолиту» сегодня ни за что не удалось бы опубликовать из-за таких ужасных молодых людей, как я. Да ни за что в жизни, говорят они. В лучшем случае — маловероятно.

<…> Вымышленная война миллениалов с «Лолитой» стала практически общим местом. Однако ни один наш обвинитель, кажется, не удосужился спросить мнения самих миллениалов — да, похоже, и в Google не заглядывал. Трудности с публикацией «Лолиты» испытывал сам Набоков — это общеизвестно.

Подлинная история публикации «Лолиты» гораздо интереснее, чем вопли про ужасных миллениалов. Заявление, что сегодня её бы не напечатали, — типичная подтасовка. Делать вид, что наступила новая, небывалая эпоха морального негодования, — значит забывать про подлинное сексуальное пуританство прошлого, про яростный отпор, который встретила книга Набокова несколько десятилетий назад; значит забывать, как далеко мы ушли с тех пор. Больше того, говорить такое — значит нарочно смешивать протест против насилия и харассмента с якобы имеющим место ханжеским отношением к сексу.

Я прочитала большинство книг Набокова студенткой. И «Лолиту» я без проблем купила в обычном книжном магазине, не прорываясь через заслоны пикетчиков. Да, это непростое чтение — но это прекрасно написанное, последовательное обличение абьюзера и манипулятора. В этом смысле «Лолита» — как раз подходящий роман для эпохи, когда мы открыто обсуждаем злоупотребление властью и сексуальное насилие. Возможно, современные читатели понимают «Лолиту» лучше, чем прежние.

Не так давно появилась книга Сары Вайнман «Подлинная жизнь Лолиты: Похищение одиннадцатилетней Салли Хорнер и роман Набокова, который потряс мир». Её русский перевод только что вышел в издательстве Individuum. В The Atlantic Кейтлин Флэнаган вслед за Вайнман сравнивает «Лолиту» с настоящей историей, которая, судя по всему, легла в основу её сюжета, и воспроизводит реакцию «наивного читателя»: сначала такой читатель ошеломлён уровнем набоковской прозы, увлечён рассказчиком — Гумбертом Гумбертом, а затем проникается отвращением к нему и, возможно, к самой книге. Даже люди, очарованные стилем Набокова, считает Флэнаган, не могут не заметить, что Лолита страдает и жалуется на боль. Этот роман, по мнению журналистки, обречён всегда оставаться в пограничном положении, соблазнять нас словами Гумберта: «Вообрази меня! Меня не будет, если ты меня не вообразишь».

Можно без конца протестовать против «Лолиты». Можно, как Вайнман, утверждать, что «насилие, которое пережили Салли Хорнер и другие девочки, подобные ей, не должно маскироваться сколь угодно блистательной прозой. Но этот инстинктивный моральный протест ни к чему не приведёт. «Лолита» не спрашивает нас: феминист ли ты, крестоносец ли, поборник ли морали, защитник девочек? Она задаёт нам только один вопрос: «Читатель ли ты?»

<…> Эффект «Лолиты» обусловлен тем сочетанием отвращения и восхищения, которое она поселяет в своих читателях. Именно из-за этого отвращения она, в отличие от «Истории О.», «Тропика Рака» и прочих запретных текстов прошлого, по-прежнему глубоко потрясает читателей, какими бы современными они себя ни считали. «Лолита» всегда будет растлевать и шокировать, всегда останется «огненным самоцветом, растворяющимся в кольцеобразной зыби».

Разумеется, есть читатели (или читательницы), которые стремятся доказать, что книге Набокова не место в современности. Колумнистка И. Си Миллер, специализирующаяся на обзорах феминистской литературы в издании Bustle, считает, что «время «Лолиты» подошло к концу».

С первой же страницы «Лолита» оглушает такой мизогинией, что кажется, будто это пародия на систематическое насилие мужчин по отношению к девочкам и женщинам. Набоков в предисловии к «Лолите» от лица вымышленного психолога Джона Рэя сообщает, что имя Лолиты — Долорес Гейз — претерпело в тексте лишь небольшое изменение и вообще оно не слишком важно, потому что любопытному читателю достаточно заглянуть в газеты, чтобы узнать, кем же была героиня. А вот Гумберт Гумберт защищён полностью вымышленным псевдонимом.

