Бесконечная шутка

«Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара». Так Иван Пущин описывает одну из лицейских шалостей, которая дорого обошлась участникам: их заставили две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы, отсадили на последние места за обеденным столом и записали в «чёрную книгу» (это так и осталось там единственной записью). Когда второе и, вероятно, самое чувствительное наказание смягчили, Пушкин сочинил благочестивый экспромт: 

Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе. 

И Пушкин, и Лермонтов в юности обучались в закрытых заведениях. И там, и там процветали литературные занятия (в Лицее они, собственно, входили в учебную программу). О литературных журналах Царскосельского лицея мы можем прочитать в воспоминаниях пушкинских товарищей — и в романе Юрия Тынянова «Кюхля», в основу которого легли эти воспоминания. Без сомнения, лицейский опыт литературных игр пригодился Пушкину на заседаниях «Арзамаса».

Коллективные стихи лицеистов — почти все шуточные. Один из известнейших лицейских анекдотов — о лицеисте Павле Мясоедове, который начал оду на восход солнца строкой «На западе встаёт великолепный царь природы», а дальше дело застопорилось. Один из главных острословов класса Алексей Илличевский продолжил: «И изумлённые народы / Не знают, что начать: / Ложиться спать или вставать». История эта — апокрифическая: в некоторых изданиях в качестве первой строки приводится строка Анны Буниной Анна Петровна Бунина (1774–1829) — поэтесса и переводчица. До 28 лет жила в рязанском селе, где получила скромное домашнее образование. В 1802 году переехала в Петербург, активно занялась науками и быстро вошла в столичные литературные круги. После публикации сборника «Неопытная муза» (1809) Бунина получала ежегодную пенсию от императрицы. Так она стала первой русской поэтессой, заработавшей на жизнь литературным трудом. Классицистическим стихом «русской Сапфо» восхищались Державин и Карамзин, но уже Батюшков и Пушкин осуждали её творчество за архаичность. Умерла от рака в возрасте 55 лет. ⁠ «Блеснул на западе румяный царь природы», с которой, вообще говоря, всё в порядке — Бунина писала про закат. Другие источники приписывают продолжение про изумлённые народы Пушкину. Реальные экспромты, написанные при участии Пушкина, более солёные. Вот, например, из стихов к одному из экзаменов:

Боже мой, ох, боже мой,
Господи мой боже,
Вот приходит год шестой,
И экзамен тоже:
Что ж? какой нам аттестат
Выдали насилу?
«Господа попердоват,
Господи, помилуй!»

А коллективная песня, в которой каждая строфа начинается и заканчивается строкой «С позволения сказать», завершается так:

С позволения сказать,
Много в свете рифмодеев,
Всё учёных грамотеев,
Чтобы всякий вздор писать;
Но, в пример и страх Европы,
Многим можно б высечь жопы,
С позволения сказать.

Вот только телесные наказания в Царскосельском лицее были запрещены. 

Дошедшие до нас стихи, которые писались в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, куда непристойнее. В этом заведении обучался Лермонтов: вместе с товарищами он выпускал рукописный журнал «Школьная заря» — по воспоминаниям соученика Лермонтова Александра Тирана, в журнале участвовал и будущий убийца поэта Николай Мартынов. Написанные в подражание «срамным одам» Баркова юнкерские поэмы Лермонтова вроде «Уланши» и стихи вроде «Оды к нужнику» — интересные образцы эротической (в том числе гомоэротической) лирики XIX века, герои этих произведений — лермонтовские товарищи. Не так давно была опубликована и лермонтовская юнкерская проза, где действует, например, барон фон дер Бздёх. «Школьная заря» до наших дней не сохранилась — известны лишь поздние копии одного из номеров, сделанные лермонтоведами в 1870–80-е, но в этих копиях представлены только тексты Лермонтова. Так что срамные оды Мартынова до нас не дошли: возможно, это проявление высшей справедливости.

Козьма Петрович Прутков, один из отцов русской сатиры, плодовитый, но никогда не существовавший писатель, — плод совместных литературных досугов братьев-аристократов Алексея, Владимира и Александра Жемчужниковых и их кузена графа Алексея Константиновича Толстого. Молодые люди были известными в Петербурге шутниками: рассказывают, что раз один из них в мундире флигель-адъютанта ночью объехал всех архитекторов Петербурга с вестью, что Исаакиевский собор провалился и поэтому они утром должны явиться к императору (который, конечно, не был рад такому розыгрышу). Зимой, катаясь на санях, кузены растопыривали поперёк улицы длинный шест, через который всем прохожим приходилось перепрыгивать.

Начало главной их мистификации было положено летом 1849 года, когда Толстой гостил у Жемчужниковых в их орловском имении Павловке. Молодые люди «каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах», причём у каждого были свои таланты: Александр предпочитал басни, Алексей — сатирические пьесы для домашнего театра (и уже в старости прославился как лирический поэт), Владимир — пародии. Первыми появились несколько басен — «Незабудки и запятки», «Цапля и беговые дрожки» и др. В 1850 году Толстой вместе с Алексеем Жемчужниковым написал шутку-водевиль «Фантазия» — в первый и последний раз она была представлена в 1851 году в Александринском театре в высочайшем присутствии, взбесила императора и была запрещена после премьеры. Такую реакцию авторы предусмотрели в финале, где персонаж по фамилии Кутило-Завалдайский (вернее, будто бы игравший его актёр) подходит к рампе и просит у оркестра афишку:

Весьма любопытно видеть: кто автор этой пьесы?.. Нет!.. имени не выставлено!.. Это значит осторожность! Это значит совесть не чиста… А должен быть человек самый безнравственный!.. Я, право, не понимаю даже, как дирекция могла допустить такую пьесу? Это очевидная пасквиль!.. 

Эта метатекстуальная шутка явно опередила своё время: критик Фёдор Кони всерьёз решил, что ошиканную комедию пришлось прервать на полуслове и что актёр Мартынов импровизировал. Позднее, при публикации, авторы включили в текст пьесы реальные цензурные правки — впоследствии многие читатели и этот практически постмодернистский ход принимали за стилизацию.

На афише комедия была подписана «Y и Z». Козьма Прутков явился миру только в 1854 году, в журнале «Современник» (благодаря связям Алексея Жемчужникова, печатавшего там свои стихи), где под него был создан юмористический раздел «Ералаш». Окрестили его в честь камердинера Жемчужниковых, которому было уплачено за это 50 рублей. Тогда же, готовя собрание его сочинений, Лев Жемчужников со своими товарищами по Академии художеств Львом Лагорио и Александром Бейдеманом создали портрет поэта. Он даже был литографирован, но цензор заподозрил в нём карикатуру на какое-то реальное лицо, вследствие чего всё издание было зарезано — первое «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова» вышло только в 1884 году и исчезло с прилавков в две недели. 

