Негероические военные песни, популярные в городе и деревне в 1910–40-е годы, часто показывали страшный мир войны с помощью одного приёма: в них почти ничего не рассказывалось о самой войне, зато максимально детально — о том, что вернуться после неё к прежней жизни невозможно. Герой военной песни, одержав победу, получал в награду полное одиночество. Если он и возвращался, то только к изменившей жене или к могильному холму.

Где-то около 1917 года возникает песня «Шли два героя с турецкого боя». Бой, впрочем, мог быть германским, японским, финским, а на самом деле — русским, потому что сама песня — переложение известной баллады Генриха Гейне «Два гренадёра» (в которой наполеоновские солдаты возвращаются из русского плена). Так вот, в фольклорной версии прямо говорится, что счастья ждать бессмысленно:

«А дома детишки, жена молодая,
Они ожидают домой».
«И пусть ожидают, не важное дело,
Но им не дождаться тебя».

Ещё детальнее та же драма расписана в песне «В отставку с германского фронта», где герой-победитель, вернувшись, получает подробный отчёт, кто и почему его не дождался (жену увёз чужой человек, мать умерла, брат погиб на фронте). Встретить героя может только пуля, как в известном романсе «Не для меня придёт весна».

Иногда герой подобных песен сразу обращался к любимой с просьбой не ждать. Военная казачья песня Первой мировой так и начинается: «Ты прощай, не жди меня». Не ждать велит и каторжанин, который предпочитает революцию возлюбленной: 

Не жди меня... Без чувства сожаленья 
Я от тебя свободно ухожу.
Я за любовь твою — святые убежденья
К ногам твоим, как раб, не положу.

Одно из последних воплощений поэтики «не-жди-меня» — песня Михаила Исаковского и Матвея Блантера «Враги сожгли родную хату» (1945). Её запретили практически сразу после первого исполнения, причём именно за «излишний пессимизм», могильный холм вместо ожидаемой радостной встречи: 

Пошёл солдат в глубоком горе
На перекрёсток двух дорог,
Нашёл солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Солдаты, которые отправлялись на фронт в 1941 году, уносили с собой такую военную лирику: «И пел он [солдат] больше о разлуке — и это было тоже близко всем нам, только что покинувшим родные семьи » ¹ Пушкарёв Л. Н. По дорогам войны. Воспоминания фольклориста-фронтовика. М.: ИРИ РАН, 1995. С. 12. ⁠ . 

И вот в июле 1941 года Константин Симонов пишет стихотворение «Жди меня», разрушившее этот канон и создавшее новый. Стихотворение, в котором говорилось не столько о разлуке, сколько о встрече:  

...Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять, не ждавшим, им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил — будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.

Этот текст производил необычайно сильное впечатление на всех, кто его слышал, и очень быстро перестал быть просто военным стихотворением: «Жди меня» превращалось в заговор и оберег, то есть в фольклор (что любопытно, в том числе и в немецкий), или тайное лагерное послание.  

Симонов пишет «Жди меня» в очень важный для себя момент. Он возвращается из фронтовой командировки. С собой в Москву он везёт репортажи, фотографии подбитых танков и твёрдое убеждение, что, несмотря на катастрофическое начало, немцев можно бить, войну можно выиграть — но дело это будет очень долгим и очень жестоким. 

Можно победить, можно даже вернуться, но для этого потребуется собственное, частное чудо. Пишущий «заклинает» адресата, любимую женщину, чтобы она своим ожиданием, в свою очередь, закляла мир — и спасла его. Казалось бы, стихотворение говорит о вещах, в тот момент необходимых всем: о любви как о маяке, уводящем от смерти, о том, что на той стороне войны есть человек, к которому можно будет вернуться, о попытке заклясть себя на возвращение — мгновенная популярность у всех, кто слышал его от автора, в следующие полгода и бессмертие после публикации тому доказательством. 

Тем не менее, хотя «Жди меня» было написано в июле 1941 года, оно увидит свет только в середине января 1942 года. До самого решения о публикации все, начиная с автора, были уверены: в советской печати этот текст появиться не может. 

