Мрачным семилетием принято называть последние годы царствования Николая I. В 1848 году по европейским странам (Франции, Италии, Саксонии и др.) прокатились многочисленные революционные выступления. Российскую империю эти события обошли стороной — российские войска даже участвовали в подавлении восстания в Австро-Венгрии. Несмотря на это, власть имущие всерьёз опасались повторения европейского сценария в России. Ответственными за революцию были сочтены прежде всего высшее образование и печать — именно они и попали под удар. Николай учредил специальный комитет для расследования действий цензуры, а после секретный Комитет 2 апреля 1848 года (его называли так по дате создания), следивший за публикациями, уничтожил последние остатки университетской автономии, сократил набор студентов и запретил преподавать некоторые дисциплины, например философию. Писатели подвергались репрессиям за сомнительные в цензурном отношении публикации (за это пострадали, например, Михаил Салтыков-Щедрин и Иван Тургенев). Особенно сильное впечатление на публику произвело дело петрашевцев, которые были приговорены к смертной казни практически ни за что: вся их вина состояла в обсуждении социалистических идей в небольшом дружеском кружке. В последний момент перед исполнением приговора петрашевцы, в том числе Фёдор Достоевский, были помилованы: император заменил наказание на каторжные работы. Масштаб репрессий в течение мрачного семилетия был невелик, однако они произвели сильнейший эффект на немногочисленное образованное общество, которое было деморализовано и охвачено страхом. Мрачное семилетие завершилось со смертью Николая I и поражением в Крымской войне.  

Записка члена Государственного совета барона Модеста Корфа

Настоящие ужасные происшествия на западе Европы, возбуждая во всей мыслящей и благоразумной части публики одно справедливое омерзение, указывают необходимость всячески охранять и низшие наши классы от вторжения таких идей, которые могли бы влить в них чуждую ещё им теперь восприимчивость к злонамеренным политическим внушениям, помрачить то сияние и тот неприступный блеск, коими окружена в понятиях русского народа верховная власть, и приуготовить вообще легко воспламеняемую искру при потрясении умов внешними влияниями. Во всяком внезапном движении страшны не столько лица, сколько массы, посредством коих они действуют, а русские журналы и газеты читаются и всеми мелкими чиновниками, и в трактирах, и в лакейских, рассыпаясь таким образом между сотнями тысяч читателей, для которых всё это свято как закон, уже потому, что оно печатное.

Отсюда ясно кажется, что нужно обратить самое бдительное внимание на журнальную нашу литературу, которая, в случае ложного или недовольно осмотрительного направления её, может произвести самые гибельные последствия.

Голос минувшего. 1913. № 3. С. 219–220. Публ. В. И. Семевского.

* * *

Записка была подана цесаревичу 24 февраля 1848 года и послужила обоснованием ужесточения цензурных мер. Корф вошёл в состав Комитета 2 апреля 1848 года и в 1855-м стал последним его председателем. 

Николай I, запись на докладе шефа жандармов Орлова, 27 февраля 1848 года

Необходимо составить особый комитет, чтобы рассмотреть, правильно ли действует цензура и издаваемые журналы соблюдают ли данные каждому программы. Комитету донести мне с доказательствами, где найдёт какие упущения цензуры и её начальства, т. е. министерства народного просвещения, и которые журналы и в чём вышли из своей программы. Комитету состоять, под председательством генерал-адъютанта князя Меншикова Светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков (1787–1869) — генерал-адъютант, адмирал. В 1836–1855 годах занимал пост морского министра Российской империи, в 1831–1854 годах был генерал-губернатором Великого княжества Финляндского. Правнук светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова, одного из ближайших сподвижников Петра I. Участник Русско-турецких войн 1806–1812 и 1828–1829 годов, Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии 1813–1814 годов. В александровские годы отличался либеральными взглядами, которые изменились в правление Николая I. Был назначен председателем цензурного Комитета 27 февраля 1848 года, на смену которому пришёл Комитет 2 апреля 1848 года. ⁠ , из действительного тайного советника Бутурлина Дмитрий Петрович Бутурлин (1790–1849) — генерал-майор, военный историк, председатель цензурного Комитета 2 апреля 1848 года, который называли также Бутурлинским комитетом. Участник Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии 1813–1814 годов, Русско-турецкой войны 1828–1829 годов. С 1840 года — член Государственного совета. С 1843 по 1849 год — директор Императорской публичной библиотеки. Отличался крайне консервативными, охранительскими взглядами (по словам князя Петра Вяземского, «вследствие понятий его отсталых» был прозван «барынею 17-го столетия»); был противником доступного высшего образования, выступал за закрытие в России университетов. ⁠ , статс-секретаря барона Корфа Модест Андреевич Корф (1800–1876) — российский государственный деятель, законодатель. Обучался в Царскосельском лицее в одном классе с Пушкиным. С 1843 года — член Государственного совета. Входил в состав Комитета 2 апреля 1848 года (Бутурлинского комитета), в 1855 году стал последним его председателем. В 1849–1861 годах — директор Императорской публичной библиотеки, многое сделавший для её развития. В 1861–1864 годах — главноуправляющий Вторым отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии. Оставил обширные мемуары. ⁠ , генерал-адъютанта графа Александра Строганова Граф Александр Григорьевич Строганов (1795–1891) — российский военный и государственный деятель. Участник Заграничного похода русской армии 1813–1814 годов, взятия Парижа, подавления Польского восстания 1830 года. Генерал-адъютант (1834), генерал-лейтенант (1840), генерал от артиллерии (1856). В 1839–1841 годах возглавлял Министерство внутренних дел Российской империи. С 1849 года — член Государственного совета. Был генерал-губернатором нескольких губерний, в том числе Черниговской, Полтавской, Бессарабии. Кавалер множества орденов. Был сторонником уравнения в правах еврейского населения с остальными подданными империи. ⁠ , генерал-лейтенанта Дубельта и статс-секретаря Дегая Павел Иванович Дегай (1792–1849) — правовед, сенатор, преподаватель права. Статс-секретарь (с 1834 года). С 1839 года служил во Втором отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии, разрабатывал проект Уложения о наказаниях. Входил в цензурный Комитет 2 апреля 1848 года (Бутурлинский комитет). ⁠ .