Прутков был не просто коллективным псевдонимом, а настоящим типом, намеренно лишённым всех черт, которые могли бы сделать его «полезным для своей эпохи». «Опекуны» Пруткова снабдили его не только собранием сочиненией, но и карьерой директора Пробирной палатки, чином действительного статского советника, хуторком Пустынька вблизи ж/д станции Саблино и обширным семейством — так, его отец Пётр Федотович был назначен автором пьесы «Черепослов, сиречь Френолог», которую Владимир Жемчужников сочинил в 1854-м или в 1855-м в Тобольске, где тогда служил, вместе с Петром Ершовым — автором «Конька-Горбунка», — а сын Фаддей пошёл по военной части и оставил после себя «Военные афоризмы». 

Тип этот, как писал Алексей Жемчужников, «до того казённый, что ни мысли его, ни чувству недоступна никакая, так называемая, злоба дня, если на неё не обращено внимания с казённой точки зрения. Он потому и смешон, что вполне невинен». Его проект «О введении единомыслия в России» и сегодня звучит очень актуально:

Правительство нередко таит свои цели из-за высших государственных соображений, недоступных пониманию большинства. Оно нередко достигает результата рядом косвенных мер, которые могут, по-видимому, противоречить одна другой, будто бы не иметь связи между собою. Но это лишь кажется! 

Его главное свойство — серьёзность, с которой он изрекает глупости и трюизмы: 

Вянет лист. Проходит лето.
    Иней серебрится...
Юнкер Шмидт из пистолета
    Хочет застрелиться.

Погоди, безумный, снова
    Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честное слово,
    Лето возвратится!

Жанровый диапазон Пруткова был широк: пьесы, басни, эпиграммы и, конечно, афоризмы — многие из них, например «Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану» или «Нельзя объять необъятное», стали крылатыми. В Пруткове его «опекуны» создали образец «благонамеренной литературы, которая ничем не нарушала бы строгих требований «негласного комитета». Помимо общественно-политической сатиры, читатели видели в его стихах пародии на Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гейне, Хомякова Алексей Степанович Хомяков (1804–1860) — поэт, публицист, философ. Первые стихи публиковал в декабристском альманахе «Полярная звезда», в 1825 году уехал за границу. Принял участие в Русско-турецкой войне, после которой вышел в отставку. Автор исторических драм «Ермак» и «Димитрий Самозванец». Хомяков — основоположник и теоретик славянофильства. Последние годы жизни посвятил историко-философскому труду «Мысли по вопросам всеобщей истории». Умер, помогая крестьянам во время эпидемии холеры. ⁠ , Плещеева Алексей Николаевич Плещеев (1825–1893) — писатель, поэт, переводчик. Был близок к кружку петрашевцев, в 1849 году вместе с другими участниками был арестован, получил четыре года каторги. Принял добровольное участие в Туркестанских походах. Спустя 10 лет после ареста поселился в Москве, сотрудничал с «Современником», затем стал секретарём журнала «Отечественные записки». В 1890 году получил большое наследство, после чего учредил фонды для поощрения талантливых писателей, начал финансирование журнала «Русское богатство». ⁠ , Майкова Аполлон Николаевич Майков (1821–1897) — поэт. В 1842 году вышел его первый стихотворный сборник, за который он получил пособие от императора Николая I. В середине 1840-х годов Майков сотрудничал с «Современником» и «Отечественными записками», посещал кружок Петрашевского, где познакомился с Достоевским. После разгрома кружка взгляды Майкова стали консервативнее — он сблизился с журналом «Москвитянин», увлёкся древнерусской историей, перевёл «Слово о полку Игореве». С 1852 года служил цензором, позднее стал председателем Комитета по иностранной цензуре. ⁠ , Бенедиктова Василий Григорьевич Бенедиктов (1807–1873) — русский поэт-романтик. Первый поэтический сборник выпустил в 1835 году. С тех пор, по свидетельству Якова Полонского, его стихотворениями «упивался» не только Петербург, но и «вся Россия» — Бенедиктова печатали в каждом номере «Библиотеки для чтения», учителя гимназий зачитывали его стихи на уроках, франты учили их наизусть. В Бенедиктове видели смену якобы «исписавшегося» Пушкина. В литературных кругах отношение к Бенедиктову было неоднозначным. Если Жуковский, Вяземский и Тютчев восхищались его оригинальным стилем (Бенедиктов смешивал романтические клише с прозаизмами), то Белинский считал его автором для нетребовательной публики. Оценка Белинского повлияла на репутацию Бенедиктова — в истории литературы он остался поэтом второго ряда. ⁠ , Фета — это обвинение поэт-чиновник яростно отмёл в «Письме известного Козьмы Пруткова к неизвестному фельетонисту «Санкт-Петербургских ведомостей» (1854) по поводу статьи сего последнего»: 

Ты утверждаешь, что я пишу пародии?! Отнюдь!.. <...> Я просто анализировал в уме своём большинство поэтов, имевших успех; этот анализ привёл меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещёнными все во мне едином!..

Как ни странно, читатели продолжали принимать Пруткова за чистую монету. «Нецеремонность ералашников доходит до того, что, написав какой-нибудь вздор, они подписывают под ним: «из такого-то знаменитого поэта» и смело печатают, хотя у поэта, конечно, не встречалось никогда ничего подобного», — возмущался критик журнала «Пантеон» по поводу прутковской вариации на балладу Шиллера «Рыцарь Тогенбург», в свою очередь переложенную по-русски Жуковским:

Года за годами...
Бароны воюют,
Бароны пируют...
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Всё в той же позицьи
На камне сидит.

Критик был прав не больше, чем сам директор Пробирной палатки, утверждавший, что пишет не пародии, а подражания: Козьма Прутков был, конечно, одним из самых оригинальных явлений в русской литературе. Как вспоминал Владимир Жемчужников, в 1863 году Пруткова пришлось похоронить, потому что «три его присных, или клевретов, проживали в разных местах, уже не были такими молодыми и весёлыми и соединялись воедино лишь изредка». Это не мешало Козьме Петровичу посмертно обращаться к читателям через медиума, защищая своё славное имя от посягательств присваивающих его подражателей — а их было много: Прутков стяжал посмертную славу и только до революции 1917 года переиздавался 12 раз.

В 1910 году годовые подписчики популярнейшего юмористического журнала «Сатирикон» получили в виде приложения толстую, богато иллюстрированную книгу, созданную усилиями редакции, — «Всеобщую историю, обработанную «Сатириконом».

Как поясняла редакция, «хотя наша «Всеобщая история» и не будет рекомендована учёным Комитетом, состоящ. при м-ве народн. просвещ., — как руководство для учебных заведений, но эта книга даст подписчикам единственный случай взглянуть на историческое прошлое народов — в совершенно новом и вполне оригинальном освещении».