Симонов поначалу считал это стихотворение, посвящённое его возлюбленной Валентине Серовой, слишком личным. Его мнение о возможности — и желательности — публикации изменилось, когда он несколько раз прочитал его знакомым фронтовикам: «Самые разные люди десятки раз при свете коптилки или ручного фонарика переписывали на клочке бумаги стихотворение «Жди меня», которое, как мне раньше казалось, я написал только для одного человека » ² Чудакова М. О. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня…» (июль 1941 г.) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. 2002. № 6 // https://magazines.gorky.media/nlo/2002/6/voennoe-stihotvorenie-simonova-zhdi-menya-iyul-1941-g-v-literaturnom-proczesse-sovetskogo-vremeni.html ⁠ . А вот мнение редакторов полгода оставалось неизменным. Редактор газеты «На штурм» в ответ на предложение опубликовать «Жди меня» «стал что-то бормотать, что в газету нужно героическое, а не интимно-лирическое». Давид Ортенберг, редактор «Красной звезды» — армейской газеты, где тогда работал Симонов, — объяснил, «что эти стихи, пожалуй, не для военной газеты, мол, нечего растравлять душу солдата — разлука и так горька!».

Формулировка отказов отражала семантическую панику — неспособность и нежелание объяснить, что в этом тексте делает его непроходным для газеты. Дело было именно в крамольном отсутствии идеологии и примет времени — и даже войны как таковой. Вызывающе выглядели и мотивы частной жизни, никому, кроме двоих, не принадлежащей любви и очень личного чуда.

При этом Симонов не бунтовал против идеологии: в «Жди меня» он просто игнорировал её, как будто границы советской поэзии не были окружены противотанковыми ежами, как будто не было ничего естественней лирического разговора о любви и смерти в культуре, где сам термин «лирика» нуждался в защите и оправдании (и слишком часто эта защита оказывалась безуспешной). Трудно представить себе более вызывающую позицию при полном отсутствии вызова. 

Когда «Жди меня» всё же предложили опубликовать в «Правде», Симонов, наученный горьким опытом, ответил: «Но это стихи не для газеты. И уж во всяком случае, не для «Правды». «Правда», впрочем, стихи напечатала — но для надёжности главреду Поспелову потребовалось привлечь в качестве идеологического камертона главного специалиста партии «по церковному вопросу» Емельяна Ярославского (он был в числе прочего членом редколлегии «Правды»). 

Ярославский в качестве проверяющего на соответствие «партийной линии» тут был фигурой не случайной. Уже первый слушатель «Жди меня», писатель Лев Кассиль, отметил, «что стихотворение, в общем, хорошее, хотя немного похоже на заклинание » ³ Чудакова М. О. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня…» (июль 1941 г.) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. 2002. № 6 // https://magazines.gorky.media/nlo/2002/6/voennoe-stihotvorenie-simonova-zhdi-menya-iyul-1941-g-v-literaturnom-proczesse-sovetskogo-vremeni.html ⁠ . И действительно, по некоторым свидетельствам, текст воспринимался как молитва: «Моя баба Лида знала молитву в годы войны «Жди меня, и я вернусь» — так я узнала его стихи. Молилась она на коленях, прижав руки к груди » ⁴ Запись Р. Б. Рубель, 1985 год. См.: Шеваров Д. Два слова. «Жди меня». Константин Симонов. 28 ноября // https://godliteratury.ru/projects/dva-slova ⁠ . А иногда и того хуже — оказывался практически заговором или медицинским терапевтическим приёмом: «В госпиталях мужчины-врачи часто на сложных операциях читали «Жди меня», когда не хотели при женщинах материться» (спасибо Марии Майофис, которая поделилась с нами воспоминаниями своей бабушки, врача С. М. Бескиной). 

Советский фольклорист Лев Пушкарёв, прошедший всю войну, вспоминал магические практики, которые могли «отвести пулю»:

Чтобы тебя не убили на фронте, нужно было письмо или фотокарточку любимой носить у сердца. Тогда эта фотокарточка отводила пулю. О какая примета была! Такой же силой обладало стихотворение «Жди меня» Симонова, но его нужно было обязательно переписать от руки и носить только у сердца.