Это трогательное внимание к насильнику вместо жертвы ужасает Миллер; она подчёркивает, что «роман заканчивается, а Долорес так и не сказала ни единого слова о пережитом ей насилии. Она не может говорить о своём опыте, уже будучи замужем и оказавшись лицом к лицу с Гумбертом. Её история рассказывается так же, как подобные истории рассказывались из поколения к поколения: словами мужчины». Впрочем, статья Миллер не завершается очередным призывом исключить «Лолиту» из образовательных программ — она просто отмечает, что теперь уже не купится на слова Гумберта о том, что девочка сама соблазнила его.

О том, можно ли преподавать «Лолиту» сегодня, пишет в издании Inside Higher Ed преподавательница Помона-колледжа Энн Дуайер. Её студенты, прочитав эссе феминистки Элизабет Пэтноу о «Лолите», приступили к Дуайер с вопросами: «Как могу я оправдывать преподавание книги, которая вызывает травматическую реакцию и даже укрепляет культуру насилия? Нельзя ли изложить суть набоковского творчества без обращения к «Лолите»? Не исключаю ли я из дискуссии некоторых студентов, просто предлагая эту книгу для обсуждения?» Следующую лекцию Дуайер посвятила именно этому вопросу, объяснив, почему, по её мнению, разговаривать о «Лолите» можно и нужно. Она признала, что была неправа, не предупредив студентов заранее о характере книги:

Говоря о «Лолите», я осознаю, что несколько человек в аудитории, скорее всего, пережили сексуальное насилие. Процент таких людей очень велик: по некоторым исследованиям, сексуальным домогательствам подвергался каждый пятый ребёнок. Я согласна, что должна была начать разговор по-другому. В начале семестра я предупреждала, что читать «Лолиту» нелегко — и с эмоциональной, и с интеллектуальной точки зрения. Но я не учла, что прочитать 300 страниц — не то же самое, что просто знать содержание романа. В следующий раз я начну обсуждение этой книги с разговора о её трудностях и внятно предупрежу студентов, что они могут её не читать.

Тем не менее говорить о Набокове без «Лолиты», по мнению Дуайер, невозможно: «В таком случае я… лишу вас возможности прочитать книгу, утвердившую репутацию Набокова как англоязычного автора. Тем самым я не выполню своего профессионального долга. <…> «Лолита» показывает среди прочего, что с нашим нынешним существованием, с нашими временем и местом что-то не в порядке. Без «Лолиты» мы не сможем понять провокативную сущность прозы Набокова и его развитие от «русского писателя» к «американскому писателю».

Рассуждая о лукавстве Набокова, призывающего читателя не отождествляться ни с кем из героев «Лолиты», и о «металитературности» его текстов (в том числе о случаях, когда герои как бы понимают, что они находятся в книге), Дуайер призывает не забывать, что роман написан не вчера: «Всегда смотрите на исторический контекст».

В основе наших сложностей с восприятием «Лолиты» — и в основе самой книги — столкновение разных исторически и культурно обусловленных эмоций. В «Лолите» перед нами по меньшей мере четыре исторических слоя. Во-первых, нужно думать о Набокове как о представителе европейской элиты рубежа веков. Во-вторых, Набоков — иммигрант в Америке 1950-х, и его взгляд — это взгляд аутсайдера на послевоенную американскую жизнь в эпоху Маккарти. В-третьих, Набоков включает в текст аллюзии на литературу прошлого: елизаветинской Англии, Франции XVI–XVII веков, Америки XIX века. Наконец, нам нужно держать в голове современную Америку, оценивать наши взгляды на культуру, политику и секс.

Мы должны признать, что наше отношение к сексу исторически обусловлено. В романах Набокова секс полон опасности, откровений и юмора. В Америке 1950-х правила вежливости предписывали делать вид, будто секса не существует. Сегодня секс явственно присутствует во всех аспектах американской культуры. Многие из нас признают, что секс по взаимному согласию между взрослыми людьми — здоровая и нормальная часть человеческого опыта. Многие из нас вовлечены в движение #MeToo. Гомосексуальность больше нас не шокирует (в отличие от Англии времён Оскара Уайлда), а о БДСМ рассуждают публично (см. «Пятьдесят оттенков серого»), пусть и мало кто помнит, что буква С отсылает к маркизу де Саду. У любого подростка есть в кармане телефон, оснащённый и экраном для просмотра порнографии… и камерой для её производства. Но секс между ребёнком и взрослым — тема настолько табуированная, что нам трудно даже начать говорить о «Лолите».