«Всеобщая история, обработанная «Сатириконом» — коллективная пародия на учебники именитого историка Дмитрия Иловайского. Она состоит из четырёх разделов под разным авторством и общей редакцией Аркадия Аверченко: «Древняя история» — Тэффи (Надежда Бучинская), «Средняя история» — Осип Дымов Осип Дымов (настоящее имя Осип Исидорович Перельман, 1878–1959) — прозаик, драматург, переводчик. Дымов был автором импрессионистических новелл («Солнцеворот», «Земля цветёт»), романов («Томление духа») и пьес («Ню. Трагедия каждого дня») о праздной жизни интеллигенции рубежа веков. В них он собирал «клочки» событий, настроений и переживаний. Корней Чуковский называл метод Дымова «мистицизмом обыденности». После отъезда из России в 1913 году Дымов создаёт национальный репертуар еврейского театра — в основном переводит уже написанные им пьесы на идиш. В эмиграции жил в Германии, затем в США. В 1940-х годах писатель выпустил мемуары «Что я помню» — книга стала важным событием в эмигрантской литературе того времени. ⁠ , «Новая история» — Аркадий Аверченко, «Русская история» — О. Л. Д’Ор (Иосиф Оршер) О. Л. Д' Ор — под этим псевдонимом печатался Иосиф Львович Оршер (1878–1942). Известен благодаря рассказам, фельетонам и пародиям, опубликованным в журналах «Сатирикон» и «Новый Сатирикон». В 1918 году редактировал один из первых советских сатирических журналов — «Гильотина». В 20-х годах печатался в журналах «Красный ворон», «Красный перец», «Бегемот» и «Смехач». В 1930-х выпустил книгу воспоминаний «Литературный путь дореволюционного журналиста» и роман «Яков Маркович Меламедов». Умер в Ленинграде в 1942 году. ⁠ ; иллюстраторами были художники-карикатуристы журнала.

«Историю» отличает патентованный сатириконовский юмор начиная с первых строк, разъясняющих читателю основные термины и понятия:

«Трудно найти на свете человека, который хотя раз в жизни, выражаясь языком научным, не влопался бы в какую-нибудь историю. Но как бы давно это с ним ни случилось, тем не менее происшедший казус мы не вправе назвать древней историей».  

Главный приём сатириконовцев, в особенности отшлифованный Тэффи и Аверченко, состоит в остранённом взгляде, которым наивный рассказчик смотрит на трагическое, сложное или возвышенное и трактует его (иногда абсурдистски) как бы с позиции обывательского здравого смысла: 

Ксеркс подошёл к Фермопилам. У греков как раз был в это время праздник, так что заниматься пустяками было некогда. Отправили только спартанского царя Леонида с дюжиной молодцов, чтоб защитил проход.

Ксеркс послал к Леониду с требованием выдать оружие. Леонид ответил лаконически: «Приди и возьми».

Персы пришли и взяли.

Каждый раздел заканчивается «Образцами устных вопросов и письменных задач» для повторения материала в следующем роде: «Провести параллель между женихами Пенелопы и первой пунической войной»; «Указать разницу между развратной Мессалиной и глубоко испорченной Агриппиной». 

Шпилькой в адрес Министерства народного просвещения дело не ограничилось. «История» пользовалась огромной популярностью и многократно переиздавалась, но не избежала проблем с цензурой, несмотря на то что «Русская история» благоразумно заканчивается Отечественной войной 1812 года. В этом решении сатириконовцы последовали примеру Алексея Константиновича Толстого, чьей «Историей государства российского от Гостомысла до Тимашева» они вдохновлялись: Толстой оборвал свою летопись в тот же исторический момент, пояснив, что о близких событиях лучше умолчать. 

Любопытно, что комическая «История» в действительности может принести серьёзную пользу, поскольку исторические события, изложенные в смешной и афористической форме, застревают в голове. Есть у авторов и своя концепция — учебник Иловайского высмеивается не только за выспренний слог, морализаторство, но и за приверженность официальной патриотической идеологии (Иловайский, в частности, был противником норманнской теории Норманнская теория — историческая концепция, согласно которой у истоков русского государства стояли пришедшие на Русь из Скандинавии около 862 года варяги (норманны). В XVIII–XIX веках сторонники норманнской теории (Миллер, Ломоносов, Карамзин) считали, что восточные славяне были не способны к политическому строительству и поэтому русскую государственность создали иностранцы. ⁠ ). Взгляды же сатириконовцев на отечественную историю не только выглядели непатриотично, но и звучали в предвоенные годы слишком актуально — как, например, описание пожара Москвы, перед которым, если верить автору, генерал-губернатор граф Рас­топ­чин уговаривал москвичей не сдавать город, а ополчаться на француза: «Хо­ро­шо с то­по­ром, не­дур­но с ро­га­ти­ной, а все­го луч­ше ви­лы-трой­чат­ки: фран­цуз не тяжеле сно­па ар­жа­но­го», на что москвичи рассудительно отвечают, что аржаной сноп, в отличие от француза, не стреляет.

Граф Рас­топ­чин го­ря­чо до­ка­зы­вал, что, на­обо­рот, ар­жа­ной сноп стре­ля­ет, а фран­цуз да­же лю­бит, ког­да его под­ни­ма­ют на ви­лы-трой­чат­ки.

Однако в день вступ­ле­ния в Моск­ву фран­цу­зов граф пе­ре­ме­нил свои взгля­ды и вмес­те со все­ми про­чи­ми ос­та­вил Моск­ву.

Издание 1910 года вышло с цензурными правками, в 1911 году книга снова вышла полностью, но ещё годом позже опять лишилась неподцензурного фрагмента. Уже в 1917 году О. Л. Д’Ор дописал и издал окончание своей части, прежде и вовсе непредставимое, — «Николай II Благосклонный. Конец «Русской истории», изданной в 1912 году «Сатириконом».

«Цех поэтов», основанный Николаем Гумилёвым в 1911 году, стал настоящей поэтической лабораторией Серебряного века — в нём и около него сосуществовали не только будущие акмеисты, но и такие разные поэты, как Александр Блок, Велимир Хлебников, Николай Клюев. Гумилёв руководил учениками диктаторской рукой и ввёл строгий регламент заседаний, но это совершенно не отменяло развлечений — в первую очередь поэтических. На одном из ужинов после заседания «Цеха» зародилась, например, «Антология античной глупости», которая теперь обычно целиком приписывается Осипу Мандельштаму и печатается в собраниях его сочинений, хотя в действительности «Антология» сочинялась коллективно. Поскольку «глупости» были предназначены для внутреннего пользования, не публиковались и передавались изустно, теперь их авторство устанавливается только по письмам и мемуарам свидетелей и участников жизни «Цеха», а иногда и вовсе остаётся под сомнением.

Взять, скажем, знаменитое двустишие, которое уверенно приписывают Мандельштаму:

— Лесбия, где ты была? — Я лежала в объятиях Морфея.
— Женщина! Ты солгала: в них я покоился сам.

