Как вы впервые столкнулись с дневниками Александра Шмемана? Что на вас произвело самое сильное впечатление? 

Я пришёл в церковь в 1990-е годы, крестился, почти сразу же стал священником. Это время все называют по-разному. Кто-то временем свободы, кто-то временем перемен. В отношении к церкви его можно назвать временем репринтной церковности. Советский человек, выйдя из тёмного леса, как ему тогда казалось, и войдя в церковь, стал лихорадочно искать свою идентичность. Брать откуда-то уже готовые формы, самые разные. Происходила борьба разных репринтов. Дореволюционные авторы, условно говоря, Игнатий Брянчанинов Епископ Игнатий (Дмитрий Александрович Брянчанинов, 1807–1867) — богослов, проповедник, епископ Кавказский и Черноморский (1857–1861). В своих богословских трудах обращался к опыту Святых Отцов, писал о монашеской жизни как пути к христианскому совершенству, критиковал «лютеранизм» и другие западные «ереси», предсказывал «великое будущее» и особое историческое значение России. В 1988 прославлен в лике святителей. ⁠  и Феофан Затворник Феофан Затворник (Георгий Васильевич Говоров, 1815–1894) — богослов, публицист, ректор Санкт-Петербургской духовной академии (1857–1859), епископ Тамбовский и Шацкий (1859–1863) и Владимирский (1863–1866). В 1872 году уходит в затвор. Писал о молитвенной практике (в том числе умной молитве), разрабатывал учение о благодати, критиковал прогрессивные социальные учения, видя в них угрозу для России. В 1988 прославлен в лике святителей. ⁠ , или книги, изданные в Джорданвилле Издательство при Свято-Троицком мужском монастыре и духовной семинарии (США), принадлежащем к Русской православной церкви за границей. В советское время здесь издавалась духовная литература, в том числе на церковнославянском языке, которая впоследствии отправлялась безвозмездно в СССР. ⁠ . И в то же время — книги, которые в советское время считались диссидентскими. Брюссельская Библия Синодальный перевод Ветхого и Нового Заветов с комментариями отца Александра Меня, изданный в 1973 году в издательстве «Жизнь с Богом» (Брюссель). ⁠ , издания из Парижа, из Америки.

Репринтная церковность — это потому что было много перепечаток старых книг?

Да, конечно. Мы все помним эти издания, с ятями, что до сих пор считается признаком особого благочестия. И в этой борьбе за образы мысли в церкви, за то, какой должна быть церковь, было и течение, связанное с именем отца Александра Шмемана, наряду с отцом Александром Менем, владыкой Антонием Сурожским Митрополит Антоний Сурожский (Андрей Борисович Блум, 1914–2003) — богослов, проповедник, архиепископ Сурожской епархии РПЦ в Великобритании (1962–1966), патриарший экзарх Западной Европы (1966–1974), почётный доктор Кембриджского университета. В своих трудах и проповедях соединял православие с гуманистическими традициями европейской культуры. Проповеди Антония Сурожского на радио BBC и его выступления во время визитов в СССР, расходившиеся затем в самиздате, имели огромное значение для духовного становления российской православной интеллигенции. ⁠ . Это был маркер свободомыслия, маркер свободно дышащей церкви — а для кого-то вражеский маркер. В 1990-е годы, как мы знаем, в некоторых приходах сжигали модернистские, «еретические» книги. Выходили целые сборники, в которых обличались отец Георгий Чистяков Георгий Петрович Чистяков (1953–2007) — священник Русской православной церкви, филолог, историк, правозащитник, профессор РГГУ (1991–2002), автор многочисленных курсов по истории православной культуры, с 1994 года священник храма Космы и Дамиана в Шубине. Один из наиболее значительных православных мыслителей и просветителей конца XX века. ⁠ , отец Александр Борисов — это наш ныне здравствующий замечательный батюшка. Обличали и отца Александра Шмемана. Перефразируя Маяковского — «мы литургию служили не по Шмеману». И конечно, его книги «Водой и духом», «Исторический путь православия» и многие другие были неким вдохновением, глотком воздуха. Они заставляли думать, учиться, разыскивать настоящие первоисточники. Эти книги принесли очень много благого, в частности, мне. Я был ещё молодой, неофит, ко всему относился с трепетом. Дневники его я впервые прочитал по рекомендации моего хорошего друга, переводчика, редактора, духовной дочери отца Александра — Елены Дорман. 

