Юрий Михайлович Лотман родился в 1922 году в Петрограде. В 1939 году он поступил в Ленинградский университет, где начал заниматься фольклором в семинаре Владимира Проппа и слушал лекции Григория Гуковского Григорий Александрович Гуковский (1902–1950) — литературовед. Заведовал кафедрой русской литературы Ленинградского университета. В Пушкинском доме возглавил группу по изучению русской литературы XVIII века. Автор первого систематического курса по этой теме. Был эвакуирован из блокадного Ленинграда в Саратов. После войны был арестован в рамках кампании по «борьбе с космополитизмом», умер в заключении от сердечного приступа. ⁠ по русской литературе XVIII века. В 1940 году был призван в армию и всю войну прослужил связистом в артиллерии, закончив путь в Берлине с двумя боевыми орденами и шестью медалями. В 1946 году вернулся к учёбе, слушал лекции Виктора Жирмунского, Бориса Томашевского, Бориса Эйхенбаума и других выдающихся филологов довоенной формации, а дипломную работу написал под руководством Николая Мордовченко. Лотман окончил университет в разгар антисемитской кампании, не позволившей блестящему выпускнику и недавнему фронтовику продолжить обучение в аспирантуре или найти работу в Ленинграде. Пришлось уезжать; так Лотман попал в Тарту — главный университетский город Эстонии и Балтийского региона в целом. Через некоторое время Лотман возглавил кафедру русской литературы Тартуского университета, а в конце жизни основал там кафедру семиотики.

Через полтора года после окончания университета Лотман защитил кандидатскую диссертацию об общественно-политических и эстетических позициях Александра Радищева и Николая Карамзина. Исследователя интересовали взаимосвязи между эстетическими, этическими и политическими взглядами тех, кого в те годы называли представителями «дворянской революционности», и их оппонентов. Начало «долгого XIX столетия» (1789–1825) в истории русской литературы ознаменовано сменой карамзинского периода пушкинским, а в истории русской антимонархической мысли — её эволюцией от Радищева до декабристов. С точки зрения традиционного литературоведения важнее было первое, с точки зрения официозного обществознания — второе, но в действительности оба процесса происходили одновременно, и это обстоятельство требовало серьёзного научного осмысления. Вопреки навязанной ортодоксально-марксистской теории, один процесс не был непосредственным отражением другого, да и движение от Радищева до декабристов не было прямолинейным.

Реконструкция этого движения привела Лотмана к Дружескому литературному обществу, существовавшему в течение 1801 года в Москве. В монографии, посвящённой одному из его участников, будущему профессору Тартуского (тогда — Дерптского) университета Андрею Кайсарову (Тарту, 1958), Лотман показывает, как в эфемерном и на первый взгляд маргинальном объединении сошлись, как в фокусе, «три ведущие тенденции литературы допушкинского периода» — романтизм (Василий Жуковский), позднее Просвещение (Алексей Мерзляков, отчасти Александр Воейков Александр Фёдорович Воейков (1779–1839) — поэт, переводчик, критик, журналист. Участник литературного общества «Арзамас». Вместе с Василием Жуковским выпустил «Собрание образцовых русских сочинений и переводов», переводил Вольтера, Жака Делиля, Вергилия. С 1820 года был редактором журнала «Сын отечества». ⁠ ) и преддекабризм ( Кайсаров Андрей Сергеевич Кайсаров (1782–1813) — публицист, филолог. Был близок кругу Андрея Тургенева и Василия Жуковского. Критически относился к символизму, придерживался политической гражданственной поэзии. Написал диссертацию «Об освобождении крепостных в России», работал над «Словарём древнерусского языка». Стал одним из исторических персонажей «Войны и мира» Льва Толстого. ⁠ и Андрей Тургенев — рано умерший старший брат Александра и Николая Тургеневых). Роль Дружеского литературного общества в истории русской культуры (кратковременная консолидация ведущих литературных и интеллектуальных сил, оказавшая существенное воздействие на последующее развитие культуры) оказалась подобна той роли, которую полтора десятилетия спустя сыграет «Арзамас».