Возможно, именно этим статусом оберега было спровоцировано уникальное явление. В фольклорной поэзии стали появляться клятвы «дождаться» от лица женщин:

Жданный мой, когда же ты
Постучишься в дверь?
Для тебя припасено
Всё давно твоё,
Непочатое вино
Выпьем мы вдвоём.
Верно, ты придёшь опять,
Ласковый, родной.
Милый, я умею ждать,
Как никто другой.

Сила воздействия была такова, что спустя годы Константин Симонов получал письма от женщин, чьи мужья не вернулись с войны, с просьбой «отклясть» их, снять с них ответственность за то, что они — получается — ждали недостаточно сильно: «...И хочу вас попросить от имени всех тех, кто «ждал, как никто другой», но увы… не дождался. Реабилитируйте нас. Напишите что-то в наше оправдание, а то ведь последние восемь строк вашего стихотворения звучат для нас, недождавшихся, как укор, упрёк, обвинение… » ⁵ Чудакова М. О. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня…» (июль 1941 г.) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. 2002. № 6 // https://magazines.gorky.media/nlo/2002/6/voennoe-stihotvorenie-simonova-zhdi-menya-iyul-1941-g-v-literaturnom-proczesse-sovetskogo-vremeni.html ⁠  

13 января 1942 года Емельян Ярославский и Илья Эренбург ставят-таки «Жди меня» в номер «Правды», правда поменяв одну строчку. Вместо «изменив вчера» — «позабыв вчера».

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Изменив вчера.

По одной из версий, эту замену предложили фронтовики. Разведчик Макар Бабиков вспоминал, как в 1941 году к ним приезжал Константин Симонов и по просьбе солдат вдруг прочитал «известную песню «Жди меня»: 

...Потом из пожилых, семейных Алёша Чемоданов говорит: «Константин Михайлович, мы здесь люди семейные, у нас дети, жёны, каково читать слова: изменив вчера, там такая фраза. Это морякам очень тяжело слушать, что изменив вчера». И Симонов изменил на «позабыв вчера».

Из дневника Симонова мы знаем, что, скорее всего, он встречался с разведчиками в ноябре 1941-го. Сомнительно, чтобы Симонов в реальности внял совету фронтовиков поменять строчку: ведь спустя полтора месяца он принесёт Эренбургу рукопись в старом варианте. Не говоря уж о том, что Бабиков называет «Жди меня» известной песней — дело в том, что в ноябре этот текст ещё не был ни песней, ни известным стихотворением, он даже не был опубликован, хотя Симонов и читал первоначальный вариант на фронте. Из всего этого родилась солдатская легенда о соучастии бойцов в создании канонического текста. У этой легенды была весьма важная функция — сделать соавтором практически каждого. 

Так стихотворение всё больше растворялось в фольклорной среде. И однажды действительно стало фольклором, — правда, на другом языке.

Если в СССР стихотворение столкнулось с цензурным и идеологическим давлением, то по другую сторону фронта произошло нечто вовсе загадочное. В 1943 году берлинская газета «Заря», издававшаяся Отделом восточной пропаганды вооружённых сил Третьего рейха и адресованная в основном советским военнопленным, перепечатала «Жди меня»… за подписью автора. Эту историю подробно описывает историк культуры Борис Равдин в своей статье «К. Симонов, «К. Симонов» и К. С. в поднемецкой печати 1943–1944 гг.» (любезно предоставленной авторам).

Само по себе присвоение музыки и стихов противника — в том числе и открытое — было в то время распространено. Песни многократно путешествовали через линии фронта, меняя идеологическую принадлежность, но не узнаваемую стихотворную (и музыкальную) форму. Практика эта, популярная в годы Гражданской войны, не прекращалась и во Вторую мировую. Например, союзники и югославские партизаны легко присвоили «Лили Марлен».