Она же собрала их и подготовила к публикации?

Да-да, именно она, и не только их, но и другие книги. Сборник проповедей на «Радио Свобода» «Радио Свобода» признано российскими властями «иностранным агентом». ⁠ , «Литургию смерти» и другие замечательные труды. Мы знаем, что дневники отца Александра — его сын пишет об этом в предисловии — это были тетради, найденные в столе. Перед выпуском в свет была проведена большая работа по их редактуре. Это было первое издание, издательство «Русский путь», эта книга и сейчас со мной. Я живу в городе Минусинске, это далёкая провинция, юг Красноярского края и Восточной Сибири, и сюда московские друзья присылали мне книги. И среди них были дневники отца Александра. 

После всего, что вы уже знали о Шмемане, в дневниках он открылся вам с новой стороны?  

Конечно, но не с какой-то сенсационной. Мне наконец открылось то, чего я ждал и о чём подозревал. Это был собеседник, с которым мне хотелось говорить. Прежде всего, я увидел, что отец Александр Шмеман — это человек культуры. Во всех отношениях, причём иногда очень непростых, не лубочных. Что такое культура? Культура строит, приумножает, собирает. (Недаром многие церковные витии подчёркивают однокоренность слов «культура» и «культ».) Но то, что она строит, очень легко превратить в казематы. Стены, которые есть в церкви, — они тоже построены из церковной культуры. Любая формация, любая политическая власть стремится взять культуру себе на вооружение. Отец Александр — это человек широкого взгляда, его культура — это горизонтальные связи, связи церковной и светской культуры, в его проповедях постоянно возникают Пушкин, Солженицын, русская литература. В дневниках эти связи ещё шире — например, с французскими авторами, которых он перечитывает. И вместе с этим он христианин, то есть человек свободы. Христианин — это тоже не всегда приятно, не всегда лубочно, иногда это бывает очень экстремистски. «Царство Моё не от мира сего». А ведь в «мире сём» и строится культура. Поэтому очень многие обвиняют Христа и христиан в том, что они отвергают культуру. Что они не дают человеку нормально устроиться — жить на земле и любить её. И это очень острый момент. И вот в дневниках я увидел это живое переживание о. Шмемана — когда он бесконечно устаёт от пышных богослужений, от каких-то конференций, от церковной иерархии…

Вообще от суеты, от дел. Кажется, это главная тема дневников — как повседневная деловая суета отвлекает его от чего-то главного. 

Да, и в то же время он нигде не переходит грань. Не поднимает революцию, не отвергает, не призывает всё выбросить и жить «голому человеку на голой земле», потому что он любит всё это. Любит не иерархию, а саму культуру, которая жила в христианстве, выросла из почвы христианской цивилизации и дала такие замечательные плоды, которые до сих пор живы. И вместе с тем в нём всегда есть тяга к христианской свободе. Живое христианское чувство. Как это совмещается в человеке? Очень просто, это мы со времён апостола Павла прекрасно видим. Который тоже мучился и говорил, что «имею желание уже разрешиться и быть со Христом», но ради вас приходится быть здесь. Это состояние «уже» и «ещё не». Состояние распятости, когда и здесь ты ещё вынужден быть, и уже там. Предчувствие парусии Парусия — термин православного богословия, обозначающий пришествие Иисуса Христа в конце времён. ⁠ , предчувствие Царства. И невозможность всё совместить прямо сейчас, и надежда на то, что Господь неведомой благодатью, промыслом своим как-то это совместит. Вот этот разрыв, эта трагедия у него очень чувствуется. Причём эта трагедия очень светлая, благодарная. Если бы меня спросили, какое у меня любимое место в дневниках, — во-первых, это знаменитое качание ветвей…

«Правда только в качании веток на фоне неба».

