Простой душе невыносим
Дар тайнослышанья тяжёлый.

Владислав Ходасевич

О существовании большой, в 850 строк, шахматной поэмы Набокова 1923 года мне стало известно из первого тома набоковской биографии Брайана Бойда ещё в 90-х годах. После его короткого, но точного изложения следовала скупая ссылка, которая определяла источник так: «EIN album, VNA» — т. е. альбом Елены Ивановны Набоковой, архив Владимира Набокова. Я не мог бы тогда, вероятно, ни вообразить себе этот альбом, ни представить само помещение американского архива, за тридевять земель и семью печатями.

В 2004 году, получив от Дмитрия Набокова доступ к материалам его отца, я оказался в том самом нью-йоркском архиве и нашёл тот самый EIN album — толстую тетрадь с переписанными стихами Бунина, Одоевцевой, Гумилёва, Сирина и вклеенными вырезками из газет. «Солнечный сон», названный «сказкой», переписан в этой тетради с необнаруженной авторской рукописи. Существовала ли машинопись, был ли уничтожен оригинал, предпринимал ли Набоков попытки опубликовать свою поэму, остаётся только гадать. Предполагаю, что свой манускрипт Набоков всё-таки уничтожил, во всяком случае об этом важном для его писательской эволюции сочинении, написанном вскоре после болезненного расторжения помолвки с юной Светланой Зиверт (её черты легко угадываются в образе красавицы Нимфаны), он не любил вспоминать.

В свою первую (тридцатидневную) сессию в архиве я не смог до конца разобрать непростой почерк Е. И. (ничего общего с рукой сына не имеющий) и переписать текст поэмы и отложил эту работу до другого раза. Главная трудность заключалась в том, что, экономя место (поэма записана в два столбца), Е. И., помимо описок и пропусков знаков препинания, очень тесно ставила слова друг к другу, отчего они порой сливались, а различное членение их могло давать и разный смысл. Не было у меня и уверенности в том, что поэма переписана без пропусков, от начала и до конца, так как ряды отточий между композиционными переходами не всегда носили единообразный характер. Поскольку созданный в феврале 1923 года «Солнечный сон» послужил у Набокова первым приближением к замыслу большой поэтической «Трагедии господина Морна», законченной в январе 1924 года, изучение и перечитывание более позднего сочинения помогло проникнуть в замысел более раннего и решить ряд конкретных текстологических задач.

В 2011 году я вновь корпел над той же тетрадью в том же архиве и вновь вынужден был оставить работу. Однако пришёл к мнению, что состоящая из трёх частей поэма записана матерью Набокова хотя и не очень аккуратно, но, судя по всему, без пропусков.

 На этом предположении мне вновь пришлось ретироваться с тетрадью разрозненных записей, и я начал малодушно подумывать о том, чтобы оставить затею и ограничиться статьёй с подробным общим описанием «Сна», длинными цитатами из него и прослеживанием стилистическо-тематических нитей, идущих к «Морну», «Защите Лужина», «Соглядатаю», отчасти и к «Подвигу». Я мог только сожалеть о слабости своих редких прибоев, никак не могущих достичь заветной надписи на песке, всегда чуть выше моей тогдашней кромки. Всё же я отказался от мысли превратить поэму в статью и летом прошлого года, через четырнадцать лет после первого знакомства с Нимфаной и Ивейном, за две недели в архиве и за несколько душных нью-йоркских ночей в гостинице, где я разбирал и перепроверял свои записи, довёл расшифровку до конца. Оставшиеся несколько нрзб. и «?» были рзб. и «Х» (т. е. вычеркнуты) только прошлой осенью и этой весной, и лишь в одном случае в конъектуре оставлен вопросительный знак.

Из известных нам до сих пор не опубликованных русских произведений Набокова «Солнечный сон» — самое крупное, сопоставимое с «Университетской поэмой» (1926) и самой длинной у Набокова английской поэмой «Бледный огонь» (999 строк), вошедшей в одноимённый роман (1962).

Поэма относится к слабоизученному начальному берлинскому периоду Набокова, ещё не встретившего Веру Слоним, свою будущую жену, и уже потерявшего отца, застреленного в зале берлинской филармонии 28 марта 1922 года. Ей предшествовало несколько небольших поэм и драм 1919–1922 годов и совсем немного прозаических сочинений, лучшим из которых было эссе «Руперт Брук» (1922). Отнеся действие «Солнечного сна» к условному времени и антуражу средневековых сказаний, Набоков пронизывает её множеством автобиографических мотивов, от своих детских «математических» кошмаров, описанных затем в «Даре», «Других берегах» и последнем завершённом романе «Взгляни на арлекинов!», и до нового для него эмигрантского опыта, с острым сознанием своей исключительности в чуждом и иллюзорном окружении.

Главной же биографической линией поэмы становится духовное предательство живой и обаятельной, но слишком земной Нимфаны, которая оставляет своего мужа Ивейна, увлечённого незримым, способного проникать в иной мир, ради удовольствий и милых забот мира тутошнего. Согласие на помолвку родители Светланы Зиверт дали с условием. Окончивший Кембриджский университет молодой поэт и переводчик должен был найти в Берлине постоянное место, которое позволило бы ему содержать семью. Но ничего не вышло: служба в немецком банке продлилась недолго, других попыток позаботиться о будущей жене, кроме эфемерных планов сочинения киносценариев, Набоковым предпринято, по-видимому, не было, и когда однажды, 9 января 1923 года, он, как обычно, зашёл к Зивертам, родители Светланы ошеломили его известием, что он нарушил условие и помолвка расторгнута.