Лотмана интересовали не идеология и поэтика сами по себе, а их взаимосвязь. Этот подход нашёл применение в комментариях и предисловиях к образцово подготовленным томам «Библиотеки поэта» — «Стихотворениям» Мерзлякова (1958), антологии «Поэты начала XIX века» (малая серия, 1961), «Полному собранию стихотворений» Карамзина (1966) и антологии «Поэты 1790–1810-х годов» (1971, издана совместно с Марком Альтшуллером). Среди текстов, введённых в активный культурный оборот в последнем из упомянутых изданий, — такие забытые шедевры, как «Элегия» Андрея Тургенева («Угрюмой Осени мертвящая рука...», 1802), ироикомическая поэма Василия Львовича Пушкина «Опасный сосед» (1811), злая литературная сатира Воейкова «Дом сумасшедших» (1814–1830), а также элегии и сатиры Михаила Милонова и произведения поэтов-архаистов.

Защитив докторскую диссертацию «Пути развития русской литературы преддекабристского периода» (1961), Лотман делает следующий исследовательский шаг — к эпохе Пушкина, Лермонтова и Гоголя.

Отказавшись от разделения идеологии и поэтики, Лотман делает предметом изучения структуру текста — сложноорганизованное единство отношений между всеми элементами текста и текстом в целом, создающее его смысл. Отсюда заглавия серии первых пушкиноведческих работ Лотмана: «Идейная структура «Капитанской дочки» (1962), «Художественная структура «Евгения Онегина» (1966; статья развёрнута в книгу-спецкурс «Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин», 1975), «Идейная структура поэмы Пушкина «Анджело» (1973). Поскольку структура — это система отношений, материальной реализацией которых становится текст, то в основу анализа художественного текста должен быть положен анализ организующих его бинарных оппозиций. Так, для композиции «Евгения Онегина» принципиально, что его «главы строятся по системе парных противопоставлений: Онегин — петербургское общество; Онегин — автор; Онегин — Ленский; Онегин — помещики; Онегин — Татьяна» и т. д. Более того, «Татьяна имеет парадигму противопоставлений, не уступающую Онегину: Татьяна — Ольга; Татьяна — семья Лариных; Татьяна — подруги; Татьяна — няня; Татьяна — Онегин» и т. д. Подобными сопротивопоставлениями (неологизм Лотмана) организованы и другие уровни текста. 

Такой подход позволяет Лотману объяснить, почему в романе на все поднятые вопросы даны разные, часто взаимоисключающие ответы: они отражают множественность точек зрения со- и противопоставленных друг другу персонажей (включая самого повествователя) и стереоскопическое совмещение противоречий, возникающих при столкновении различных взглядов на один и тот же предмет. «За такой организацией текста лежало представление о принципиальной невместимости жизни в литературу», а открытый финал символизировал «неисчерпаемость возможностей и бесконечной вариативности действительности».

Лотману принадлежит самый известный монографический комментарий к «Евгению Онегину» (Л., 1980). Эта книга состоит из двух взаимодополняющих частей. Первая — «Очерк дворянского быта онегинской поры» — изложение норм и правил, регулировавших мировоззрение и бытовое поведение дворянина пушкинского времени. Вторая часть — собственно поглавный и построфный комментарий. Помимо объяснения устаревших слов и реалий, Лотман уделяет внимание разнообразным литературным цитатам, которыми пронизан роман, а также истолковывает поведение героев, обнаруживая в их словах и действиях драматическое столкновение точек зрения и поведенческих норм.

Ещё одно достижение лотмановской пушкинистики — книга «Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя» (1981), цель которой — концептуализация «творческой личности как сложного сочетания социопсихологических механизмов». В течение всей жизни Пушкин был включён «в три специфические ситуации: 1) поэт и литература; 2) поэт и политическая жизнь; 3) поэт и мир ежедневного быта». Ни одна из них не обладает абсолютным приоритетом, «и лишь из их совокупности возникает подлинное лицо Пушкина в жизни». Прослеживая пушкинскую эволюцию по этим трём линиям, мы наблюдаем постепенное превращение поэта-аристократа и либертена, практикующего этическое, политическое и религиозное вольномыслие, в профессионального литератора и журналиста, просвещённого консерватора, семьянина и домостроителя. В безвыходной ситуации, угрожающей его жизненному проекту, Пушкин выбирает дуэль и погибает. Биограф делает существенную оговорку: «Неправильно представлять себе «строительство личности» как сухо рациональный процесс: как и в искусстве, здесь задуманный план соседствует с интуитивными находками и мгновенными озарениями, подсказывающими решение. Вместе это образует ту смесь сознательного и бессознательного, которая характерна для всякого творчества».