Так что удивителен не факт перепечатки — удивляет наличие подписи автора, воевавшего на противоположной стороне. Необычно и количество этих перепечаток (Борис Равдин приводит список из семи случаев только за лето — осень 1943 года ⁶ Помимо собственно «Зари» это: Голос правды. (Львов?) 1943. № 11. 16 июня. С. 3. Новый путь. Рига. 1943. № 15. (Первая половина августа.) С. 16. (Тут текст, явно перепечатанный из «Зари», умудрились врезать прямо в центр статьи о триумфах германской науки.) За Родину. Дно. 1943. № 192. 22 авг. С. 2. Доброволец. Псков. 1943. 28 авг. С. 3. Правда. (Таллин.) 1943. № 36. 9 сент. С. 3. Боец РОА. (На ноябрь 1943 года — Франция.) 1943. № 23. 24 нояб. С. 2. ⁠ ), а затем — переделок, «ответов» и отсылок.

Равдин предполагает, что за этой странной любовью к Симонову могла стоять «попытка вермахт-пропаганды дискредитировать на советской территории автора стихотворения «Убей его!». Пленные порой трактовали эту ситуацию иначе — как знак, что в пронемецкую печать просочились люди с решительно антинемецким настроем и принялись посылать своим скрытые сообщения ⁷ Лукинов Михаил Иванович // https://iremember.ru/memoirs/artilleristi/lukinov-mikhail-ivanovich/ ⁠ : 

...Во второй половине войны и в этих газетах стали иногда появляться двусмысленные и иносказательные строки. Видимо, в редакции газеты стал работать кто-то из просоветских деятелей. Например, давался обзор хода войны, из которого было ясно, что немцев бьют и гонят. Но для камуфляжа статья заканчивалась совершенно нелепым выводом, что победа немецкого оружия обеспечена. <...> Было напечатано и стихотворение «Жди меня».

А возможно, дело в том, что лирических высказываний такой силы, не привязанных текстом к определённой стороне фронта, существовало так мало, что выбирать было не из чего.
Добавим к этому детективу ещё одну историю.

Начиная с 1942 года в карманах убитых немцев начали находить переводы «Жди меня». Историк Михаил Кожемякин считает, что перевод был выполнен «безвестным военнослужащим вермахта (тем не менее явно с анамнезом высшего образования в области русской филологии), после чего пошёл гулять в списках среди германских солдат и в 1944 году в качестве примера солдатского фольклора был напечатан в армейском глянцевом иллюстрированном журнале «Сигнал».

Точно известно, что немецкие солдаты в 1942-м и далее действительно могли читать «Жди меня» Симонова на родном языке и обойтись при этом без неизвестного окопного слависта. Симоновское стихотворение было действительно переведено на немецкий в том же 1942 году, но не в Рейхе и не на фронте, а в Лондоне. Эрих Фрид, австрийский поэт, еврей, бежавший из страны в 1938 году и осевший в Лондоне, перевёл его с английского перевода Н. Дворецкой ⁸ Elrick M. ‘Möglichst nah am Original’. Erich Fried, Poet, Translator and would-be Performer // German-speaking Exiles in the Performing Arts in Britain after 1933 / Ed. by C. Brinson, R. Dove. Leiden: Brill, 2013. P. 108, 121. ⁠ . Перевод был опубликован в антифашистском издании «Молодая Австрия» за 7 ноября 1942 года, зачитывался по радио — и соответственно, мог оказаться в немецких окопах на Восточном фронте с лёгкой руки «вражеских голосов». Просто по нехватке военной интимной лирики — и большой потребности в ней.

Немецкий перевод не был единственным. Когда в 2003 году в Италии решили отметить 60-летие окончания Русской кампании, то на конверте с юбилейными открытками «напечатали карту этого, не самого славного, итальянского похода, а с другой — фотографию марширующего отряда на фоне снегов и надпись по-итальянски: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди » ⁹ Симонов А. Не. М.: ОГИ, 2019. С. 148, 150. ⁠ . Так авторы издания приписали авторство стихотворения тому анонимному итальянскому солдату, погибшему на Донском фронте, в чьей переписке оно обнаружилось.

Таким образом, убитый под Моздоком персонаж написанного в 1943 году стихотворения Михаила Светлова «Итальянец» («Молодой уроженец Неаполя! / Что оставил в России ты на поле? / Почему ты не мог быть счастливым / Над родным знаменитым заливом?..») вполне мог носить во внутреннем кармане перевод стихов Константина Симонова.

