Книга Дарьи Серенко написана по следам её работы в государственных учреждениях, связанных с культурой: библиотеках, галереях, университетах. Но было бы неверно ставить знак равенства между этим опытом и настоящим содержанием книги. «Девочки и институции» — не прямолинейная автобиографическая история столкновения с государственными структурами, а стиль книги — не реализм и не документальная проза. Скорее это проза с элементами поэзии и аналитики. 

Серенко — поэтесса, политическая активистка и авторка проектов на стыке партиципаторного искусства Подход в искусстве, предполагающий участие зрителя в создании или представлении произведения. Такое социально ориентированное искусство вовлекает человека в физическое или символическое пространство участия в работе и направлено на преодоление социального отчуждения. ⁠ («искусства участия») и текстовых практик. Среди её важнейших проектов — акция «Тихий пикет», основанная на коммуникациях в городском пространстве. Акцию начала Серенко, а потом подхватили другие участники и участницы: они рисовали плакаты с лозунгами против государственного и системного социального насилия, ездили с ними в транспорте и ходили по улицам. «Тихим» этот пикет был не только потому, что оставался одиночным, но и потому, что целью его было спонтанное взаимодействие с прохожими и пассажирами. Далеко не всегда оно происходило в модусе протеста и противостояния, а часто порождало продуктивные дискуссии. Человеческое взаимодействие — та натянутая струна, которая пронизывает все проекты Серенко, а высказывания, образы и документы для них вторичны: это следы, но не содержание её искусства. На взаимодействии основывается всё, что она делает: и выставки, во время которых тексты и графические объекты создавались в реальном времени совместно со зрителями, и занятия с подростками в поэтической студии, и «Фемдача» для взаимоподдержки феминистских активисток, и работа с «девочками» и «институциями», описанная в новой книге. 

Не секрет, что госучреждения, в частности культурные институции, функционируют главным образом за счёт женского труда, поскольку статистически женщины чаще работают на низких ставках, чем мужчины. Этим объясняется и привычное обращение к ним — «девочки», не лишённое презрительности и одновременно снисходительности. Взаимодействие «девочек» и институций образует их социальную субъектность — на стыке личного и общего, государственного и политического. Однако субъектность, выстроенная в книге Серенко, поэтична по своей сути: она не ограничивается прозаичностью повседневных рабочих коммуникаций, а превращает сами коммуникации в поэтический или даже магический процесс: Серенко предложила обозначить жанр книги как «магический институциональный реализм или бюрократическую мистерию». В книге находится и место для юмора, возникающего на стыках государственной и «девочковой» речи и в нелепых ситуациях, когда официальные предписания комически конфликтуют с действительностью. Например, когда вместо портрета президента «девочка» отсылает начальству своё селфи, которое начальство сочло бы фривольным, если бы когда-нибудь вообще заглядывало в запрошенные отчётности.

В своём повествовании Серенко при помощи разных манипуляций разлагает бюрократический язык на составляющие и пересобирает его. Авторка переприсваивает этот язык методом минимальных сдвигов в семантике и фонетике, то есть методом, очевидным для поэта, но не для прозаика-реалиста. Волшебная процедура поэтического смещения превращает, например, «слияние» одного сокращённого отдела с другим в «сияние», административный «выговор» — в возможность «выговориться», высвобождает энергию инертных государственных формул, окостеневших в текстах приказов и правил. В одном из фрагментов книги «девочки» сперва изображены в роли сиделок у кроватей «спящих институтов». Но тут же следует уточнение: пока институты «бредят на своём жалком детском языке», им снится хор девочек, а затем — взрыв, который освободит и девочек, и институты из подполья сна. 

Процедура высвобождения скованной, как сном, энергии языка институций в поэтическом повествовании «позволяет рассказать друг другу обо всём, что не рассосалось под языком». Удивительно, как поэзия и даже магия может быть извлечена из такого унылого материала — казённой обстановки госучреждений с их бюрократией, механической инерцией норм и предписаний, безразличием к индивидуальности и автоматически самовоспроизводящимся сексизмом, вытесняющим на обслуживающие позиции «девочек» разных возрастов, от практиканток, только получивших диплом, до сотрудниц, доработавших до пенсии на копеечной зарплате. В предисловии к книге Мария Кувшинова цитирует реплику из голливудского блокбастера о супергероинях: «Девочки — самый дешёвый ресурс на планете». Эта цитата здесь очень к месту: «девочкам» приходится становиться подлинными героинями, чтобы выстроить общность и сопротивляться той ядовитой смеси, которую навязывает им система. Составные части этой смеси — ответственность за любой сбой в работе институции, соперничество с другими «девочками» и ненависть к самому понятию «девочковости», как чужой, так и собственной.