Русская старина. 1903. № VII. С. 137–138.

Александр Меншиков, дневник

Получил от графа Орлова сообщение высочайшего повеления, что мне быть председателем комитета о проступках цензуры в пропуске недозволенных статей в журналах, т. е. род следствия над министром просвещения графом Уваровым Сергей Семёнович Уваров (1786–1855) — российский государственный деятель, учёный. В 1833–1849 годах занимал пост министра народного просвещения. Автор работ по античной литературе, истории и идеологии, входил в литературное содружество «Арзамас». Автор знаменитой «уваровской триады» — лозунга «Православие, самодержавие, народность», отображавшего идеологию николаевской России. Модернизировал систему российского образования, но в то же время стремился поставить её под тотальный государственный контроль. В 1835 году стал фигурантом светского скандала: рассчитывая на богатое наследство своего тяжело заболевшего родственника, графа Дмитрия Шереметева, приказал опечатать его имущество, но Шереметев выздоровел; Пушкин написал по этому поводу едкое стихотворение «На выздоровление Лукулла». В 1849 году по поручению Уварова Иван Давыдов написал статью в защиту университетского образования, вызвавшую гнев Николая I, и Уваров был отправлен в отставку. ⁠ ; поручение весьма неприятное.

Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1903. Т. 2. Дополнения. С. 634. 

Распоряжение Николая I, отданное министру народного просвещения Сергею Уварову

Государь Император изволил обратить внимание на появление в некоторых периодических изданиях статей, в которых авторы переходят от суждения о литературе к намёкам политическим, или в которых вымышленные рассказы имеют направление предосудительное, оскорбляя правительственные звания или заключая в себе идеи и выражения, противные нравственности и общественному порядку. Вследствие сего Государь Император высочайше повелеть соизволил: созвать редакторов издаваемых Петербурге периодических изданий в особый высочайше учреждённый комитет и объявить им, что долг их не только отклонять все статьи предосудительного направления, но содействовать своими журналами правительству в охранении публики от заражения идеями, вредными нравственности и общественному порядку. Его Императорское Величество повелел предупредить редакторов, что за всякое дурное направление статей из журналов, хотя бы оно выражалось косвенными намёками, они лично подвергнутся строгой ответственности, независимо от ответственности цензуры.

Лемке М. К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. СПб.: тип. С.-петерб. т-ва печ. и изд. дела «Труд», 1904. С. 198.

Иван Давыдов «О назначении русских университетов и участии их в общественном образовании» 

…Мысли об университетах, пускаемые в общественное обращение людьми поверхностными, уничтожаются историческими доводами и статистическими выводами. Разливать благотворный свет современной науки, немеркнущий в веках и народах, хранить во всей чистоте и богатить отечественный язык, орган нашего православия и самодержавия, содействовать развитию народной самобытной словесности, этого самопознания нашего и цвета жизни, передавать юному поколению сокровища мудрости, освящённой любовью к вере и престолу, — вот назначение русских университетов и участие их в общественном образовании. Они, как мир Божий, которому служат зерцалом, никогда не стареют, a лишь только обновляются и совершенствуются. Под их сенью воспитываются и учёные, и писатели, и мужи государственные. От кафедр университетских разливается свет народного образования в училища всех ведомств. Отсюда образованные, благородные юноши ежегодно исходят на верное служение обожаемому Монарху.