По свидетельству Георгия Иванова, который первым напечатал эти гекзаметры в 1924 году в своих мемуарах «Китайские тени», автором их был в действительности поэт и переводчик Михаил Лозинский, получивший первый приз на шуточном состязании в «Бродячей собаке». Иванов — непосредственный участник событий, но при этом общеизвестно недостоверный рассказчик, писавший литературные карикатуры под видом биографических очерков, но в этом случае он едва ли стал бы перевирать истину.

Зато уж несомненно Мандельштаму принадлежит следующая глупость:

— Смертный, откуда идёшь? — Я был в гостях у Шилейки.
Дивно живёт человек, смотришь — не веришь очам:
В креслах глубоких сидит, за обедом кушает гуся.
Кнопки коснётся рукой — сам зажигается свет.
— Если такие живут на Четвёртой Рождественской люди,
Боги, скажите, молю, — кто же живёт на Восьмой?

Начало этому поэтическому капустнику положил, по одной из версий, филолог и поэт Василий Гиппиус. Осенью 1912 года в квартире Михаила Лозинского — издателя журнала «Гиперборей», который как раз основали Сергей Городецкий Сергей Митрофанович Городецкий (1884–1967) — поэт, переводчик. Во второй половине 1900-х годов был близок к символистам: посещал «среды» Вячеслава Иванова, печатался в журнале «Пробуждение». В 1911 году совместно с Николаем Гумилёвым организовал «Цех поэтов» и стал одним из основателей акмеизма. Участвовал в Первой мировой войне, работал санитаром в лагере для больных тифом. После революции Городецкий работал завлитом в Театре революции, в газете «Известия». Переводил зарубежную поэзию и оперные либретто. В 1958 году выпустил автобиографический очерк «Мой путь». ⁠ и Николай Гумилёв, — Гиппиус прочитал свежее стихотворение, в котором проехался по всем присутствовавшим:

У Николая Гумилёва 
Высоко задрана нога, 
Далёко в Царском воет Лёва, 
У Николая Гумилёва 
Для символического клёва 
Рассыпанные жемчуга, 
У Николая Гумилёва
высоко задрана нога.

Ирина Одоевцева, частично приводя стихотворение по памяти в своих воспоминаниях «На берегах Невы», редактирует этот (судя по схеме рифмовки, более правильный) текст, ставя в нём более выразительные акценты. Так, свои «жемчуга» (так назывались сборники Гумилёва) поэт нанизывает, по версии Одоевцевой, не для «символического клёва», а для «романтического лова». Это, несомненно, точнее, ведь символистом Гумилёв не был, напротив, основал в 1912 году противоположную по духу акмеистическую школу; речь идёт об известном донжуанстве Николая Степановича, и плач «Лёвы» — его сына Льва Гумилёва — прозрачно намекает на пренебрежение поэтом своими семейными обязанностями. 

Гумилёв, при всей своей серьёзности, не остался в стороне — ему (совместно с Мандельштамом и Георгием Ивановым) принадлежит «Поэма об издательстве». В ней издатель Яков Блох, в своём «Петрополисе» печатавший Гумилёва, Ахматову, Кузмина, Мандельштама и других поэтов, заскучал от «титулов и шмуцтитулов», его не радуют уже лучшие книжные графики, и он находит выход: 

И когда пришёл
За поэтом поэт,
И когда собрались они на обед,
Поднял Блох руку одну —
Нож вонзил в грудь Кузмину,
Дал Мандельштаму яда стакан —
Выпил поэт и упал на диван.
Дорого продал жизнь Гумилёв.
Умер, не пикнув, Жорж Иванов.
И когда всех поэтов прикончил Блох,
Из груди его вырвался радостный вздох:
Теперь я исполнил мечту мою —
Книгоиздательство открою в раю:
Там Врубель, Серов, Рембрандт и Бердслей, —
Никто не посмеет соперничать с фирмой моей!

Сам Блох вспоминал, что из всех авторов «Петрополиса» Гумилёв единственный восставал против художественных обложек и фронтисписов. Его сборник «Огненный столп» вышел в простой белой обложке, и уже после гибели поэта все книжки его стихов Блох печатал без всяких графических украшений, соблюдая волю автора.

Рукописный альманах Корнея Чуковского «Чукоккала» составлялся на протяжении 55 лет. Он был начат в дачной Куоккале, каламбурное название ему придумал завсегдатай альманаха Илья Репин, здесь оставляли автографы Гумилёв и Белый, Пастернак и Ахматова, Блок и Хармс, Маяковский и Горький, Бунин и Солженицын. Для молодых литераторов отметиться на этих страницах было волнующей честью — и тем не менее это одна из самых весёлых книг в русской литературе XX века. Коллективные экспромты здесь случались не раз, но, пожалуй, самый красочный — переписка 1919 года о дровах, затронувшая не только «Чукоккалу». В издательстве «Всемирная литература», которое было основано по инициативе Горького и спасало от голода многих литераторов, работал молодой сотрудник Давид Левин. Ему удавалось снабжать писателей дровами — в голодном и холодном 1919 году они были жизненной необходимостью. Вскоре Левин решил завести собственный альбом для автографов и попросил Гумилёва и Блока написать туда что-нибудь. Гумилёв написал следующее:

Левин, Левин, ты суров,
Мы без дров,
Ты ж высчитываешь триста
Обесцененных рублей
С каталей
Виртуозней даже Листа.

В пятисотенный альбом
Я влеком
И пишу строфой Ронсара,
Но у бледных губ моих
Стынет стих
Серебристой струйкой пара.

Ах, надежда всё жива
На дрова
От финляндцев иль от чукчей,
А при градусах пяти,
Уж прости,
Сочинять нельзя мне лучше.

Блок, в свою очередь, вписал в альбом текст с французским названием «Enjambements» Анжамбеман (enjambement (фр.) — перенос) — несовпадение синтаксического и ритмического отрезков стиха; перенос синтаксической части в следующий ритмический отрезок. Смысловая и ритмическая пауза в этом случае не совпадают, а интонация в конце ритмического отрезка теряет свою законченность. Анжамбеман появляется в античной поэзии, пользуется успехом у поэтов-романтиков и часто встречается у авторов XX века. Характерным этот приём стал у Иосифа Бродского. ⁠ :

Давид Самуилыч! Едва
Альбом завели, — голова
Пойдёт у Вас кругом: не раз и не два —
Здесь будут писаться слова:
           «Дрова».

В первой редакции текста Блок написал вместо «Самуилыч» «Соломоныч» (маленький штрих к истории блоковского антисемитизма). В итоге испорченный листок с обеими редакциями оказался вклеен в «Чукоккалу».