Слово «героиня» здесь можно понять двояко: «девочка» совершает героическое усилие — и становится героиней собственной истории. Героиня отгоняет от себя навязчивый образ работницы, которой система предписывает быть страдающим и терпеливым винтиком большой машины, и предлагает другой: образ девочек, сообща наполняющих институции собственными смыслами. Вырваться из системы можно уволившись, но — и авторка это прекрасно понимает — вне институций ждёт не освобождение, а лишь реальность других структур с их властными отношениями. Освобождение — пусть хрупкое, воображаемое — происходит тогда, когда коллективность девочек оказывается со-бытием, возникающим даже не столько вопреки, сколько без ведома институций. 

Разумеется, у такого освобождения есть своя цена. Нужна отвага, чтобы признать, что институция стала частью тебя, что ты находишься не только в оппозиции к ней, но и в зависимости от неё. И это тоже — часть партиципаторного искусства, его реалистическая, а не утопическая составляющая. Девочка-винтик превращается в девочку-среди-девочек путём почти магических практик: «мы ведьмы, вынужденные прятаться, мы жрицы, служащие мировому порядку, мы демиурги, чьи творения вышли из-под контроля и пришли испытывать нашу силу». Но как быть с осознанием своей несвободы от усвоенных стереотипов, от внутренней мизогинии и беспомощности? Для этого нужна рефлексия. Героиня книги существует в двух временных пластах: наблюдает за собой-настоящей и постигает себя через обращение к себе-прошлой. 

Это подвижное повествование даёт ощущение трезвой прозы, где поэтическое творческое движение прочно укоренено в самоанализе. В эту рефлексию вовлекается и социальное взаимодействие девочек, увиденное как бы со стороны. Например, героиня находит закрытый от неё чат, в котором сослуживицы обсуждают всё что угодно, но только не её. Важен здесь именно момент осознания: субъектность только тогда и оформляется окончательно, когда выражается в отсутствии. В этой нулевой точке — начало взаимодействия и общности.

Хочется предложить один из возможных способов чтения книги: следовать за повествованием, обращая особенное внимание на то, как в нём используется множественное число, «девочки». Иногда «девочки» — это «мы», иногда — скорее «они», а иногда кажется, что это цитата из чужой речи, с которой не хочется соглашаться, или даже намеренно неправильно употреблённое слово (как в истории о проводах «девочки» на пенсию). Кажется, что со словом «девочки» в книге происходит алхимическое преображение — в ходе которого высвечивается его подлинный смысл. 

К взаимодействию девочек в институциях, лёгшему в основу рассказа, присоединяются и усилия оформительницы книги, тоже поэтессы и работницы госучреждения Ксении Чарыевой. Важно подчеркнуть, что и художница настаивает на определении себя не через статичную идентичность, а через процесс. В послесловии она пишет, что она не «поэт/поэтесса», а «пишет стихи», не «художник/художница», а «рисует картинки». К этому хочется добавить ещё один пункт: она — не «девочка» из институции, она — работает в ней. В её иллюстрациях бросается в глаза одна интересная деталь. У всех изображённых на них девочек, при всей пластичной выразительности фигур, глаза — без радужек и зрачков. Этим они напоминают статуи древнегреческих кор Кора — тип женских древнегреческих скульптур. Коры выполнялись стоящими во весь рост (размер скульптуры был примерно равен человеческому росту), с выдвинутой вперёд ногой, одетыми в традиционный хитон или пеплос, с типичной архаической улыбкой. В древности скульптуры были полностью окрашены с помощью энкаустики, но со временем цвет стёрся. Κόρη по-древнегречески означает «девушка». ⁠ в том лишённом облупившейся энкаустики Техника живописи восковыми красками в расплавленном виде, возникшая в Древней Греции. Её использовали для окрашивания статуй и, позже, икон. Воск, покрывавший поверхность камня или дерева, остывал, запечатывая поры материала и таким образом защищая его от разрушения. Наиболее известные образцы энкаустики — фаюмские портреты, посмертные изображения усопших. Со временем энкаустика уступила место восковой темпере. ⁠ виде, в котором они дошли до нас. Коры ведь и переводятся как «девочки» — они служительницы храмов и памятников, с архаичной безмятежностью несущие сакральное, хотя сами они — люди, а не божества. 

И в заключение: удачным решением кажется, что издательство No Kidding Press в самом конце книги приложило календарь на 2022 год и несколько пустых страниц для заметок. Проект девочек не окончен, процесс продолжается.

Дарья Серенко. Девочки и институции.  М.: No Kidding Press, 2021.