Современник. 1849. № 3. С. 37–46.

* * *

Статья Ивана Давыдова Иван Иванович Давыдов (1794–1863) — филолог, философ, математик. Защитил диссертацию о роли Фрэнсиса Бэкона в науке. С 1822 года — ординарный профессор Московского университета, с 1843 по 1847 год — декан историко-филологического отделения философского факультета Московского университета, с 1841 года — член Академии наук, с 1847 года — директор Главного педагогического института. В 1849 году по предложению министра народного просвещения Уварова написал статью в защиту университетского образования, вызвавшую недовольство Николая I. ⁠ была инспирирована министром народного просвещения Сергеем Уваровым в защиту университетов от возможного закрытия; неудовольствие императора статьёй стало одной из причин отставки Уварова.

Секретный Комитет 2 апреля 1848 года находит крамолу в детских игрушках…

При покупке одним из членов Комитета перед праздниками детских игрушек в Магазине Вдовичева… оказались вложенными в коробки с картонами небольшие брошюры, на которых не означено ни года, ни города, ни типографии, где они напечатаны, ни позволения цензора. 

РГИА. Ф. 1611. Оп. 1. № 4. Л. 1.
 

…в еврейском образовании...

Еврейские педагоги занимают воображение своих питомцев сказаниями Талмуда о гигантских размерах половых членов знаменитых блудниц и святых мужей синагоги и нередко принуждают несчастных младенцев (детей от 6-летнего возраста), под страхом наказаний и даже истязаний, заучивать наизусть целые статьи и системы из супружеских трактатов, где предметом длинных рассуждений служат иногда безнравственные и нелепые вопросы вроде следующих: дозволено ли жениху растлить свою молодую жену-деву в субботу, когда запрещена всякая работа, или что, если еврей, упав с кровли, случайно совокупится с лежащею внизу своею родственницею? и т. п.

РГИА. Ф. 1611. Оп. 1. № 285. Л. 121об.–122.

 
…в разборе сочинений Булгарина

При разборе детской книжки «Колокольчик» критик рассуждает об отношениях родителей к детям и к сему приводит место из другой книги, где сочинителем, г. Булгариным, описывается, как, приезжая с родителями своими к старой бабушке, они должны были преклонить перед нею колени, целовать ей ноги, садиться не иначе, как по её приказанию, и пр.; затем критик пишет: «Неужели чувство должно выражаться подобным поклонением? Неужели самое влияние родителей, имеющих на своей стороне опыт и власть, должно выражаться каким-то чванством перед сыном?.. <…> И всё оттого, что сами родители более всего обращали внимание на соблюдение внешнего уважения к ним, на форму, a форма ничего не значит, если одушевляющее её чувство утрачено». Эту выходку трудно признать приличною. Во 1-х, при патриархальном образе мыслей и действий, господствующем ещё во многих y нас семействах, подобные рассуждения всеми получаемого журнала, попав в руки молодых читателей, могут внушить им такие новые понятия, которые после легко поведут к расстройству мира семейного. Во 2-х, восстание в неопределённых выражениях вообще против внешней формы легко также может способствовать к отнесению сего понятия и на другой круг вещей, который при нашем общественном устройстве должен быть неприкосновенен частным рассуждениям. В предметах сего рода двусмысленность нередко столько же опасна, как и прямо выраженная предосудительная мысль, иногда даже и более, потому что прямо вредному не даёт места цензура. 

Лемке М. К. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. СПб.: тип. С.-петерб. т-ва печ. и изд. дела «Труд», 1904. С. 234‒235.

Из воспоминаний Антонины Блудовой о Дмитрии Бутурлине, главе секретного комитета

Было ли это уже что-то болезненное у Бутурлина ¹ Он скоро умер. — Прим. А. Д. Блудовой. ⁠ , или врождённая резкость и деспотизм характера (которые неоспоримо существовали в нём), но он доходил до таких крайних мер в этом отношении, что иногда приходилось спросить себя: не плохая ли это шутка? Например, он хотел, чтобы вырезали несколько стихов из акафиста Покрову Божией Матери, находя, что они революционны. Батюшка Дмитрий Николаевич Блудов (1785–1864) — русский литератор и государственный деятель, министр внутренних дел (1832–1838), главноуправляющий Второго отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, которое ведало составлением Свода законов Российской империи (1838–1861), президент Петербургской академии наук (с 1855 года), председатель Комитета министров (с 1861 года) и Государственного совета (с 1862 года). Один из участников литературного общества «Арзамас»; само название общества восходит к случаю из жизни Блудова, услышавшего спор о литературе неизвестных постояльцев в гостинице города Арзамаса. Отошёл от дел общества после того, как стал делопроизводителем Верховного суда по делу декабристов, вынесшего, в частности, заочный смертный приговор другому участнику «Арзамаса» — Николаю Тургеневу. В 1848 году, после революционных волнений в Европе, отговорил Николая I от закрытия университетов. ⁠  сказал ему, что он таким образом осуждает своего ангела, святого Дмитрия Ростовского, который сочинил этот акафист и никогда не считался революционером... «Кто бы ни сочинил, тут есть опасные выражения», — отвечал Бутурлин ² Вот эти, по его мнению, «опасные» места: «Радуйся, незримое укрощение владык жестоких и зверонравных… Советы неправедных князей разори; зачинающих рать погуби», и пр. и пр. — Прим. А. Д. Блудовой. ⁠ . «Вы и в Евангелии встретите выражения, осуждающие злых правителей», — сказал мой отец. «Так что ж? — возразил Дмитрий Петрович, переходя в шуточный тон, — если б Евангелие не было такая известная книга, конечно, надо бы было цензуре исправить её».