Довершил дело Чуковский. «Прикинувшись моралистом», он сначала сочинил длинное укоризненное стихотворение в адрес Блока и Гумилёва («Ты ль это, Блок? Стыдись! Уже не роза, / Не Соловьиный сад, / А скудные дары из Совнархоза / Тебя манят»), а потом короткий экспромт:

О милые поэты!
Ужель не стыдно вам
Швырять на берег Леты
Дубовые куплеты
Берёзовым дровам.

В 1925 году в харьковском издательстве «Космос» вышел самый знаменитый русскоязычный сборник литературных пародий — «Парнас дыбом». Сборник моментально стал популярным: за два года разошлось четыре издания. После этого вплоть до перестройки «Парнас дыбом» не издавался: среди пародируемых авторов был, например, запрещённый в печати Николай Гумилёв.

Первое издание было анонимным, во втором появились инициалы Э. С. П., А. Г. Р. и А. М. Ф., но авторы, укрывшиеся за ними, долго оставались неизвестными. Только в 1960-е, когда готовилось так и не состоявшееся переиздание книги (куда должны были войти и новые тексты), инициалы были раскрыты. Э. С. П. — Эстер Соломоновна Паперная, детская писательница и переводчица Энид Блайтон; А. Г. Р. — Александр Григорьевич Розенберг, исследователь французской литературы; наконец, А. М. Ф., которому принадлежит больше всего текстов «Парнаса», — лингвист Александр Моисеевич Финкель. Паперная, Розенберг и Финкель, в ту пору студенты Харьковского университета, считали свои тексты не пародиями, а подражаниями, «да ещё и с установкой познавательной»: на примере трёх извечных сюжетов они хотели проследить особенности стиля известных писателей — от Гомера до их современника Маяковского. Среди авторов, чья стилистика блестяще воссоздана в «Парнасе дыбом», — Симеон Полоцкий, Иван Крылов, Николай Некрасов, Анна Ахматова, Эдуард Багрицкий, О’Генри и Оскар Уайльд; уже в 1960-е Паперная и Финкель дополнили сборник новыми пародиями — в том числе на Андрея Вознесенского, Новеллу Матвееву и Булата Окуджаву.

Три сюжета — это три народные песни: «У попа была собака…», «Жил-был у бабушки серенький козлик» и студенческая «Пошёл купаться Веверлей…» — имя героя последней явно происходит из «Уэверли» Вальтера Скотта. Если «Собака» и «Козлик» общеизвестны, то «Веверлея» стоит привести:

Пошёл купаться Веверлей,
оставив дома Доротею.
С собою пару пузырей
берёт он, плавать не умея.

И он нырнул, как только мог,
нырнул он прямо с головою.
Но голова тяжеле ног,
она осталась под водою.

Жена, узнав про ту беду,
удостовериться хотела.
Но ноги милого в пруду
она узрев, окаменела.

Прошли века, и пруд заглох,
и поросли травой аллеи;
но всё торчит там пара ног
и остов бедной Доротеи.

Основная часть «Парнаса» — переработки этих песен в стиле разных авторов, в стихах и прозе. Вот, например, что случилось бы с попом и собакой под пером Ивана Бунина:

Поп сив и стар. Глаза красны от слёз.
Одна забота — зажигать лампады.
Жена в гробу. И дочка за оградой.
Последний друг — худой, облезлый пёс.

Теперь попу уже не много надо:
Краюшку хлеба, пачку папирос.
Но жаден пёс. С ним никакого сладу.
Лукав, хитёр. И мясо он унёс.

Нет, так нельзя! В глазах усталых пламень.
Поп, ковыляя, тащится в сарай.
Берёт топор. И, наточив о камень,
Псу говорит в последний раз: прощай.

Топор взлетел в широком плавном взмахе,
И заалела киноварь на плахе.

Михаил Зощенко, в свою очередь, пересказал бы этот случай в таком духе: «И узнали мы, гражданочка, что духовное лицо своими руками собачку уничтожило за паршивый, извиняюсь, кусок мяса. Съела собачка мясо обеденное, а мясу тому, простите, кукиш цена». А вот отрывок из «Серенького козлика» в исполнении Маяковского (авторы аккуратно указывают дату — 1913 год):

Вздумалось козлику в лес погуляти —
какое же дело мне.
Но я, старуха,
Аккумулятор
загубленных козьих дней.
А мне, козлы, те, кого обидели,
всего роднее и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?
Напали на козлика серые волки,
душу кровью облив.
Встала дыбом
испуганным, колким
седая щетина земли.

Маяковский, которому сборник попал в руки во время гастролей в Харькове, отреагировал так: «Молодцы харьковчане! Такую книжицу не стыдно и в Москву с собой прихватить!» «Парнас дыбом» был в советское время библиографической редкостью — и в то же время важным ориентиром для юмористов, household title в интеллигентных домах. Уже в 2000-е поэт Михаил Болдуман выпустил «Парнас дыбом — 2», где про собак, козлов и Веверлеев рассказывали Бродский, Лимонов, Сорокин, Толстая, Пригов и даже Баян Ширянов.

В 1926 году сатирик, фельетонист и главный редактор «Огонька» Михаил Кольцов Михаил Ефимович Кольцов (1898–1940) — писатель, журналист. Брат художника-карикатуриста Бориса Ефимова. Служил в Красной армии, работал в Наркомате иностранных дел. Был инициатором возобновления журнала «Огонёк», создателем журналов «За рубежом», «За рулём», «Советское фото», «Чудак». С 1934 по 1938 год был главным редактором журнала «Крокодил». Участвовал в событиях Гражданской войны в Испании. В 1938 году был арестован за «антисоветскую деятельность» и затем расстрелян. ⁠ решил провести эксперимент: предложить известным советским писателям написать совместный роман — каждому по одной главе. Для эксперимента собралась команда мечты: первую главу написал Александр Грин (благодаря ему и завертелась фабула романа: он использовал черновик собственного ненаписанного произведения), в дальнейшем в работе приняли участие Михаил Зощенко, Алексей Толстой, Исаак Бабель, Вениамин Каверин, Борис Лавренёв Борис Андреевич Лавренёв (настоящая фамилия — Сергеев, 1891–1959) — советский прозаик, поэт и драматург. Родился в Херсоне в семье учителей-интеллигентов, учился в Московском университете, в начале 1910-х примыкал к футуристам. Восторженно принял Октябрьскую революцию. Произведения Лавренёва советского периода пронизаны героическим пафосом, хотя отношения интеллигенции и революции — одна из главных тем для Лавренёва — складываются неоднозначно и даже трагично («Сорок первый», 1924). В 1949 году написал пьесу «Голос Америки» — яркий образец пропагандистской литературы времён холодной войны. Лауреат двух Сталинских премий, 1946 и 1950 годов. ⁠ , Леонид Леонов. Наряду с ними «Большие пожары» писали авторы, имена которых современному читателю почти ничего или совсем ничего не говорят: Феоктист Березовский Феоктист Алексеевич Березовский (1877–1952) — советский писатель-соцреалист. Активный участник двух революций и Гражданской войны. Автор романа «Бабьи тропы» о революции в деревне, повестей и рассказов о тяжёлой жизни рабочих и крестьян. С начала 1930-х почти не писал. Член Союза писателей СССР. Награждён орденом Трудового Красного Знамени. ⁠ ,  Алексей Свирский Алексей Иванович Свирский (1865–1942) — советский писатель. Происходил из еврейской семьи, при рождении получил имя Шимон-Довид. В «Истории моей жизни» рассказывает о своём тяжёлом детстве и антисемитизме в царской России. Ещё в 1890-х писал рассказы и очерки о жизни босяков. После Октябрьской революции вступил в партию большевиков. Свирский считается одним из основателей детской пролетарской литературы — он много писал о жизни детей и подростков городских окраин. Наиболее популярные произведения Свирского — «Дети улицы», «Первый выход», «Вор» и повесть «Рыжик». ⁠ , Николай Ляшко Николай Николаевич Ляшко (1884–1953) — советский писатель. В молодости марксист Ляшко пережил несколько арестов и ссылок, рано заболел туберкулёзом лёгких. Принял Октябрьскую революцию, участвовал в Гражданской войне. В 1920-е Ляшко написал свою самую известную повесть «Доменная печь». В ней он прославляет коллективизм и трудовой героизм советских людей, которые после войны восстанавливают народное хозяйство. Умер в 1953 году в Москве. ⁠ … всего авторов у «Пожаров» было двадцать пять.