Из-за той же нехватки военной лирики — и крайней потребности в ней — со «Жди меня» произошла очередная метаморфоза. По горячим следам Авраам Шлёнский — поэт, редактор, переводчик и один из создателей современного иврита — перевёл на иврит несколько стихотворений Симонова, в том числе и «Жди меня». Вышла книжка — «Стихи о любви», где «Жди меня» стояло первым. И именно эту книжку австрийский еврей Соломон Дойчер (в Палестине взявший себе имя Шломо Дрори) прихватил с собой в 1943 году на скучное дежурство на хайфский волнорез, караулить итальянские подлодки.

Поскольку итальянцы в тот вечер не явились (как, впрочем, и всегда), Шломо Дрори спокойно прочёл стихи. Нетрудно представить себе, что увидел в них беженец из Австрии, чьи родители так и остались по ту сторону фронта. Дрори понял, что «Жди меня» «необходима мелодия». Он сочинил её той же ночью и утром напел товарищу, владевшему нотной грамотой. Так «Ты жди меня» («ты» — дань ивритской грамматике) стала популярной песней на иврите и гимном Еврейской бригады в подмандатной Палестине.

Два года спустя слава автора музыки помогла Шломо Дрори найти мать. В перерывах между боями и дежурствами он выступал перед бойцами в составе местной концертной группы — и именно на такой концерт, где исполнялась и песня «Ты жди меня», родственник привёл его мать, Броню Дойчер, сумевшую перебраться из Австрии в Италию, прятавшуюся у католических монахинь — и потом перешедшую через линию фронта на территорию, занятую союзниками. Так сюжет о песне-талисмане обрёл некоторую материальность.

Известные советские тексты окружала очень специфическая «герменевтическая мифология», объяснявшая, о чём «на самом деле» говорит то или иное стихотворение или песня, какие тайные смыслы прячет. Осмысленные и не очень поиски эзопова языка приводили к тому, что песня Окуджавы про чёрного кота трактовалась как намёк на Сталина, а песня Блантера и Исаковского «Летят перелётные птицы», написанная в 1946 году, — как намёк евреям: «не надо эмигрировать в Израиль». Эта судьба не миновала и «Жди меня».

Заклинательная природа стихотворения и отсутствие примет, позволяющих однозначно связать «Жди меня» со Второй мировой (и конкретной стороной в этой войне), породили волну историй о «тайном послании лагерников». Приоритет «лагерной версии» принадлежит тем з/к, что переписывали «Жди меня» едва ли не с первой публикации (есть многочисленные свидетельства, что началось это именно в войну). Лагерники практически единодушно считали, что стихотворение написано одним из них и говорит о возможности вернуться домой не с войны, а с островов «архипелага » ¹⁰ Тартак А. И. Воспоминания // Вся наша жизнь: Воспоминания Галины Ивановны Левинсон и рассказы, записанные ею / Изд. подг. О. Блинкина, Е. Великанова, предисл. Н. Охотина. М.: Мемориал, 1996. С. 143. См.: https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=3984 ⁠ :

Ну я и решила, что это какой-нибудь офицер написал: тот лагпункт, где они работали, всё время пополнялся офицерами, которые попадали в лагеря прямо с фронта. Стихотворение называлось «Жди меня». Я прочла его очень быстро: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди...» И, как и многие, не заметила слов «как среди огня». И, как все, решила, что это написано в лагере. <...> …Когда проснулась, часа в три, все переписывали эти стихи, заучивали и плакали. <...> Да и потом один старый знакомый, который в то время был, как и я, в лагере, сказал, что когда они получили эти стихи, тоже не в газете, а переписанные, то и они, все как один, были уверены — это пишет кто-то из лагеря.