Однако, по мнению Дуайер, отказываясь даже открывать роман Набокова, читатель попался бы в ловушку, выраженную в советской иронической максиме «Не читал, но осуждаю». «Набоков — русский эмигрант, бежавший из Берлина с женой-еврейкой в 1937 году, — понимал, что такое цензура. Написав «Лолиту», он обратил внимание американцев, для которых «свобода» — основа идеологии, на то, что и они способны к цензуре». Преподаватели, заключает Дуайер, должны включать в свои курсы сложные книги, а студенты должны их читать и приходить к собственным выводам — «даже если, согласно этим выводам, Набоков внёс вклад в «миф о Лолите», иногда ужасающе звучащий в нашей культуре».

«Лолиту» никто не собирается запрещать, но это не значит, что взгляд на книгу не меняется. Мы уже видели, что поколение эпохи #MeToo способно увидеть в «Лолите» текст, который не пропагандирует насилие, а обличает его. Некоторые читатели сводят роман к этому моральному посылу, а некоторые предпочитают говорить о многослойности «Лолиты» — причём видят в нём как достоинство, так и проблему.

Вот, к примеру, выдержка из статьи известной писательницы-феминистки Ребекки Солнит «Мужчины объясняют мне «Лолиту»:

Есть популярное мнение о пользе романов: они учат эмпатии. Это значит, что мы отождествляем себя с персонажами, и никто не скажет нам, что неправильно идентифицироваться с Гильгамешем или даже Элизабет Беннет. Но стоит вам начать идентифицировать себя с Лолитой, как вам становится ясно, что это книга о том, как белый мужчина несколько лет подряд насилует ребёнка. Нужно ли, читая «Лолиту», изо всех сил стараться не замечать, что именно таков её сюжет и именно такие в ней персонажи? Верно ли, что нельзя соотносить повествование с собственным опытом?

<…>

Отношение Набокова к своей героине можно понимать по-разному. Жена писателя Вера писала: «Мне хотелось бы, чтобы кто-то отметил нежное описание девочки, её несчастную зависимость от чудовища Г. Г., её потрясающую смелость…» А вот как отождествляют себя с героиней женщины, которые изучают роман Набокова в Иране — стране, где их права попраны. Азар Нафиси, написавшая книгу «Читая «Лолиту» в Тегеране», говорит: «Лолита из той категории жертв, которых некому защитить и которые не могут даже рассказать собственную историю. Она оказывается двойной жертвой: у неё отнята не только жизнь, но и биография. Мы говорили себе, что изучаем «Лолиту», чтобы защититься от этого второго преступления».

Солнит в начале статьи признаётся, что «разворошила осиное гнездо», начав обсуждать различные знаменитые книги с феминистской точки зрения, и столкнулась с возражениями:

Но вот мой читатель говорит мне: «Читать «Лолиту» и «отождествлять себя» с одним из героев значит совершенно не понимать Набокова». Мне это показалось забавным, я запостила это в фейсбуке, в комментарии пришёл приятный либеральный мужчина и объяснил мне, что эта книга — аллегория (как будто мне такая мысль никогда не приходила в голову). Да, это аллегория, а ещё это роман о том, как взрослый мужик вновь, и вновь, и вновь насилует слабую девочку, а девочка плачет. Пришёл ещё один приятный либеральный мужчина и сказал: «Вы, кажется, не понимаете, в чём суть искусства. Если бы вышел роман о том, как банда женщин кастрирует мужчин, меня бы это не смутило. Будь он хорошо написан, я бы захотел его прочитать. И даже перечитать». Конечно, такой литературы на самом деле нет, а если бы этому приятному либеральному мужчине приходилось читать книгу за книгой, в которых сплошные сцены кастрации, да ещё и с полным их одобрением, на него бы это, наверное, как-то подействовало.