Идея отвечала коллективистской идеологии — но состав авторов оказался настолько разнородным, что при взгляде на «Большие пожары» невольно вспоминается басня про лебедя, рака и щуку. Сюжет со множеством персонажей создавался на ходу: в городе Златогорске один за другим горят дома, те, кто пытается доискаться причины, попадают в психбольницу, в деле оказываются замешаны самовоспламеняющиеся бабочки… Ближе к концу авторам удаётся создать ироническое (пока) предвидение будущих мрачных книг о диверсантах — «заговорщиках» и «поджигателях» (как назывались два романа-кирпича Николая Шпанова), а «четвёртая стена» ломается благодаря «богу из машины» — председателю московской проверочной комиссии. Его появление в романе напоминает то ли так и не показанный Гоголем приезд настоящего ревизора, то ли въезд в город Глупов Архистратига Стратилатовича Перехват-Залихватского, который, как мы помним, сжёг гимназию и упразднил науки.

В начале 1920-х годов на фоне довольно серой советской периодики ярко выделялась остроумными фельетонами газета «Гудок», где собралась постепенно целая плеяда блестящих молодых писателей: так, Михаил Булгаков, работавший в это время над «Белой гвардией», занимался литературной обработкой писем рабкоров Рабкор — сокращение от «рабочий корреспондент». Внештатный корреспондент из рабочей среды, который сообщает в газету, на телевидение или на радио о новостях и проблемах своего трудового коллектива, района или посёлка. В России термин появился после Октябрьской революции. Рабкору посвящено одноимённое стихотворение Маяковского 1925 года. ⁠ , а затем стал фельетонистом, как и Юрий Олеша. Там же работали Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров, Константин Паустовский. Атмосфера в редакции была соответствующей: например, за спиной Ильфа висел большой лист картона, наполовину заклеенный газетными вырезками — коллекцией курьёзов и ошибок, эта «доска брака» носила название «Сопли и вопли».

О литературных развлечениях сотрудников «Гудка» вспоминает заведовавший там отделом рабочей жизни Иван Овчинников. Будущий писатель и драматург Михаил Булгаков был мастером лицедейства — зайдя в кабинет заведующего, экспромтом разыгрывал, например, пародийную вариацию на чеховскую «Смерть чиновника»:

Не мой начальник, чужой, но всё равно неловко. Опоздал, задержал. Надо извиниться!..

Без всяких вступлений импровизируется сцена извинения. Тулупчик переброшен через левый локоть. Правая рука у сердца. Корпус в полупоклоне. Так, не разгибаясь, расшаркиваясь то левой, то правой, Булгаков отступает задом до самой двери.

Олеша приходил на работу поздно, а как-то раз пришёл и навеселе. Заметив это, товарищи взяли его под руки и поставили на стол: начался сеанс стихотворных импровизаций, эпиграмм и каламбуров — по выражению Овчинникова, «своего рода Египетские ночи». Заказывается эпиграмма на Булгакова:

Хотите на Булгакова? Могу! На кого прикажете! Вы заказчики, я исполнитель! Пожалуйста!.. 
Начинает медленно, но уверенно скандировать:

Булгаков Миша ждёт совета…
Скажу, на сей поднявшись трон:
Приятна белая манжета, 
Когда ты сам не бел нутром!..

И сейчас же со всех сторон крики протеста и возмущения:
— Товарищи, провокация! Товарищи, предательский намёк! Скрытый донос и самый наглый вызов!

Булгаков, франт, чья привычка записывать мысли на манжетах дала название его автобиографической повести, и будущий автор «Белой гвардии» («белое нутро» применительно к нему в самом деле могло прозвучать не так уж невинно), начинает вслух сочинять стихотворный контрудар:

По части рифмы ты, брат, дока, —
Скажу Олеше-подлецу…
Но путь… но стиль… но роль.

Однако присутствующие дружно отвергают «подлеца» как «внелитературный факт и голое ругательство». При участии Ильфа и других присутствующих наконец складывается окончательный вариант:

По части рифмы ты, брат, дока, — 
Скажу я шутки сей творцу, 
Но роль доносчика Видока 
Олеше явно не к лицу!..

Сам Булгаков, впрочем, свою газетную работу рассматривал как докучную повинность, писал в дневнике: «3 сентября 1923. Я каждый день ухожу на службу в этот свой «Гудок» и убиваю в нём совершенно безнадёжно свой день». И всё же сотня фельетонов, написанных для «Гудка», возможно, не пропала зря — как считала вторая жена Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, в них уже оттачивается и узнаётся лёгкий почерк будущего автора «Мастера и Маргариты»: «Сюжетная хватка, лёгкость диалога, выдумка, юмор — всё тут». Ну а для Ильфа и Петрова работа в «Гудке» была школой совместного письма — её вершинами станут «12 стульев» и «Золотой телёнок».

Журналы «Ёж» и «Чиж», выпускавшиеся в Ленинграде детским отделом ГИЗа под надзором Маршака, собрали настоящее созвездие авторов: помимо редакторов Евгения Шварца, Николая Заболоцкого и Николая Олейникова, среди них были Даниил Хармс и Александр Введенский, Корней Чуковский, Борис Житков, Виталий Бианки и многие другие. Журналы создавались во многом коллективно: к полудню члены редколлегии собирались на шестом этаже дома 28 по Невскому проспекту (бывшего дома Зингера) вокруг стола, над которым висела табличка «ГРАФИК — НА ФИГ», и, условившись о теме, писали, передавая листки по кругу, хохоча, дописывая и правя. 