Да, и конечно, его замечательные последние слова: «Какое всё это было счастье». Последние слова, которыми заканчивается дневник. Он писал это уже совсем больной, перед смертью. И во всём этом он открылся как очень близкий мне человек. 

Вообще, поражает отсутствие в этих дневниках какой-то учительской интонации. Человек, казалось бы, очень мудрый, прошедший через разные страны, культуры, получивший прекрасное образование, декан духовной семинарии — всё время сомневается, ищет истину, сверяется со всем, что вокруг себя слышит, видит, читает. Сомневается вместе с читателем — хотя, насколько я понимаю, это не было предназначено для публикации, это разговор с самим собой. 

Этот момент очень важен для меня и для любого пишущего человека: предназначено это для публикации или нет? Вековечный спор о жанре дневника — что это такое? Или это записки для себя: встал во столько-то, давление было такое-то, погода была такая-то, пошёл в магазин за тем-то. То, что не будет никому интересно, разве что детям, да и то не всегда. Или маркер «дневник» — это просто то, чем человек себя успокаивает, как бы зачаровывает, немного обезболивает. Ну это же для себя, это же никто не прочитает. А внутренний голос говорит: «Конечно же, прочитает». Я думаю, отец Александр не был настроен на то, что его дневник не прочитают. Он как-то целомудренно умалчивает об этом. Но тем не менее у него получилась замечательная литература, которую просто так не напишешь — надо быть воспитанным в русле этой речи и всё-таки иметь в виду читателя. Тем более он священник, он пастырь, он видит перед собой собеседника. Он не замкнут в себе, он уже находится в диалоге с миром, с Богом, с людьми. С прихожанами, с другими христианами. И этот диалог у него продолжается здесь — это дневник, но это дневник для всех.

Это действительно замечательная литература, и звучит она как голос русского зарубежья, каким он сохранился с 1920-х годов. Когда в этом тексте появляются фамилии Брежнева или Рейгана, я ловлю себя на том, что для этой речи это что-то чужеродное. 

Да, Брежнев и Рейган выглядят такими «попаданцами». Их имена произносятся с каким-то прононсом, с модуляциями речи, которых уже нет в России.  

Собственно, так и говорил Шмеман, мы же слышали его записи на «Радио Свобода», и его интонации не похожи на наши сегодняшние.

Это естественно, это человек, который вырос и живёт в своём мире, историческом и географическом. Конечно, имя Леонида Ильича Брежнева он не мог бы произносить с теми интонациями, которые неизбежно были у советского человека — у меня, например, видевшего по телевизору и Брежнева, и его похороны. С той интонацией, с которой писал в своих стихах Дмитрий Александрович Пригов: «Что же так Рейган нас мучит?» Конечно, это звучит по-другому, и всё-таки это не звучит диссонансом, потому что это человек, который очень живо, страстно интересуется всем, что вокруг происходит. В частности, тем, что происходит в России. Он пытается понять издалека, какая это Россия, прикоснуться к ней мыслью. Он не может туда поехать и потрогать руками, не сложилось у него. 

Хотя его звали в Советский Союз, и сын его долгое время жил и работал в СССР как корреспондент The New York Times. 

Да, и какие-то другие его сослужители и товарищи, скажем отец Иоанн Мейендорф Иоанн (Иван Феофилович) Мейендорф (1926–2002) — богослов, византинист, церковный историк, исследователь святоотеческого богословия. Вместе с отцом Александром Шмеманом был активным участником преобразования Северо-Американской митрополии в самостоятельную Православную церковь в Америке. В 1979 году приезжал в Советский Союз, встречался с православными диссидентами, участвовал в разговорах о создании в Москве подпольной духовной семинарии. После смерти отца Александра Шмемана в 1984 году назначен деканом Свято-Владимирской духовной семинарии (Нью-Йорк). ⁠ , приезжали в Россию. А у Шмемана эта попытка издалека потрогать советскую Россию, она очень явно здесь присутствует. 