Я никогда не говорила, что не нужно читать «Лолиту». Я читала её несколько раз. Да, я шутила, что надо составить список произведений, которых не следует читать женщинам, потому что многие прославленные книги принижают мой гендер. Но я же и сказала: «Конечно, я считаю, что всякий может читать всё, что хочет. Я просто думаю, что некоторые книги — просто-таки учебники, наставляющие читателей, что женщины — это грязь под ногами, что они существуют только как украшения, что они по сути своей порочны и пусты».

В свою очередь другая знаменитая в наши дни писательница, чьи взгляды никак не назовёшь консервативными, — Ханья Янагихара («Маленькая жизнь») — предлагает сосредоточиться в первую очередь на красоте набоковского письма, — правда, для этого, по её мнению, достаточно первых ста страниц романа:

Да, барочный стиль и выдуманные прилагательные передают свойства рассказчика — отталкивающего и скользкого типа. Но они передают и радость Набокова от возможности порезвиться в чужом языке. <…> Вот потому я так и не дочитала эту книгу: сюжет для меня был не важен. Я прочитала её где-то на треть — остановилась после того, как мать Лолиты Шарлотта Гейз погибла под колесами. Где-то раз в два года я перечитываю эти первые сто страниц — но дальше не захожу. <…> Замечательно в этой книге то, что можно взять её первые сто страниц, вырвать их, порезать на кусочки и перемешать. Взяв любой кусочек — абзац, предложение, строчку, — вы получите уникальный, небывалый читательский опыт.

Кого-то, впрочем, языковое богатство Набокова не убеждает, — вернее, оно неоспоримо, но служит недоброй цели. Вот что пишет в статье «Против «Лолиты» прозаик Роксана Робинсон:

…сегодня, 60 лет спустя, шокирует не сексуальность «Лолиты», а её отсутствие. Нас поражают деликатные эвфемизмы — сальные метафоры и двусмысленные уподобления, — которые характерны для набоковских описаний секса. Нас поражает странное отсутствие какой-либо эротической страсти, крепко соединяющей людей. Чувства Гумберта к Лолите — совершенно солипсические. Это всего-навсего мастурбационные фантазии, с тем же успехом их можно было направить на надувную куклу. Гумберт не видит в Лолите человека, его сексуальные действия по отношению к ней сугубо эгоистичны. Он сам — двумерная карикатура и её видит такой же.

По мнению Робинсон, у «Лолиты» была изначальная цель — «фрустрировать, а не удовлетворить читателя». Ради этого и совершается «диверсия против формы традиционного эротического романа, в котором мир сам преподносит идеальные условия для секс-авантюристов». В отличие от сказочных замков, в интерьерах которых происходят оргии героев де Сада, на долю Гумберта выпадают «ужасающие мотели, «комфортабельные шалаши», подозрительные соседи, таящиеся по углам полицейские — все они гасят, сдерживают желание, напоминая о реальном повседневном мире». Робинсон продолжает:  

«Лолита» — памятник набоковскому раздражению. В основе этого романа не сексуальное наслаждение, а культурное презрение. Презрение — подлинная страсть, которая им движет; презрением густо политы ландшафт, герои, рассказчик, повествование. Набоков презирает своих героев и их яркий вульгарный мир, мир ширпотребной архитектуры, дешёвых зрелищ, аляповатой эрзац-культуры. «Лолита» — неистовый плач по миру, которого Набоков лишился: миру утончённости, понимания, красоты. Это вопль ярости в адрес мира, который противоположен тому, утраченному: мира молодого, вульгарного, неотёсанного и непоправимо соблазнительного. <…> Набоков построил блестящий, переливающийся замок Снежной королевы, поразительный десерт из вожделения, лукавства, иронии и обмана. Но, чтобы создать великий шедевр, этого недостаточно. Для шедевра нужно сердце. Единственное настоящее чувство в «Лолите» — это набоковская злоба, выраженная в его внутреннем, скрытом смехе.