В 1964 году Лотман опубликовал «Лекции по структуральной поэтике», которые сразу были восприняты как манифест нового структуралистского литературоведения, исходящего из представлений о том, что языковые элементы и, по аналогии, элементы художественной структуры определяются не своими субстанциальными свойствами, а отношениями друг с другом (обусловливающими их соотнесённость и противопоставленность) и своими функциями в общей системе. Отсюда выводится диалектика сходства и различия: чем «больше элементов сходства», тем «бóльшую структурную весомость получают элементы различия»; «уподобление включает в себя и противопоставление». Такова, например, диалектика стиха, структура которого включает в себя и «цикличное повторение разных элементов в одинаковых позициях с тем, чтобы приравнять неравное и раскрыть сходство в различном» (метр), и «повторение одинакового с тем, чтобы раскрыть мнимый характер этой одинаковости, установить отличие в сходном» (ритм). 

Текст не автономен, но представляет собой элемент более сложной системы: художественное произведение «состоит из текста (системы внутритекстовых отношений)» и «внетекстовых отношений», то есть отношений текста с внетекстовой действительностью и с другими текстами, а также литературными нормами и традициями, задающими читательское ожидание. Поэтому для структуры текста значимо не только то, что в тексте есть, но и то, чего в нём нет («минус-приём»). Отсутствие рифмы в античной поэзии (где рифмы ещё нет) или в культуре верлибра (где рифмы уже нет) не является художественно значимым элементом, но её отсутствие в пушкинском «Вновь я посетил...» (1835) на фоне поэтической традиции Жуковского и Батюшкова, допускавшей белый стих лишь в строго определённом кругу жанров, нарушает читательское ожидание и поражает своей нарочитой прозаичностью.

В двух следующих книгах Лотман излагает тот же круг идей, уточняя их и приспосабливая к новым задачам. В монографии «Структура художественного текста» (1970) основы структуралистской эстетики подкрепляются элементами теории информации. В монографии «Анализ поэтического текста» (1972) сжатое изложение целей и методов структурного анализа стиха предваряет примеры конкретных разборов стихотворений Батюшкова, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, А. К. Толстого, Блока, Цветаевой, Маяковского и Заболоцкого.

Для Лотмана главный порок традиционного литературоведения — неумение диалектически осмыслить отношения между формой и содержанием. Литературоведы отдельно изучают «идеи» писателя и его «мастерство». Но зачем читать роман или поэму, если их идеи можно изложить на двух страницах учебника? В «Лекциях по структуральной поэтике» Лотман цитирует высказывание Льва Толстого об «Анне Карениной» из письма Николаю Страхову от 23 апреля 1876 года: пересказать роман невозможно, для этого его придётся теми же самыми словами написать заново. «Бесчисленные сцепления» элементов текста, составляющие, по Толстому, «сущность искусства», — это и есть художественная структура.

Лотман противопоставляет строгую научность официозному догматизму и псевдонаучному импрессионизму. В статье «Литературоведение должно быть наукой» (заглавие дано редакцией «Вопросов литературы») Лотман описывает «литературоведа нового типа» — это «исследователь, которому необходимо соединить широкое владение самостоятельно добытым эмпирическим материалом с навыками дедуктивного мышления, вырабатываемого точными науками»; «в идеале» он должен «совместить в себе литературоведа, лингвиста и математика». Сегодня, в цифровую эпоху, эта формулировка актуальна как никогда.

Семиотика (наука о знаках и знаковых системах) привлекала Лотмана как дисциплина, выявляющая наиболее общие закономерности в литературе и — шире — в искусстве и культуре в целом. При изучении литературы методы структурной лингвистики могут быть дополнены структурно-семиотическими методами, а синхронический анализ текста — диахроническим анализом функционирования произведения в изменяющемся историческом контексте. Согласно Лотману, только элементарные семиотические явления можно изучать чисто синхронически, тогда как сложные требуют диахронического анализа, поскольку такого рода системы содержат в себе собственную историю. Вот почему структуралист не может ограничиваться синхронией, а «вынужден быть историком». 