Русский архив. 1874. № 1. С. 726–727.

Николай Некрасов. Из поэмы «В. Г. Белинский» (1855)

Фанатик ярый Бутурлин,
Который, не жалея груди,
Беснуясь, повторял одно:
«Закройте университеты,
И будет зло пресечено!..»
(О муж бессмертный! не воспеты
Ещё никем твои слова,
Но твёрдо помнит их молва!
Пусть червь тебя могильный гложет,
Но сей совет тебе поможет
В потомство перейти верней,
Чем том истории твоей…)

Из дневника цензора и профессора Александра Никитенко. О Бутурлинском комитете...

Цель и значение этого комитета были облечены таинственностью, и оттого он казался ещё страшнее. Наконец постепенно выяснилось, что комитет учреждён для исследования нынешнего направления русской литературы, преимущественно журналов, и для выработки мер обуздания её на будущее время. Панический страх овладел умами. Распространились слухи, что комитет особенно занят отыскиванием вредных идей коммунизма, социализма, всякого либерализма, истолкованием их и измышлением жестоких наказаний лицам, которые излагали их печатно или с ведома которых они проникли в публику. <…> Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпионство ещё более усложняли дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей…

...о выговоре Владимиру Далю...

Чудная эта земля Россия! Полтораста лет прикидывались мы стремящимися к образованию. Оказывается, что это было притворство и фальшь: мы улепётываем назад быстрее, чем когда-либо шли вперёд. Дивная, чудная земля! Когда Бутурлин предлагал закрыть университеты, многие считали это несбыточным. Простаки! Они забыли, что того только нельзя закрыть, что никогда не было открыто. Вот теперь тот же самый Бутурлин действует в качестве председателя какого-то высшего, негласного комитета по цензуре и действует так, что становится невозможным что бы то ни было писать и печатать. Вот недавний случай.

Далю запрещено писать. Как? Далю, этому умному, доброму, благородному Далю! Неужели и он попал в коммунисты и социалисты? В «Москвитянине» «Москвитянин» — журнал, издававшийся в Москве Михаилом Погодиным в 1841–1856 годах. Придерживался идеалов «народности», во многом смыкаясь со славянофилами. В 1850-е в журнал приходит «молодая редакция», идейным лидером которой становится поэт и критик Аполлон Григорьев, а главным литературным героем — Александр Островский. Журнал окончательно теряет популярность и закрывается после Крымской войны. ⁠ напечатаны его два рассказа. В одном из них изображена цыганка-воровка. Она скрывается; её ищут и не находят, обращаются к местному начальству и всё-таки не могут отыскать. Бутурлин отнёсся к министру внутренних дел с запросом, не тот ли это самый Даль, который служит у него в министерстве? Перовский Граф Лев Алексеевич Перовский (1792–1856) — министр внутренних дел (1841–1852), министр уделов (1852–1855), особо приближенный Николаем I. Ветеран Отечественной войны, участник Бородинского и других сражений. На раннем этапе декабристского движения входил в Союз благоденствия. На посту министра уделов занимался крестьянским вопросом, одобрял отмену крепостного права, рекомендовал освободить крестьян с землёй и в правах сравнять их с государственными крестьянами. Заведовал Комиссией для исследования древностей, собрал обширные коллекции греческих древностей, старинного русского серебра, монет и медалей. Увлекался минералогией. ⁠ призвал к себе Даля, выговорил ему за то, что, дескать, охота тебе писать что-нибудь, кроме бумаг по службе, и в заключение предложил ему на выбор любое: «писать — так не служить; служить — так не писать».

Но этим ещё не кончилось. Бутурлин представил дело государю в следующем виде: что хотя Даль своим рассказом и вселяет в публику недоверие к начальству, но, по-видимому, делает это без злого умысла, и так как сочинение его вообще не представляет в себе ничего вредного, то он, Бутурлин, полагал бы сделать автору замечание, а цензору выговор. Последовала резолюция: «сделать и автору выговор, тем более что и он служит».