Как можно сформулировать, в чём его символ веры? Личной, особенной, которая проявляется в этих разговорах с собой. Когда мы говорим, что он сомневается, что он ищет, на самом деле у него же всё равно есть некий ориентир на неподвижные звёзды, относительно которого все эти поиски происходят.

В первую очередь на ум приходит слово «Дух». «Святым Духом всяка душа живится», «Днесь благодать Святаго Духа нас собра». Христос строит церковь Духом Святым, этот Дух дышит где хочет. Это вольная птица, которой можно причинить боль, куда-то не пустить, но она дышит где хочет. Именно с этой точки зрения Шмеман смотрит на экклезиологию Экклезиология — раздел христианского богословия, изучающий природу и устройство Церкви. ⁠ , на церковь. А конкретно в дневниках есть и второй мотив. Опять же мне вспоминается апостол Павел, когда он просил у Бога силы. И Господь ему отвечает: «Какая тебе сила? Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». Он чувствует Божью силу в своей немощи. В немощи тех самых будней, которые он описывает: поездки, конференции, дела в семинарии, постоянная рутина. И он очень светло, с благодарностью относится к этому всему. Чувствуется, что усталость дня отходит, а за ней большим прочным фоном остаётся радость и благодарность. Несмотря на свой ум, на свою внешность — всё-таки он солидный батюшка, — несмотря на всё это, он всё-таки глубинно-детский. В своей радости, в радостном отношении к жизни, к церкви, к служению, к своей судьбе, к русской литературе. Ко всему, чего он касается.

Да, слово «радость» тут часто звучит, и оно для Шмемана важно. При этом радость здесь не равна комфорту, удобству. 

Это то, чего не хватает сегодня каждому человеку: найти радость в тех тяжёлых событиях, в скорбях, испытаниях, которые снаружи, и во всём, что творится у человека внутри — уныние, усталость от жизни, потеря веры, надежды, смысла. Этому всему надо не то чтобы поучиться у Шмемана, а просто, прочитав десять страниц, отдохнуть и это впитать. Человек, который в тяжкую минуту своей жизни прямо сейчас, здесь, у нас в России, мог бы взять эту книгу  — он бы прикоснулся к этой радости. 

Интересно, как Шмеман разделяет религиозность и христианство. Он говорит, что в религиозности очень много страха, злобы и несвободы, а главная тональность христианства — это радость, доброта и простота. Как в церкви сейчас относятся к этим книгам? Насколько эта позиция стала более распространённой в последние годы — или наоборот? 

Лет 20 назад, при начале своего служения, я бы начал лихорадочно соображать, как именно изменилось это отношение. Сейчас я совсем не знаю, как ответить на этот вопрос: в какой именно церкви? Что имеется в виду?

Да, это частое заблуждение светского человека, что церковь — это единое целое, у которого одна точка зрения по любому вопросу. 

Я говорил в начале, что в 1990-е в церкви происходила борьба между разными течениями, она и сейчас происходит. Нельзя сказать, что книги отца Александра вошли в канон современной православной церкви, что их везде рекомендуют, но тем не менее. Даже с формальной точки зрения — его книги издаются с грифом издательского совета Русской православной церкви, их издают православные церковные издательства, они бывают в храмах. Но дело не в том, как начальники относятся к книгам, важно, как относятся к ним сами читатели. При нашем Спасском соборе есть воскресная школа, в ней взрослая группа, я туда постоянно книги отца Александра Шмемана таскаю, стараюсь, чтобы читали. Вместе с этим я понимаю, что это ведь не единственный церковный автор. Люди разные, кому-то близко сказанное о. Александром, а кому-то близко что-то другое. Но тем не менее эти книги очень востребованы, очень нужны. Это живое евангельское слово. То, что стоит на евангельском основании, оно всегда живо.  