Из этого тезиса Лотман делает далекоидущие выводы, позволившие ему пересмотреть схему коммуникации, предложенную Якобсоном в основополагающей статье «Лингвистика и поэтика» (1960), где выделено шесть «конститутивных факторов» коммуникативного акта. По Якобсону, для того, чтобы адресант мог послать адресату какое-то сообщение (текст), необходимы известный им обоим объект референции (контекст), общий для них язык (код) и канал связи (контакт). Однако, возражает Лотман, «язык заключает в себе не только код, но и историю кода» (включая индивидуальную историю: у каждого из нас есть свой, сложившийся в ходе индивидуального развития, уникальный вариант общенационального языка — идиолект). По этой причине, а также в силу различия между грамматиками говорящего и слушающего языки адресата и адресанта никогда полностью не совпадают. Акт коммуникации становится актом перевода с языка говорящего на язык слушающего. Но любой перевод трансформирует исходное значение, поэтому смысл сообщения (текста) оказывается себе-не-равным, а беспрестанно трансформируемым в процессе означивания и переозначивания (семиозиса). Если по Якобсону семиотические системы характеризуются полной взаимопереводимостью, то по Лотману — принципиально неполной, и в ней Лотман усматривает продуктивный механизм культуры.

Семиотический подход позволил Лотману сопоставлять художественные знаковые системы с нехудожественными и квазихудожественными — такими как эстетизированное или идеологически нагруженное бытовое поведение. Так Лотман перешёл к интерпретации всех явлений культуры как принципиально «текстовых»: литературный текст сопостави́м с текстом театральным, изобразительным, с нехудожественным текстом, с репертуаром анонимных цитат, набором общеизвестных в данной культуре фактов, формами поведения (поведенческие тексты) и т. д. В круг лотмановских интересов попадают темы, о разнообразии которых можно судить уже по названиям книг и статей: «Семиотика кино и проблемы киноэстетики» (Таллин, 1973), «Тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века» (1975), семиотика лубка («Художественная природа русских народных картинок», 1976), знаковая природа сценического пространства («Семиотика сцены», 1980) и живописи («Натюрморт в перспективе семиотики», 1984). Отдельный цикл составляют работы по семиотике художественного пространства в русских средневековых текстах, прозе Гоголя, Тургенева, Достоевского, Булгакова и в «Божественной комедии» Данте.

Особый интерес представляют исследования по теории биографии и семиотике поведения («Декабрист в повседневной жизни», 1975; «Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века», 1977), практическим приложением которых стали лотмановские биографии Пушкина (1981) и Карамзина («Сотворение Карамзина». М., 1987). Структурно-семиотический анализ поведения учитывает не только поступки человека, но и интерпретацию их окружающими. Программа поведения соотносится с конкретными поступками так же, как в лингвистической модели Фердинанда де Соссюра соотносятся язык (социальное явление) и речь (индивидуальное явление). Подобно тому, как последовательность высказываний-сообщений выстраивается в устный или письменный текст, последовательность поступков выстраивается в «поведенческий текст», «написанный» на языке соответствующей культуры. В статье «Право на биографию» (1986; при публикации это яркое заглавие было заменено) показано, что биография — это конструируемый нарратив, просеивающий «случайность реальных событий сквозь культурные коды эпохи», которые «не только отбирают релевантные факты из всей массы жизненных поступков, но и становятся программой будущего поведения».

Семиотика культуры предполагает рассмотрение идеологических, эстетических и бытовых феноменов в их структурно-функциональном единстве. Таким единством является культура как «ненаследственная память коллектива» — знаковая система, которая служит для порождения, хранения и передачи всей «совокупности ненаследственной информации» человечества в целом или отдельных его групп. Но человеческая культура — это ни крупнейший, ни единственный семиотический механизм. Для обозначения тотального пространства семиозиса Лотман, по аналогии с понятиями биосферы и ноосферы, введёнными геохимиком Владимиром Вернадским, выдвинул понятие семиосферы. Таким образом он предложил общую концептуальную платформу для семиотики культуры и биосемиотики. Работы этого цикла объединены в книгу, которая вышла посмертно под заглавием «Внутри мыслящих миров» (1996), а при жизни автора — в переводе на английский под заглавием «Вселенная разума. Семиотическая теория культуры».

Лотман был выдающимся лектором. Его лекции в Тартуском университете собирали слушателей со всех курсов и факультетов. Такой же живой интерес вызывали его «выездные» доклады в Москве, Ленинграде и других городах. Каждая новая статья или книга тартуского профессора воспринималась гуманитарным сообществом как событие. Но действительно широкую известность Лотману принесли «Беседы о русской культуре» — пять циклов телевизионных передач (35 лекций), показанных в 1986–1992 годах сначала по эстонскому, а потом по всесоюзному телевидению.