…о крахе образования и науки...

...Образование это и мысль, искавшая в нём опоры, оказались ещё столь шаткими, что не вынесли первого же дуновения на них варварства. И те, которые уже склонялись к тому, чтобы считать мысль в числе человеческих достоинств и потребностей, теперь опять обратились к бессмыслию и к вере, что одно только то хорошо, что приказано. Произвол, облечённый властью, в апогее: никогда ещё не почитали его столь законным, как ныне. <...>

Возник было вопрос об освобождении крестьян. Господа испугались и воспользовались теперь случаем, чтобы объявить всякое движение в этом направлении пагубным для государства.

Наука бледнеет и прячется. Невежество возводится в систему. Ещё немного — и всё, в течение полутораста лет содеянное Петром и Екатериной, будет вконец низвергнуто, затоптано... И теперь уже простодушные люди со вздохом твердят: «видно, наука и впрямь дело немецкое, а не наше». 

...о зародышах брюхоногих слизняков...

Вчера один из молодых магистров, Варнек, защищал в университете диссертацию: «О зародыше вообще и о зародыше брюхоногих слизняков». Вещь очень любопытная и прекрасно изложенная молодым учёным. Но на диспуте произошла непристойность. Диспутант, по обыкновению, сопровождал свою речь в иных местах латинскими терминами, иногда немецкими и французскими, которые ставил в скобках при названии технических предметов. Из этого профессор Шиховский вывел заключение, что Варнек не любит своего отечества и презирает свой язык, о чём велеречиво и объявил автору диссертации. Последний был до того озадачен этим новым способом научного опровержения, что растерялся и не нашёл, что отвечать. Тогда профессор начал намекать на то, что диспутант якобы склонен к материализму, а в заключение объявил, что диссертация так нелепа и темна, что он не понял её вовсе. Между тем Куторга Степан Семёнович Куторга (1805–1861) — русский зоолог и минералог. Действительный статский советник. Учился в Дерптском университете. С 1837 года — ординарный профессор Императорского Санкт-Петербургского университета, где занимал кафедру зоологии, преподавал минералогию и геологию в Главном педагогическом институте. Одним из первых занялся популяризацией естественных наук, печатая статьи в «Библиотеке для чтения» и «Журнале Министерства народного просвещения». ⁠ , к кафедре которого и относится настоящее рассуждение, тут же вполне одобрил труд молодого учёного, и мы все, даже люди не специальные, с удовольствием слушали его любопытное и ясное изложение. Итак, вот один из профессоров вместо учёного диспута направился прямо к полицейскому доносу. Такова судьба науки на Сандвичевых островах Сандвичевы острова — архипелаг в Южной Атлантике. В дневниках цензора Александра Никитенко название островов выступает как завуалированное обозначение России. ⁠ . Мудрено ли, что тамошние власти презирают и науку, и учёных?»

…о цензуре арифметики и географии

Действия цензуры превосходят всякое вероятие. Чего этим хотят достигнуть? Остановить деятельность мысли? Но ведь это всё равно, что велеть реке плыть обратно.

Вот из тысячи фактов некоторые самые свежие. Цензор Ахматов остановил печатание одной арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещён ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики.

Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал своё запрещение необходимостью, чтобы это известие предварительно получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел.

Цензор Пейкер не пропустил одной метеорологической таблицы, где числа месяца означены по старому и по новому стилю обыкновенно принятою формулою:

по стар. стилю
по нов. стилю

Он потребовал, чтобы наверху чёрточки стояло по новому стилю, а слово «по старому» — внизу. Таблицы между тем, как состоящие из цифр, представлены были на рассмотрение уже по напечатании, так как нельзя было предвидеть, чтобы они могли подвергнуться запрещению. Издателю предстояло вновь всё печатать. Он обратился к попечителю, и, наконец, тот по долгом и глубоком размышлении насилу согласился разрешить, чтобы таблицы остались в первоначальном виде.

Цензора все свои нелепости сваливают на негласный комитет, ссылаясь на него, как на пугало, которое грозит наказанием за каждое напечатанное слово.

Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. Т. 1. М.: Гослитиздат, 1955. С. 311–316, 362–363.

