Играть в шахматы обычно учат так: сначала объясняют, как ходят фигуры, чем мат отличается от пата, а дебют от эндшпиля, потом рассказывают, как поставить мат ферзём и слоном или ферзём и ладьёй, какие бывают стратегии и тактики. Своего трёхлетнего сына Егора Алла Горбунова познакомила с шахматами иначе: фигуры на поле расставлены в произвольном порядке, они свободно перемещаются и съедают друг друга — так познаётся пространство доски, а в игре постепенно проявляются внутренние закономерности, не сформулированные, интуитивные.

Похожим образом устроена и четвёртая книга её прозы. «Лето» — это карантинный дневник мая — октября 2020 года: семейная жизнь на старой даче, качели под соснами и купание в озере, прогулки с сыном и цветение ирисов. Горбунова отказывается от привычных способов построения текста так же, как от шахматных правил: она отдаётся на волю хаоса, у которого есть свои законы, постигаемые скорее интуитивно. «Логика хаоса — не Лабиринт, а Логрус, постоянно меняющийся узор. Нужно изменяться вместе с ним и при этом удерживать свою суть, удерживать порядок, не сохраняя никакого порядка». В этой логике перемен бытовые зарисовки в «Лете» переходят в воспоминания, отрывки из записных книжек чередуются с откровениями, а философская исповедь перетекает в фантазии или сновидения. Сетования на дядю Андрея, срубившего любимую яблоню, и карантинная тревога сплетаются с воспоминаниями о ночной грозе, наблюдениями за воздухом или попытками уловить, о чём думают вещи.

В книге мелькают друзья и родные, а иногда попадают и люди, с которыми Горбунова обсуждает свой текст: так, одна из её знакомых называет книгу «буддистской». Речь скорее об ощущении: это медитативная проза, рождающаяся на глазах читателя, без конца и начала, конфликта и нарратива. Однако нельзя сказать, что «Лето» экспериментально, — Горбунова выбирает форму, наиболее для себя органичную: «Этот текст — способ организации жизни <...> построение пространства для жизни, пространства для разговора от сердца к сердцу, пространства для выражения экстремального духовного опыта человека и опыта бесконечного». 

Ненадёжность и зыбкость текста — часть этой авторской органики. Вспоминая период душевной болезни в юности, Горбунова описывает процесс растождествления с собственным мышлением: «наша власть над собой — над своими мыслями — это иллюзия», в критический момент человек остаётся телом, довеском которому служит «странное иллюзорное образование», возомнившее «жизнь тела своей собственностью». Телесность оказывается колонизирована сознанием: «Человек создаёт себе внутренний образ тела и думает, что таким образом тело себе присвоил, но обладает телом лишь в воображении». Проживание физического опыта происходит в тексте на нескольких уровнях: здесь и трогательные бытовые детали (куриный суп, съеденный на обед с другом Денисом, или кочка с трубчатыми нарциссами, на которую всё время писает маленький Егор) и хроника физических изменений на фоне отмены антидепрессантов и нейролептиков (бессонница и мучительное желание сбежать). И, наконец, ощущение смертности, обострённое временем пандемии. И безразличия мира к каждому частному «быть» и «не быть». Апогея это ощущение достигает, когда Горбунова заболевает коронавирусом.

«Я всегда обращаюсь со всем, что для меня важно, на ядерном уровне. У вещей есть ядра, мантия, кора — вещи повторяют строение Земли» — каждое явление, оказавшись во внимании автора, постигается одновременно в своём образе и своей сути, а текст ширится, подобно фракталу. Так, от знакомого страха смерти («Просто живите и умирайте. Больше ничего для вас нет»), желания вырваться за границы тела и времени оказывается полшага до понимания о бытии вообще. «Каково это — другое «быть», когда само «быть» будет значить другое? Я знаю какую-то пульсирующую точку «быть», которая кажется неизменной. Как именно и кем именно быть — может изменяться, но эта пульсирующая точка «быть», если и она может меняться?» 

После ностальгически острого, полного колдовства и абсурда романа о 90-х «Конец света, любовь моя» «Лето» выглядит мгновенным срезом настоящего. Хроника чувственного опыта и психической жизни одного человека оказывается универсальной — словно мышление, достигшее каких-то корневых знаний о мире. 

Подобно светлячку из детского рассказа, книга Горбуновой живая и светится. Возвращаясь на полуразрушенную дачу, где сама когда-то выросла, дом бабушки и дедушки — «смертный Эдем», или наблюдая за взрослением сына,   Горбунова переоткрывает состояние рая. Того, который нам всем когда-то наскучил, вместе с его говорящими цветами и бездонными озёрами; того, из которого мы сами сбежали в небытие и смерть. «Мы жили в раю мы не знали что делать с собой», — цитирует Горбунова свою любимую поэтессу Анну Горенко. В том-то раю наверняка знаешь, что «когда мы все были настоящими, мы были зверями и птицами», что отсутствие смысла — совсем не страшно, а вырастать — очень грустно.

Иногда ощущение рая возвращается земными откровениями, «тем, что лежит в самой сердцевине поэзии — неким моментальным касанием не от мира сего». И тогда можно слышать мысли вещей, переоткрывать явления и давать предметам новые имена оживающим языком. «Лето» Горбуновой сродни такому касанию: его не получится пересказать, удержать и унести с собой; но его можно прожить, как негу дневного сна или спокойствие в ночную грозу, как удивление или улыбку.   

Алла Горбунова. Лето. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022.