Ещё один парадокс, который бросается в глаза при чтении Шмемана, это его отношение к политике. С одной стороны, он пишет о неприятии и правых, и левых. На любом политическом фланге он видит относительную правоту и огромную неправоту. И кажется, что от такой позиции один шаг до полной аполитичности: кесарю кесарево, разбирайтесь там со своими партиями, выборами, всё это неинтересно... Но при этом видно, что для него и в политике тоже сопротивление злу — это очень важно. С каким азартом он пишет про Фолклендскую войну Фолклендская война (2 апреля — 14 июня 1982 года) — военный конфликт между Аргентиной и Великобританией за принадлежность Фолклендских островов, находящихся рядом с Аргентиной, но имеющих статус британских заморских территорий. ⁠  и желает Англии победы над аргентинскими диктаторами, которые решили захватить эти острова. 

Да, или то, например, как менялось его отношение к Солженицыну, от которого он сначала был в полном восторге, потом начал задумываться. И даже несмотря на то, что в более поздние годы он его очень критиковал, всегда относился к нему очень трепетно. Всё просто: его интересовала не политика, не отвлеченное понятие, а люди. Люди со своими страстями, люди, за которых Господь пошёл на крест, ради спасения которых Господь основал церковь. Шмеман — служитель, он помогает Христу в спасении этих людей. Политика — это точно такая же область жизни людей, как и любая другая. И поэтому важна не «политика» сама по себе, а возможность просветления и преображения людей, которые содержатся в ней. В какую сторону люди преображаются? Или они преображаются — в зверя, в массовое единое слитное существо, которое готово ради достижения политических целей сокрушить всё что угодно, либо в них происходит что-то живое, человеческое. Конечно, у него это не просто наблюдение за людьми, а участие — и молитвой, поскольку он священник, и своим собственным чувством. Здесь нет никакого противоречия: ему важна не политика, не правые и левые, а важны люди, которые участвуют во всём этом. То есть он любит людей, любит ближних, как и заповедал Господь.

И в этом отношении к ближнему есть ещё одна мысль, которую нам сегодняшним не всегда просто понять. Понятно, что вещи, которые стали распространёнными здесь и сейчас, он переживал на несколько десятилетий раньше. И его отношение к психотерапии, психоанализу и к тем людям, которые приходят к священнику как к психотерапевту, начинают разбираться со своими проблемами. Он как бы говорит им: «Вы не туда смотрите. Не надо так замыкаться на этих проблемах, так их никогда не решить». Наша нынешняя культура говорит прямо противоположное: «Нужно все эти проблемы изучить, вскрыть, проработать, докопаться до корней».  

Здесь, я думаю, та же самая проблема впадения в крайности. Из всего можно сделать крайность. Познание самого себя — это неизбежная важная часть в жизни человека, хоть христианского, хоть просто мирского. Без этого никак не обойтись. Другое дело, это должно быть трезвое познание, ведь в увлечении исповедью и процессом самокопания всегда есть опасность залипнуть, зависнуть в этом всём. От этого очень часто предостерегает не только отец Александр, но и другие христианские служители. Областью зла не надо интересоваться. С ней надо бороться, с ней надо что-то делать, но не надо интересоваться в той же мере, в которой ты интересуешься жизнью, Христом, творчеством, чем-то важным. Отец Александр Шмеман здесь ничего нового не открывает, он вполне усвоил церковную аскетическую педагогику — взгляд на грех как на болезнь. Болезнь надо вылечить. Не надо увлекаться сидением в поликлиниках, собиранием рецептов, лечением уринотерапией и всякими чудотворными средствами… 

То есть не надо создавать из этого идола, которому ты поклоняешься?