Поэт и консервативный публицист Михаил Дмитриев — историку и издателю Михаилу Погодину:

Если уже ваша статья, чисто историческая и критическая, подверглась запрещению, то в моей, я думаю, каждое слово будет камнем преткновения. Одно слово национальность возбудит ужас в людях, которые полагают себя приставленными к тому, чтобы не пропускать ни одной истины, ни одной мысли. Как же это во всех отчётах Министерству Просвещения, во всех газетных статьях твердят, что Правительство развивает народность и проч., а в самом деле боятся, чтобы народ себя не понял. Никогда запрещение мысли не доходило до этой степени! Нас надувают знаниями, как пузырь; a после его и завяжут, чтоб они не выскочили наружу. Никогда этого не было. <…> …Не лучше ли допустить писателей, как людей просвещённых, объяснять понемногу те истины, которые когда-нибудь ведь представятся в куче, без ясного порядка, без сознания, и тогда произведут хаос, который будет более опасен, чем постепенное воспитание мысли! <…> А как бы нашему писателю написать историю какого-нибудь европейского народа, когда в «Москвитянине» «Москвитянин» — журнал, издававшийся в Москве Михаилом Погодиным в 1841–1856 годах. Придерживался идеалов «народности», во многом смыкаясь со славянофилами. В 1850-е в журнал приходит «молодая редакция», идейным лидером которой становится поэт и критик Аполлон Григорьев, а главным литературным героем — Александр Островский. Журнал окончательно теряет популярность и закрывается после Крымской войны. ⁠ запрещено было напечатать, что в Англии в 1399 году финансы были в дурном состоянии. Поверят ли потомки? О поэтах и говорить нечего: они признаны уже все гуртом людьми опасными!

Письмо от 1 августа 1848 года. Цит. по: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 22 кн. Кн. 9. СПб., 1890. С. 394–396.

 

Александр Герцен, из книги «О развитии революционных идей в России» (1851)

После революции 1848 года цензура стала манией Николая. Не удовлетворённый обычной цензурой и двумя цензурами, которые он учредил за пределами своих владений, в Яссах и Бухаресте, где по-русски не пишут, он создал ещё вторую цензуру в Петербурге; мы склонны надеяться, что эта двойная цензура будет полезней, чем простая. Дойдёт до того, что будут печатать русские книги вне России, это уже делают, и, как знать, кто окажется более ловок, свободное слово или император Николай.

Славянофил Константин Аксаков. «Свободное слово»

Ты — чудо из Божьих чудес,
Ты — мысли светильник и пламя,
Ты — луч нам на землю с небес,
Ты нам человечества знамя!
Ты гонишь невежества ложь,
Ты вечною жизнию ново,
Ты к свету, ты к правде ведёшь,
Свободное слово!

Лишь духу власть духа дана, —
В животной же силе нет прока:
Для истины — гибель она,
Спасенье — для лжи и порока;
Враждует ли с ложью — равно
Живёт его жизнию новой…
Неправде — опасно одно
Свободное слово! 

Ограды властям никогда
Не зижди на рабстве народа!
Где рабство — там бунт и беда;
Защита от бунта — свобода.
Раб в бунте опасней зверей,
На нож он меняет оковы…
Оружье свободных людей —
Свободное слово!

О, слово, дар Бога святой!..
Кто слово, дар Божеский, свяжет,
Тот путь человеку иной —
Путь рабства преступный — укажет
На козни, на вредную речь;
В тебе ж исцеленье готово,
О духа единственный меч,
Свободное слово!

1854, опубликовано в 1880 году

Славянофил Иван Киреевский увещевает Михаила Погодина не просить у Николая I защиты от цензуры

…Ты пишешь ко мне, что не худо бы литераторам представить адрес Императору о излишних и стеснительных действиях цензуры. Сначала я оставил эту мысль без большого внимания, как несбыточную. Потом, однако, когда я обдумал твой характер и что у тебя часто от первой мысли до дела бывает полшага, тогда я испугался и за тебя, и за дело. Подумай: при теперешних бестолковых переворотах на Западе время ли подавать нам адресы о литературе? Конечно, цензурные стеснения вредны для просвещения и даже для правительства, потому что ослабляют умы без всякой причины; но все эти отношения ничего не значат в сравнении с текущими важными вопросами, которых правильного решения нам надобно желать от правительства. Невелика ещё беда, если наша литература будет убита на два или на три года. Она оживёт опять. А между тем подавать просительные адресы в теперешнее время значило бы поставить правительство во враждебное или по крайней мере в недоверчивое отношение к литераторам, что гораздо хуже, потому что может повести к следствиям неправильным и вредным. Правительство теперь не должно бояться никого из благомыслящих. Оно должно быть уверено, что в теперешнюю минуту мы все готовы жертвовать всеми второстепенными интересами для того, чтобы только спасти Россию от смут и бесполезной войны. Мы должны желать только того, чтобы правительство не вмешало нас в войну по какой-нибудь прихоти или по дружбе к какому-нибудь шведскому или… королю; чтобы оно не пошло давить наших словен вместе с немцами; чтобы оно не возмущало народ ложными слухами о свободе и не вводило бы никаких новых законов, покуда утишатся и объяснятся дела на Западе, чтобы, например, оно не делало инвентарей к помещичьим имениям, что волнует умы несбыточными предположениями; чтобы оно не позволяло фабрикам без всякой нужды заводиться внутри городов и особенно столиц, когда они с такою же выгодою могут стоять за несколько вёрст от заставы, и пр. и пр. Впрочем, всего в письме не перескажешь.