В недавних публикациях о «Лолите» попадаются и интересные детали. К примеру, издание Nautilus опубликовало материал с интригующим названием «Как гениталии бабочек вдохновили Набокова на его шедевры» — интервью с профессором-славистом Стивеном Блэкуэллом, соавтором книги «Тонкие линии: научные иллюстрации Владимира Набокова». В ней напечатаны 154 набоковских рисунка бабочек и несколько эссе об энтомологии в жизни писателя. Из материала, в частности, узнаём такое: «Во время американской охоты на бабочек Набоков собирал материал для знаменитого изображения провинциальной Америки в «Лолите». Бабочки, сообщает Nautilus, были так важны для романа, что Набоков отметил особенно важную свою находку — открытие первой женской особи Lycaeides sublivens в 1951 году в районе Теллурида, штат Колорадо, — сделав этот город местом финальной сцены «Лолиты».

В издании Vulture в 2013 году появилось расследование Гали Димент об ещё одной «Лолите», вышедшей в 1955 году: так назывался рассказ Дороти Паркер, напечатанный в журнале The New Yorker за три недели до появления набоковского романа в книжных магазинах. Помимо сходства названий и нехарактерного для Паркер стиля, в нём поражает сюжет, где фигурируют «немолодой мужчина, юная невеста и её ревнивая мать». «Как такое могло произойти?» — спрашивает Димент, отмечая, что в 1955-м карьеры Набокова и Паркер двигались в противоположных направлениях: первый быстро становился литературной звездой, вторую уже 14 лет не публиковали в The New Yorker, к созданию которого она приложила руку. По мнению Димент, в утечке информации о набоковской «Лолите» (писатель опасался преждевременного скандала и просил всех, кто знал о его романе, хранить молчание) виноват американский писатель и критик Эдмунд Уилсон.

Эдмунд Уилсон был другом не только Набокова, но и многих американских литераторов, в том числе Дороти Паркер. Уилсон узнал, что Набоков пишет «Лолиту», летом 1953-го: он готовил статью о Набокове и спросил писателя, работает ли тот над чем-то. «Да, — ответил Набоков, — у меня есть кое-что, выйдет следующей осенью. Мне сейчас прекрасно работается. Я под большим секретом покажу вам, когда вернусь на восток, потрясающую книгу, которая к тому времени будет готова».

Детективная история продолжается:

Паркер в одном интервью говорила, что обычно берёт имена персонажей «из телефонных книг и газетных некрологов». Очень сомнительно, что таковы были источники «Лолиты». В рассказе Паркер Лолите 18 или 19 лет, в отличие от набоковской Ло, она не слишком привлекательна. Но мать Лолиты, вдова миссис Юинг, как и её набоковское соответствие, «радостна», «жизнелюбива», «любила посмеяться», а ещё стремилась выйти замуж».

Набоков, конечно, не поверил, что это простое совпадение, и возложил всю вину на The New Yorker и Уилсона. Редактор журнала Кэтрин Уайт написала Набокову, что совпадение заглавий — пустяки, дело житейское, что у Дороти Паркер нет привычки обсуждать ни с кем свои рассказы, пока она их не закончит, — и вообще Набокову повезло, что его книга вот-вот выйдет и никто не заподозрит его в плагиате у американской писательницы. Назревала склока, но тут вышла собственно «Лолита» Набокова — и скандалы грянули такие, что Набокову стало не до Дороти Паркер. Та же, в свою очередь, через некоторое время стала сотрудничать как критик с журналом Esquire — и среди её первых текстов для журнала была рецензия на набоковскую «Лолиту», которая наконец вышла и в США.

Трудно угадать, что думал по этому поводу Набоков, но её отзыв должен был бы его порадовать. Она хвалила издательство Putnam за смелость… и защищала сам роман: «Я не считаю, что «Лолита» — грязная книга. Я не могу назвать её порнографией — ни явной, ни разнузданной, ни какой-либо ещё». Она отмечала, что автор сделал свою книгу не только «томительной», но и «дьявольски смешной»; рецензия заканчивалась панегириком набоковскому мастерству: «Именно стиль этой книги превращает её в произведение искусства… Набоковское владение языком безупречно, и его «Лолита» — прекрасная книга, выдающаяся книга… что уж там — великая книга».

Несколько лет спустя Паркер ушла из Esquire. Журнал спросил у Набокова, не хочет ли он сменить её. Тот ответил: «Я всерьёз обдумал очень привлекательное и лестное предложение занять место Дороти Паркер, чьим восторженным читателем я оставался много лет. С большим сожалением я вынужден его отклонить».