В этом виде легенда перебралась из разговоров и воспоминаний з/к в разнообразные документальные и псевдодокументальные тексты. Она стала страшно популярной в 1990-е годы, когда в советской литературе искали тайные послания о лагерях и прочих скрытых и тёмных обстоятельствах прежней жизни. В 1994 году Валерий Аграновский выпустил в мир версию о том, что «Жди меня» написано в 1939 году и посвящено другу Симонова, находившемуся в Норильлаге ¹¹ Аграновский В. А. Последний долг: Жизнь и судьба журналистской династии Аграновских с прологом и эпилогом: в восп., свидетельствах, письмах с коммент., док., фот., 1937–1953. М.: Academia, 1994. С. 66–75. См.: https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=11079 ⁠ . Аргументация от «спрятанного послания» считается естественной и в других подобных публикациях, а пассажи типа: «В 1941-м никто не мог предположить, что война будет длиться и зимой, «когда снега метут», и летом, «когда жара» — достаточным основанием для вывода, что «это стихи о заключённых». Потому что о ком же ещё они могут быть? 

Поток легенд о «Жди меня» на этом не останавливается. В 38-м номере журнала «Огонёк» за 1991 год была опубликована статья Андрея Вознесенского «Пули августа » ¹² Цит. по: Вознесенский А. А. Прожилки прозы. М.: ПРОЗАиК, 2011. С. 334. ⁠ , посвящённая Николаю Гумилёву. И там в числе прочего Вознесенский вспоминает:

Е. Винокуров, эрудит и поэт военной судьбы, когда-то обратил моё внимание на то, что самая знаменитая строка минувшей войны, симоновское «Жди меня, и я вернусь» — рефрен, который полстраны молитвенно шептало в окопах, а вторая половина, словно экстрасенсы, пыталась силой внушения остановить смертельный полёт пули, — так вот эта строка, оказывается, перефразировала гумилёвское: «Жди меня. Я не вернусь». «Пожалуй, у Гумилёва это сказано сильнее», — резюмировал Винокуров.

Из этого абзаца родилась замечательная легенда. Будто бы, написав стихотворение «Жди меня», «Гумилёв попросил свою жену — поэта Анну Ахматову передать Симонову своё произведение, что она и сделала, поскольку Симонов в то время был фаворитом самого Сталина. Через какое-то время Симонов ответил, что не видит перспектив в издании, поскольку советский человек, накануне войны с Германией, этого не поймёт». Распространявший эту версию поэт Владимир Цехановский даже дописал к первой строке свою версию пропавшего стихотворения Гумилёва. Следующим слоем наросла гипотеза (а затем, конечно, утверждение), что Симонов был решительно против реабилитации и возобновления публикаций Гумилёва, потому что опасался, что вскроется плагиат.

Абсурдность этой гипотезы очевидна: на момент расстрела Николая Гумилёва Константину Симонову не было и шести лет, он 1915 года рождения, так что просить передать ему что бы то ни было Гумилёв, естественно, не мог; женой Гумилёва Анна Ахматова к тому времени не была, война с Германией не имела ни малейшего отношения к делу — в общем, каждый из элементов легенды невозможен по отдельности. Но все они, взятые вместе, создавали связную картину, где к созданию стихотворения «Жди меня» как минимум причастен другой человек. Куда более достойный, с точки зрения создателей и распространителей этой версии.

То самое отсутствие идеологии, та же универсальность поэтики и риторики, которая позволяла аудитории по любую сторону фронта воспринимать это стихотворение как своё, те самые человечность и заклинательная сила, которые делали «Жди меня» «непроходным» текстом летом и осенью 1941 года, в новых условиях сделали «непроходным» — автора. К стихотворению додумывается предыстория, позволяющая найти любимому тексту более «соразмерного» ему поэта, чем Герой Социалистического Труда и лауреат шести Сталинских премий. Любители простых решений по спирали возвращаются к той же позиции, с которой началась наша цензурная история: советский человек это стихотворение написать не может (во всяком случае, сам). И возвращают само стихотворение к досимоновскому состоянию, к той части фольклорной традиции, которая говорила о бесполезности ожидания и невозможности вернуться.

Но в конце июля 1941 года всё-таки Константин Симонов написал «Жди меня». И никакие силы, ведомства, предпочтения и представления о возможном уже ничего не могут с этим поделать.