Цит. по: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 22 кн. Кн. 9. СПб., 1890. С. 303–304.

Из дневника славянофилки Веры Аксаковой. О Крымской войне и предшествующей ей политике правительства

Какие времена! Совершаются судьбы Божьи над народами. Но мы противимся судьбам святым над нами, да не покарает нас Бог за то; но народ не виноват, что правительство против его желания так поступает, или, может быть, народ всегда виноват, если у него такое правительство. <…>

Где же покаяние, возможно ли оно или, может быть, нужны в самом деле страшные испытания, чтоб Русская земля очистилась? Куда ведёт нас Божья воля? Страшно. Если и настанет наконец светлый день, то через что должны пройти люди? Господь да свершит святые судьбы Свои в милости, и да укрепит людей Своих на пути испытания, и да узрим мы день спасения!

Аксакова В. С. Дневники. Письма. СПб.: Пушкинский дом, 2013. С. 86.

Либеральный критик Павел Анненков вспоминает о деле петрашевцев:

Осень прошлого кончающегося года ознаменовалась наконец окончанием следствия над заговором Петрашевского В петербургском кружке Михаила Буташевича-Петрашевского и дома у Сергея Дурова во второй половине 1840-х годов проходили собрания, на них обсуждались идеи общественного переустройства и популярные теории утопического социализма. Кружок посещали писатели (в том числе Фёдор Достоевский и Алексей Плещеев), художники, учителя, чиновники. В 1849 году по «делу петрашевцев» было арестовано около сорока человек, половину из них осудили на смертную казнь, которая оказалась инсценировкой — осуждённых помиловали и отправили на каторгу. ⁠ , стоившим так много несчастий и страхов всему обществу, совершенно безвинному в нём. Манифест об окончании следствия и приговор, постигший как самого Петрашевского и составителей будущей конституции вроде Спешнева Николай Александрович Спешнев (1820–1882) — революционер, участник собраний Петрашевского. 22 декабря 1849 года на Семёновском плацу вместе с другими петрашевцами выслушал расстрельный приговор, отменённый императором: Спешнева лишили всех прав состояния и сослали на каторгу в рудниках на 10 лет. В 1856 году высочайшим указом был переведён в ссыльнопоселенцы, получил место в Забайкальском областном правлении. При покровительстве генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьёва был переведён в Иркутск, в главное управление Восточной Сибири, редактировал «Иркутские губернские ведомости», в 1859 году сопровождал Муравьёва во время поездки в Китай и Японию, был восстановлен в правах потомственного дворянства. В 1861 году вышел в отставку и поселился в имении Федосьино в Псковской губернии. После отмены крепостного права раздал крестьянам две трети имения. ⁠ и прочих, так и людей, читавших по его знаменитым пятницам только свои проекты освобождения крестьян, улучшения судопроизводства и заметки о настоящем внутреннем положении России, и даже людей, любивших его хорошие ужины по тем же пятницам, написан был Суковкиным, государственным секретарём. Удивительно, что в манифесте было известие, будто заговорщики, устроив тайное общество, сами назвали его обществом «превратных идей»; дело в том, что они назвали его обществом «передовых идей»; но на полях была сделана полемическая заметка: «превратных идей», — так оно вошло в манифест, о котором я узнал впервые в квартире очень испуганного Некрасова... Приговор был исполнен — с готовым батальоном для расстреляния, саванами для осуждённых, рвом позади их и проч. на Семёновском плацу, — со всею обстановкой политической казни, изменённою на известное помилование. Ф. Достоевский попал на пять лет в арестантские роты за распространение письма Белинского к Гоголю Письмо Белинского стало реакцией критика на выход одиозной в среде западников книги Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» в 1847 году. Белинский называет книгу Гоголя зловредной, пишет, что русский писатель должен быть для народа защитником и спасителем от мрака самодержавия, православия и народности, что России нужны не проповеди, а «пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение», а также грамота, ценность которой для народа отрицал Гоголь. Письмо было запрещено, ходило в списках, именно за чтение этого текста в кружке петрашевцев Достоевский был приговорён к смертной казни (позже приговор был заменен каторгой). ⁠ , писанного при мне в Зальцбрунне в 1847 году. Как нравственный участник, не донёсший правительству о нём, я мог бы тоже попасть в арестантские роты. Приговор состоялся под ужасом февральской революции, с которой начинается царство мрака в России, всё увеличивавшееся до 1855 года.

Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: Правда, 1989. С. 499–500.

Фёдор Достоевский о собственном приговоре. Из письма от 22 декабря 1849 года брату Михаилу

Брат, любезный друг мой! всё решено! Я приговорен к 4-летним работам в крепости (кажется, Оренбургской) и потом в рядовые. Сегодня 22 декабря нас отвезли на Семёновский плац. Там всем нам прочли смертный приговор, дали приложиться к кресту, переломили над головою шпаги и устроили наш предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Я стоял шестым, вызывали по трое, след<овательно>, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты, был в уме моём, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый! Я успел тоже обнять Плещеева Алексей Николаевич Плещеев (1825–1893) — писатель, поэт, переводчик. Был близок к кружку петрашевцев, в 1849 году вместе с другими участниками был арестован, получил четыре года каторги. Принял добровольное участие в Туркестанских походах. Спустя 10 лет после ареста поселился в Москве, сотрудничал с «Современником», затем стал секретарём журнала «Отечественные записки». В 1890 году получил большое наследство, после чего учредил фонды для поощрения талантливых писателей, начал финансирование журнала «Русское богатство». ⁠ , Дурова Сергей Фёдорович Дуров (1815–1869) — поэт, критик, переводчик. В его доме проходили в 1848–1849 годах собрания литературно-музыкального кружка, где бывали петрашевцы. Именно у Дурова Достоевский читал вслух запрещённое письмо Белинского к Гоголю. В декабре 1849 года Дуров вместе с Достоевским на Семёновском плацу выслушал смертный приговор, заменённый четырьмя годами каторги, и был отправлен в Омский острог. ⁠ , которые были возле, и проститься с ними. Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что Его Императорское Величество дарует нам жизнь. Затем последовали настоящие приговоры. Один Пальм Александр Иванович Пальм (1822–1885) — прозаик, поэт, драматург, петрашевец. Был арестован в 1849 году как соучастник в деле Петрашевского, восемь месяцев провёл в крепости, несмотря на признание обвинительного акта, что «в его литературных трудах виднелась сильная любовь к России», a «в бумагах его ничего предосудительного не оказалось». Как и другие петрашевцы, был приговорён к расстрелу, но после раскаяния помилован и переведён из гвардии в армию без потери чина. Служил на Кавказе и в Крыму, участник севастопольской кампании. ⁠ прощён. Его тем же чином в армию.

Михаил Салтыков-Щедрин о собственной ссылке

Ваше превосходительство!

Если Государю Императору угодно было взыскать меня своею немилостью, мне не остаётся ничего более, как принять с должным смирением наказание, меня постигшее. Я могу только будущею моей жизнью доказать, сколь велико моё рвение к престолу и отечеству. Об одном осмеливаюсь просить Ваше превосходительство — о том, дабы, за сутки до отправления моего на место нового назначения, позволено было мне отлучиться с гауптвахты на честное слово, как для прощания с родственниками, так и для устройства своих сборов в столь дальний путь и на неопределённое время. Зная всё Ваше великодушие, я вполне уверен, что Ваше превосходительство примете на себя труд ходатайствовать о даровании мне этой милости, тем более, что, по известному Вам болезненному моему положению, я должен спросить советов пользующего меня медика, каким образом поступать мне в дороге. <…>

Позвольте мне также попросить Вашего извинения, если письмо моё написано, быть может, слишком наскоро и небрежно: новость моего положения такова, что я и в настоящее время не могу ещё достаточно собраться с мыслями. 

Из письма от 27 апреля 1848 года Н. Н. Анненкову, начальнику канцелярии Военного министерства.

Иван Тургенев о собственной ссылке в деревню. Из письма семейству Аксаковых, 6 июня 1852 года

От души благодарен вам за ваше участие — хотя в моей судьбе, особенно теперь, в деревне, я ничего не вижу ужасного. — Вы совершенно правы в своих предположеньях на мой счёт, любезный Сергей Тимофеевич Сергей Тимофеевич Аксаков (1791–1859) — писатель, критик, общественный деятель. Отец идеологов славянофильства Константина и Ивана Аксаковых, мемуаристки Веры Аксаковой. Дом Аксакова был одним из центров литературной жизни Москвы (аксаковские «субботы» посещали Николай Гоголь, Михаил Загоскин, Иван Киреевский, Михаил Погодин), а также местом собрания славянофилов. Аксаков был председателем Московского цензурного комитета. Писал автобиографические повести («Семейные хроники», «Детские годы Багрова-внука»), воспоминания (о Гоголе, Загоскине, Шишкове), рассказы («Записки об уженье рыбы», «Записки ружейного охотника»), сказки («Аленький цветочек»). ⁠ , — посылая мою статью в Москву, я и не думал делать что-нибудь противузаконное… Ничего — перемелется — мука будет.