О том, что Набоков тогда же, в январе, написал несколько горьких стихотворений, хорошо известно, но до прочтения рукописи «Солнечного сна» трудно было представить себе всю глубину его отчаяния. «Глухота» Нимфаны потрясает Ивейна меньше, чем её решение оставить его и её поспешное бегство из их уединённого шатра. Услышав «последний звук, последнее бряцанье / удил» коня, уносящего Нимфану «назад, назад, в обычный мир», он погружается в долгое беспамятство, от которого ему уже не суждено оправиться. В финале поэмы Набоков сохраняет надежду, хотя бы литературную, на то, что волновавшая его героя незримая женщина, идущая к нему навстречу по лестнице широкой, «воздушная в шафрановых шелках», — это она, Нимфана, «знакомая и сказочно-чужая», её потусторонний идеальный образ, но в берлинской реальности Набоков ждал напрасно и, чтобы прийти в себя, уехал из Берлина на юг Франции, в Домен-де-Больё, на ферму друга семьи, где всё лето работал «как простой батрак».

Изучавший в Кембридже, кроме прочего, старинную европейскую литературу Набоков избирает для своего героя имя одного из рыцарей короля Артура, которому посвящён роман Кретьена де Труа «Ивейн, или Рыцарь со львом» (между 1176 — 1181). «Король чернобородый», с которым набоковский Ивейн сражается в шахматы, напоминает о Чёрном рыцаре, владельце волшебного источника, которого Ивейн легендарный побеждает в поединке. Любовная драма набоковского героя также пересекается в различных плоскостях с историей легендарного Ивейна: в замке поверженного им Чёрного рыцаря он влюбляется в прекрасную Лодину, женится на ней и уезжает на турниры, дав обещание вернуться ровно через год. Клятвы своей он не сдерживает. Отвергнутый своей дамой, Ивейн теряет рассудок, покидает двор и превращается в одичавшего безумца. Артуровскому Ивейну, в отличие от героя «Солнечного сна», уготовано ещё многое: он будет излечен от безумия бальзамом феи Морганы, совершит великие подвиги, вернётся к волшебному источнику и вновь обретёт милость Лодины.

Поэму можно прочитать и как развёрнутую метафору из стихотворения Владислава Ходасевича «Психея! Бедная моя!..». Нимфане и лаолянским мудрецам из переулка Чисел дар Ивейна недоступен: «Простой душе невыносим / Дар тайнослышанья тяжёлый». Берлинское издание сборника «Тяжёлая лира» с этим стихотворением увидело свет в конце 1922 года и, вполне возможно, направило замысел Набокова. То, что Ивейн считал единственным в своём роде безумием и чего стыдился, было на самом деле редким и тяжёлым даром, позволявшим ему не только зреть незримое, но и побеждать в узорной игре, в которой другой беззащитный, гибнущий в конце книги гений Александр Лужин, находил неизведанные глубины.

Иллюстрацией к первой публикации «Солнечного сна» послужила экспрессивно-символистская гуашь Набокова, ученика Мстислава Добужинского, без даты и названия (прямоугольный картон с обломанными краями, подпись «В. Сиринъ»), удивительно подходящая к сумрачному колориту и даже сюжету поэмы; она была обнаружена только прошлым летом.

Отрывок из поэмы:

Сел на коня Ивейн, неторопливо
он выехал из сказочного круга.
Шум города за ним стал утихать,
и он оглядывался — не видать ли
и вправду стены, кровли и деревья,
но за собой он видел только степь
зелёную под знойной синей мутью.

И в Лаоляне, в переулке Чисел,
трёх маленьких плешивых мудрецов
он растолкал, и равнодушный раб
повёз их следом за конём Ивейна
в ныряющей тележке, запряжённой
ослицей, в степь, и по пути все трое
уснули, рты разинув, как птенцы.
И вот опять, смыкаясь, всплыли души
стеклянных и прохладно-полотняных,
и жестяных, и деревянных звуков;
и говор был, весёлый и широкий,
и кто-то звал, и кто-то пел на башне
незримой, пел, как жаворонок в небе.
Ивейн взглянул на магов: те сидели,
нахохлившись, смешно от солнца щурясь,
дивясь, зачем безмолвный этот всадник
сюда привёл их, в степь немую, в степь,
где нет давно ни новых насекомых,
ни новых трав; а сумрачный повозчик
сгонял бичом слетавшихся слепней.

Набоков В. Солнечный сон. Сказка (1923) / Публ., расшифровка текста, послесл., примеч. А. Бабикова // Connaisseur. Историко-культурный альманах / Сост. и ред. И. Н. Толстой. 2019. № 2 (Детская мысль). С. 362–374.

Бабиков А. Начало Набокова. Послесловие к публикации «Солнечного сна» // Connaisseur. Историко-культурный альманах / Сост. и ред. И. Н. Толстой. 2019. № 2 (Детская мысль). С. 375–379.