Роман Виктора Ремизова «Вечная мерзлота» получил в 2021 году третью премию «Большая книга» и восторженные отзывы критиков. Более того — эта книжка разошлась благодаря сарафанному радио и нашла своих читателей ещё прежде официального признания, не в пример первым трём романам Ремизова. Причиной тому, несомненно, стала её тема, особенно актуальная в дни повсеместной реабилитации сталинизма: ГУЛАГ.

Действие романа происходит в 1949–1953 годах в глухом сибирском посёлке Ермаково, где по прихоти Сталина в один день разворачивается гигантская и бессмысленная стройка: силами заключённых по полярному кругу, по тайге и болотам предстоит проложить железную дорогу в полторы тысячи километров, соединив низовья Енисея с Северным Уралом. Трансполярная магистраль становится метафорой тоталитаризма. Тема романа — человеческие судьбы в жерновах большой истории, его герои — заключённые, чекисты, спецпереселенцы, речные капитаны, рыбаки, но в первую очередь — родная природа: «Солнце то скрывалось, то вновь слепило в прорехи быстро бегущих облаков. Трудяга Енисей, тяжёлый и грозный, не взглядывая по сторонам, как вечный каторжник буровил мимо. Торосы подмывались, обваливались в мутную серую воду, всплывали тяжко и, медленно набирая скорость, устремлялись на север».

Варлам Шаламов отрицал возможность художественной литературы после Колымы, считая документ единственной адекватной формой описания той невообразимой реальности. В этом состоял его конфликт с Солженицыным, которого Шаламов упрекал в слишком благостном изображении лагеря и считал «дельцом», смягчающим своё свидетельство ради большей удобоваримости и публикабельности. 

Автор «Вечной мерзлоты» не обходит этот вопрос («Если вдумываться в это существование как следует… то это непосильно, а если не вдумываться — то какой смысл рассказывать?»), но уверенно берёт сторону Солженицына. И стилистически — Солженицына одни критики считали антисоветским соцреалистом, а другие — прародителем деревенской прозы, — и мировоззренчески. Как сказал Ремизов в интервью изданию «Такие дела»: «Жизнь в романе держится на интересе друг к другу, на жертвенном интересе. Мир в нём обширен и завораживающе прекрасен. Страшноват, конечно, местами».

И в самом деле — местами. Над «Вечной мерзлотой» Ремизов работал семь лет, изучил огромное количество исторических свидетельств, материалов общества «Мемориал» ¹ Минюст включил «Мемориал» в список «иностранных агентов». Мы указываем это по требованию властей ⁠ , мемуаров — например, Евфросинии Керсновской Евфросиния Антоновна Керсновская (1908–1994) — писательница и художница. После оккупации Бессарабии СССР в 1940-м была арестована и выслана на поселение и принудительные работы в Сибирь, в 1943 году приговорена к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Керсновская написала объёмные мемуары «Сколько стоит человек» (2200 рукописных страниц и 680 рисунков) о детстве в Одессе и Бессарабии, высылке и жизни в ГУЛАГе. В 1982 году они впервые вышли в самиздате, а в 1990-м были опубликованы в «Огоньке», «Знамени» и британском The Observer. ⁠ (выведенной в эпизодической роли санитарки Фроси Сосновской). Узнаваемые отрывки из этих свидетельств встречаются в романе — но в малых дозах и без лишних медицинских подробностей, чтобы не травмировать читателя.

Не травмировать читателя — едва ли не главная задача «Вечной мерзлоты». Хотя речь в романе идёт об огромной стройке, осуществляемой руками зэков, вблизи мы видим только одного заключённого — расконвоированного фельдшера, а в прошлом геолога. Зэки здесь — тёмная шевелящаяся масса за колючей проволокой, которую читатель видит по большей части со стороны глазами не в пример более благополучных (по крайней мере в настоящем) героев. Бараки, убийства, групповые изнасилования, укладка шпал, голодные смерти происходят преимущественно за кадром, в отрывочных рассказах и воспоминаниях героев, никогда — на наших глазах.  

Зато подробно, с исключительным знанием дела, любовью и азартом автор страницами описывает охоту и рыбалку, а затем поедание добычи: «…Осетрина холодного и горячего копчения, стерлядь заливная, малосольная и с лучком туруханская селёдочка, тающая во рту нельма, чёрная икра, белая икра, красная гольцовая, сугудай…» Рыбалкой ремизовские герои поверяются наряду с женской любовью. Рыбалка составляет главный нерв «Вечной мерзлоты», который помогает читателю не без увлечения преодолеть 800 страниц и должен, по-видимому, служить цели, не достигаемой стыдливыми намёками на лагерные ужасы. Количество этих раблезианских описаний в какой-то момент переходит в качество, показывая парадокс тоталитаризма: в богатейшем краю, где осетров таскают из воды голыми руками, спецпереселенцы и зэки умирают от голода. То есть Сталин был — неэффективный менеджер. Этот вывод автор, конечно, не оставляет читательской проницательности, раз за разом проговаривая: «Зачем все эти зимники по тайге и болотам, тысячи тонн гравия и песка? Зачем восемьдесят тонн рельсов на километр непонятно куда ведущего пути? Почти сорок тысяч человек, неглупых и не уродов, вертятся, как мартышки, в гигантском заполярном зоопарке по воле одного человека».