Конечно. Не надо считать себя больным. Ты здоров, только есть болезнь, которая тебе мешает. И надо как-то её преодолеть, избавиться от неё с помощью Божьей. И надо найти смысл. Важный, позитивный, поступательный, творческий. Вот в чём дело. Именно об этом отец Александр, по-моему, говорит и на этом всегда делает упор. Я думаю, своих прихожан он так учил: болезнь надо вылечить, но жить надо ради чего-то другого.

Он говорит много горьких слов о состоянии церкви, и видно, что всё происходящее в миру, в том числе в новостях и в политике, он переживает как нечто имеющее прямое отношение к церкви. Война, раздор, «игра на понижение», которая происходит в политике, запутавшийся, разодранный на части мир — всё это следствие поражения христианства, того, что христианство и церковь не исполнили свою миссию. Но при этом он не выносит никому приговор. В этом признании есть какая-то надежда. 

Всё верно. Отец Александр очень талантливый человек в искусстве невынесения приговора, ненавешивания ярлыка. Вы же знаете, очень трудно от этого удержаться, это же всегда лежит на поверхности, всегда хочется подобрать красное словцо, навесить ярлык... Отец Александр показывает на болячки церкви, и здесь тоже вопрос очень сложный. Опять-таки, это касается только христианской цивилизации. Может быть, буддистская цивилизация будет считать, что у них полный прогресс. Этого мы не знаем. Но есть ещё более глубокая вещь, ведь царство кесаря и царство Христа по своей природе разные. Они не смогли бы ужиться никогда. И так было задолго до Христа. Когда мы читаем первые книги Библии, один из первых грехов Израиля — это когда народу Израиля надоело, что им руководят пророки, духовные вожди. И он захотел себе царя, как у окружающих народов. То есть захотел строить жизнь земную в царстве кесаря. Земную политику, экономику и так далее. И Бог сказал пророку: «Они не тебя отвергли, они Меня отвергли». Ну раз хотят — нате. Поэтому здесь очень глубокая вещь, и в конце концов именно в грязи, в раздорах, в некрасивости земной жизни вырастает семечко, брошенное в грязь. Просто так взять и отменить все царства-государства, системы и власти, всем взяться за руки и жить «голому человеку на голой земле» — не получится. Здесь нужны не технологии, нужно изменение человека. Самого себя, прежде всего. 

Всё это вещи простые, посконные, про которые веками говорят батюшки с амвона и о которых о. Александр Шмеман тоже говорил: терпение, смирение, неосуждение, милосердие, любовь, молитва, внимательность к самому себе — вот это всё обязательно нужно. Государства, которые выросли на христианской грядке, они считают, что церковь виновата, что она не справилась. А кто им сказал, что предназначение церкви было именно в том, чтобы исправлять государство? И опять всеобщие обиды, опять все дуются. Если церковь будет настаивать на своей правде и государство будет настаивать на своей правде, ни к чему хорошему никто никогда не придёт. И отец Александр это очень хорошо понимал. Предъявление взаимных претензий мира и клира никуда не ведёт. Надо посмотреть куда-то в другую сторону. Царство Божие созидается другими методами. Дух дышит где хочет, и Он не захочет дышать там, где намусорено, где рознь, где у каждого своя правда. Тем более такая правда, которая за века превратилась уже в клише, в какие-то штампы. И поиск смысла жизни для людей, о которых очень болел душой отец Александр, будь то люди церковные или даже не церковные, которые в Иране или на Мальвинах Мальвинские острова — аргентинское название Фолклендских островов. ⁠ воюют, — поиск их смысла жизни лежит не здесь, не во взаимных выяснениях, кто более прав. Где-то в другом месте. Поэтому без обращения к Христу, без внимательности к самому себе во Христе он этого не мыслит. Именно поэтому ему так больно. Потому что он хотел бы об этом сказать, но понимает: чтобы его услышали, нужна некоторая тишина. И он сам её ищет. Качание веток — не просто красивая картинка, это поиск той самой тишины. В которой дух, руах на иврите, вынашивает своего птенца, который может сесть на эту качающуюся ветку. Вот этого он ищет.