Печаль по поводу сталинской бесхозяйственности, конечно, справедлива, но здесь она — ещё и примета прозы деревенщиков, симуляцией которой выглядит местами этот роман. Его слог перенасыщен метафорами и всяческими «верхонками» и «взмырами», при этом фразеологизмы часто используются в неверном значении, как будто автор никогда не слышал их в живой речи. «Было тихо, как у Христа за пазухой» — так, конечно, сказать нельзя: «как у Христа за пазухой» можно жить — то есть благополучно, безопасно, сытно. «Он грозно поднял свою посуду и орлом встал во весь рост» (речь о герое, произносящем торжественный тост) — это очень смешно: «орлом» по-русски не стоят, а сидят, причём только в одной физиологической ситуации.  

Каждый персонаж «Вечной мерзлоты» тащит за собой на буксире набор языковых штампов: если блатарь — то «зло просипел», если старый шкипер — то «вставил неторопливое слово», если хороший чекист, грузин Габуния (непременный для советского канона «симпатичный нацмен»), то «театрально разводит руками» и «выразительно пучит глаза». Героини в романе бывают двух типов: хорошие и плохие, причём плохую можно сразу узнать по здоровому либидо, а хорошую — по фертильности, в лучших толстовских традициях. Голоса главных героев сливаются в неразличимый хор умудрённых лагерным опытом всё понимающих интеллигентов и наивных, верящих в гений Сталина молодых строителей коммунизма, которым придётся в пыточном подвале НКВД обрести горькое понимание.

Различия между ними составляют не их индивидуальности, а стадии политической осознанности, напоминающие стадии принятия смерти по Кюблер-Росс: отрицание, гнев, торговля, депрессия, смирение. Главный идеалист — Сан Саныч Белов, капитан речного буксира «Полярный», рационализатор и орденоносец, который по доносу попадает в застенок, подвергается обыску (очень напоминающему эпизод из «Генерала и его армии» Георгия Владимова) и пыткам и переживает душевную трансформацию. Самый осознанный — Георгий Горчаков, в прошлом талантливый геолог, а ныне расконвоированный фельдшер, — носитель авторской морали: «Люди должны осознать произошедшее как национальную трагедию, как неизлечимую болезнь, которая передаётся потомкам…»

Намерения автора вызывают большую симпатию, так что стилистические претензии могут показаться мелочными. Этот конфликт сформулировал ещё Довлатов в «Соло на ундервуде»:

Губарев поспорил с Арьевым: 

— Антисоветское произведение, — говорил он, — может быть талантливым. Но может оказаться и бездарным. Бездарное произведение, если даже оно антисоветское, всё равно бездарное. 

— Бездарное, но родное, — заметил Арьев.

Но вопросы к «Вечной мерзлоте» — не только стилистические. Остаётся непонятной прагматика романа — для кого он написан? Скрупулёзные авторские примечания (что такое туфта, 58-я статья, з/к или даже КМС) предполагают, что для молодых поколений — тех, кто не только не читал Шаламова, но вообще не жил при советской власти. Сомнительно, однако, чтоб они смогли переварить «трудягу Енисея», простодушную авторскую мизогинию и идеальных ремизовских героев, чьё сознание неизменным, как в вечной мерзлоте, сохранилось с 1963 года, когда поэт Николай Добронравов писал: 

Там веками ветры да снега мели,
Там совсем недавно геологи прошли.
Будем жить в посёлке мы, пока что небогатом,
Чтобы все богатства взять из-под земли.

К сожалению, богатства разбазариваются зря и ценой человеческих жертв, а посёлок будет заброшен, как и вся стройка, сразу после смерти Сталина. Но всё это как будто мелочи сравнительно с вопросами жизни, смерти, любви и вообще — как говорит у Ремизова ссыльный старичок: «Я зла ни на кого не держу, власть наша собачья, а я и на них улыбаюсь — значит, так Господь нас испытывает». 

Романов о сталинской эпохе в последние годы вышло немало — «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной, «Обитель» Захара Прилепина, «Истребитель» Дмитрия Быкова; хотя ни один из них прямо не оправдывает террор, всем им свойственно некое благодушие, ностальгия, романтизация. Роман Ремизова, к сожалению, не стал исключением — пусть мир, описанный в нём, и был «местами страшноват», а «свинцовое небо подбрасывало колючую крупку». «Вечную мерзлоту» легко можно представить себе на страницах «Нового мира» середины 60-х годов. Но хотя ГУЛАГ — тема, которая становится актуальнее с каждым днём, для литературы это не индульгенция.

Виктор Ремизов. Вечная мерзлота. М.: Эдиториаль-Тандем, 2021.