Соревнование в остроумии не прекращалось и за рамками редакционного процесса — особенно блистали в экспромтах Евгений Шварц и Николай Олейников, автор, например, пародии на Хармса:

Жили в квартире
Сорок четыре
Сорок четыре тщедушных чижа:
Чиж — алкоголик,
Чиж — параноик,
Чиж — шизофреник,
Чиж — симулянт,
Чиж — паралитик,
Чиж — сифилитик,
Чиж — маразматик,
Чиж — идиот.

Хармс взял реванш в уже совершенно самостоятельном литературном произведении — «Как я растрепал одну компанию»:

Однажды я пришёл в Госиздат и встретил в Госиздате Евгения Львовича Шварца, который, как всегда, был одет плохо, но с претензией на что-то. Увидя меня, Шварц начал острить, тоже, как всегда, неудачно. 

Я острил значительно удачнее и скоро в умственном отношении положил Шварца на обе лопатки. 

Все вокруг завидовали моему остроумию, но никаких мер не предпринимали, так как буквально дохли от смеха. <…> Видя, что со мной шутки плохи, Шварц начал сбавлять свой тон и, наконец, обложив меня просто матом, заявил, что в Тифлисе Заболоцкого знают все, а меня почти никто. 

Тут я обозлился и сказал, что я более историчен, чем Шварц и Заболоцкий, что от меня останется в истории светлое пятно, а они быстро забудутся. <…>

Музой этих словесных поединков была Генриетта Левитина — секретарь редакции. По воспоминаниям Корнея Чуковского, «Шварц и Олейников играли, будто оба влюблены в неё, и сочиняли множество стихов, в которых поносили друг друга от ревности и воспевали свои любовные страдания». Наиболее известно стихотворение Олейникова, который жанр дружеского посвящения довёл до совершенства:

Я влюблён в Генриетту Давыдовну,
А она в меня, кажется, нет —
Ею Шварцу квитанция выдана,
Мне квитанции, кажется, нет.
Ненавижу я Шварца проклятого,
По котором страдает она!
За него, за умом небогатого,
Замуж хочет, как рыбка, она.
Дорогая, красивая Груня,
Разлюбите его, кабана!

И т. д. Шварц не остался в долгу: 

О, Груня, счастья вам желая,
Хочу я вас предостеречь:
Не верьте страсти Николая,
Он в сети хочет вас завлечь.
Ведь он — одни слова пустые,
Туман… да волосы густые.

Олейников, с его статью и казачьим чубом, был красавцем общепризнанным и даже сертифицированным — отправляясь в 1925 году в Ленинград, он вытребовал в родной станице у председателя сельсовета официальную справку с печатью, якобы необходимую для поступления в Академию художеств: «Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый». 

От литературной борьбы за сердце Генриетты Давыдовны не уклонился и Николай Заболоцкий:

Облака летят по небу,
люди все стремятся к хлебу,
но, имея в сердце грусть,
Груня! — я куда стремлюсь?.. 

Шварц не отступал:

Не верь, о Груня, подлецу
В день твоего рождения,
Когда, одетая к лицу,
Приемлешь поздравления.
Он низкий плут, он обормот,
А некий Шварц — наоборот!

Олейников с этим не согласился:

Вот ты сидишь сейчас в красивом платьице
И дремлешь в нём, ты думаешь о Нём,
О том, который из-за вас поплатится —
Он негодяй и хам
              (его мы в скобках Шварцем назовём).

Живи, любимая, живи, отличная… Мы все умрём.
А если не умрём, то на могилку к вам придём.

К несчастью, продлилась эта радостная поэтическая вакханалия недолго. В 1937 году Генриетта Давыдовна получила десять лет, тогда же был расстрелян Николай Олейников, годом позже в лагерях оказался и Заболоцкий.

Существуют многочисленные свидетельства о литературном творчестве интеллигентов в сталинских лагерях — не считая «тисканья рóманов», то есть пересказа или выдумывания историй для развлечения блатных. Лев Гумилёв вспоминал, что с ним сидел ленинградский филолог, который развлекал солагерников своими фантазиями: «Он говорил: «Очень скоро произойдёт мировая революция, и город Гонолулу переименуют в Красногавайск… Разумеется, там начнёт выходить газета «Красногавайская правда»…» И дальше импровизировал, сочинял статьи и заметки, которые будут печататься в этой «Красногавайской правде». В похожем, как бы сейчас сказали, «мокьюментарном» ключе в конце 1940-х был создан коллективный сборник «Новейший Плутарх». Его авторами стали сокамерники по Владимирскому централу: Даниил Андреев — знаменитый мистик и писатель, автор «Розы мира», Василий Парин — выдающийся физиолог, Лев Раков — историк и до ареста директор ленинградской Публичной библиотеки (ныне РНБ). Уже после публикации книги стало известно, что одну главу, ранее приписывавшуюся Андрееву, написал историк и драматург Даниил Альшиц Даниил Натанович Альшиц (1919–2012) — историк, прозаик и драматург. Автор драматических произведений о войне. Его пьесы «Опаснее врага» и «Правду! Ничего, кроме правды!» поставили на сцене известные режиссёры Николай Акимов и Георгий Товстоногов. В 1941 году Альшиц вступил в народное ополчение, всю войну находился в частях Ленинградского фронта. Получил более 20 наград за военные заслуги. Ещё до войны он поступил на исторический факультет и в мирное время продолжил занятия наукой. В 1950 году Альшиц был арестован: его обвинили в том, что его диссертация о том, как Иван Грозный переписывал русскую летопись, — скрытая пародия на редактирование Сталиным «Краткого курса истории ВКП(б)». Альшиц был приговорён к десяти годам лагерей, но через пять лет освобождён и реабилитирован. ⁠ .

«Новейший Плутарх» — это биографический словарь, но все биографии в нём вымышленные. Авторы пародируют типичную стилистику словарной статьи (вплоть до того, что «для экономии» обозначают её героя инициалом) — и типичные сценарии «жизни замечательных людей», часто с национальным оттенком (глава о японском народном герое Иосихидэ Тачибане). Некоторые персонажи легко узнаваемы: балерина Магдалина Знобинская, по очереди жившая с тремя великими князьями Курасовыми (отцом, сыном и внуком), — это, конечно, Матильда Кшесинская. Матильда Феликсовна Кшесинская (1872–1971) — русская балерина, выступавшая на сцене Мариинского театра с 1890 по 1917 год. Ученица знаменитого танцовщика Энрико Чекетти. Обладала ярким актёрским талантом, который унаследовала от своего отца — тоже танцора. Лиризм, лёгкость и кокетливость танца Кшесинская сочетала с европейским мастерством и колоссальной работоспособностью. Несколько лет Кшесинская была любовницей будущего императора Николая II — история этого романа легла в основу фильма Алексея Учителя «Матильда» (2017). ⁠ В целом книга строится на прямолинейных юмористических ходах. К статье о художнике-баталисте Агафонове прилагаются репродукции его совершенно одинаковых картин. О внешности римского философа Поркутеллы сообщается, что на лице у него была большая бородавка, — и тут же показан его разбитый бюст: «Бородавка, очевидно, была на несохранившейся части лица». Основатель секты акцелерантов доктор Джонс, проповедующий необходимость скорейшего отказа от плотской оболочки для достижения райского блаженства, убит собственным учеником, который пожелал помочь учителю. Перед нами не сатира, а чистая юмористика — и обстоятельства её создания говорят не только о пользе юмора в деле эскапизма, но и о силе духа авторов. Кстати, выдуманным писателям посвящены, пожалуй, самые едкие главы. Вот отрывок из биографии прозаика-дилетанта Михаила Филиппова, который прожил 116 лет, застав период «от эпохи Карамзина до первых выступлений русских футуристов», — и на каждое важное литературное событие откликнулся эпигонским произведением:

…Трудно было бы указать какое-нибудь литературное течение или какой-нибудь серьёзный вопрос, волновавший наше общество, не получивший своего отражения в творчестве Ф., которое сделалось настоящим зеркалом русской культурной жизни на протяжении целого столетия. Это блестяще подтверждается перечнем заглавий крупнейших произведений Ф., увидевших свет с 1880 по 1914 г.: «Обычаи Разболтаева переулка», «Бессилие света», «Семена невежества», «Понедельник», «Отваловские медяки», «Глухой актёр», «Три кузины», «Тетя Паша», «Старик Игдразиль», «Повесть о восьми утопленниках», «Лиловый плач», «Крупный чёрт», «Hезнакомец», «Резеда и минус», «Туча в манто».

Примечательно, что автор этой главы Даниил Андреев зашифровывает среди произведений Филиппова произведение собственного отца Леонида Андреева — «Рассказ о семи повешенных». Отгадать другие первоисточники мы предоставляем читателям. 

Несмотря на сомнительный успех «Больших пожаров», идея коллективного советского романа не умерла — к ней вернулись в 1960-е. Идея юмористического детектива «Смеётся тот, кто смеётся» возникла в редакции газеты «Неделя»; вновь собрался «дрим-тим», только на сей раз оттепельный: среди авторов — Анатолий Гладилин, Георгий Владимов, Фазиль Искандер, Василий Аксёнов, Юрий Казаков, Владимир Войнович; старшее поколение литераторов представлял Валентин Катаев — который, по воспоминания Войновича, и стал автором идеи. Сюжет, как и в «Пожарах», не обсуждался заранее и зависел от прихоти каждого нового автора. Тем не менее он получился куда более связным — на самом деле из «Смеётся тот, кто смеётся» получилась бы отличная пьеса, комедия положений. Катаевский зачин (некто возвращается к себе в квартиру и не обнаруживает там ни жены, ни дочери, ни какого-либо предмета — одни голые стены) выглядит по-настоящему пугающим, но дальше коллизия благополучно объясняется и разрешается.

Аксёнов поучаствовал и в ещё одном коллективном произведении — «Джин Грин — неприкасаемый: Карьера агента ЦРУ GB № 014». Уже из названия можно понять, что это тоже пародия — на крутой (hardboiled) шпионский детектив в духе Йена Флеминга; в одной из первых глав герои в точности — и прямо называя источник — повторяют ужин Джеймса Бонда с его начальником из романа «Мунрейкер».

— Совсем как у лучших ребят в СС. Они исповедовали такую же философию. Убить первым — иначе смерть! Что ж, раньше — СС, а теперь ССС: секс, садизм и снобизм!

— Это же всё несерьёзно, — смеясь, отвечал Джин. — Бондомания — это как эротический сон-фантазия в пятнадцать лет.

Только потом, много времени спустя, понял он, что уже тогда, ещё в самой лёгкой форме, заразился он вирусом 007, что не минула и его эпидемия ССС.

Что поделаешь, ему нравилось, когда знакомые девушки находили в нём сходство с Шоном Коннори, исполнителем роли Бонда в первых и самых нашумевших фильмах об агенте 007. Он благодарил небо за то, что у него, Джина, были такие же серо-стальные глаза, такой же твёрдый, решительный рот и упрямый, «агрессивный», как говорят американцы, подбородок.

Автором «Джина Грина» был назван Гривадий Горпожакс — коллективный псевдоним из слогов имён и фамилий реальных сочинителей: Григория Поженяна Григорий Михайлович Поженян (1922–2005) — советский поэт и прозаик, фронтовик. Начал писать стихи ещё в военные годы. Вернувшись с фронта, поступил в Литературный институт им. Горького, но окончил его только в 1952 году: Поженяна дважды исключали за поддержку опальных учителей и товарищей. Первый сборник стихов Поженяна «Ветер с моря» вышел в 1955 году. Автор текстов к песням, многие из которых стали популярными: «Два берега», «Песня о друге», «Маки». ⁠ , Василия Аксёнова и Овидия Горчакова Овидий Александрович Горчаков (1924–2000) — советский разведчик, писатель и сценарист. Во время Великой Отечественной войны был руководителем разведгруппы в тылу врага в Польше и в Германии. С 1950 года работал переводчиком на съездах и пленумах ЦК КПСС. В 1957-м окончил Литературный институт им. Горького. Совместно с польским писателем Янушем Пшимановским написал повесть «Вызываем огонь на себя» (1960) и сценарий одноимённого четырёхсерийного телефильма. Автор нескольких документальных книг и очерков, посвящённых военнослужащим. ⁠ . Советский западник Аксёнов и Горчаков, проведший детские годы за границей, обеспечили книге нужный залихватский антураж и море неймдроппинга; Горчаков и Поженян принимали, кроме того, участие в Великой Отечественной как блестящие разведчики (среди непародийных книг Горчакова — романы о советских разведчиках, пользовавшиеся популярностью). В «Джине Грине» собрали все возможные штампы литературы и кинематографа о гангстерах и шпионах — которые и сегодня можно встретить во вполне «серьёзной» продукции; роман пересыпали ироническими шутками над «их нравами» (начинается действие в нью-йоркском кафе битников, которое «забито народом»: там выступают Диззи Гиллеспи и «Колорадские Битлз») и характеристиками эмигрантов и цэрэушников в фельетонном, ильфо-петровском духе. Но, несмотря на всю пародийность, крутые повороты сюжета, жестокие драки и смачные убийства в «Джине Грине» — на месте: «Лицо Лефти, по уши залитое цементом, давно превратилось в окаменевшую смертную маску, в каждой морщине которой кричал животный ужас». Почему-то Горпожакс особенно любил отрезать персонажам уши. 

В СССР эффект от «Джина Грина» был двоякий, примерно как от французских комедий о Фантомасе: при желании можно было отрешиться от комизма и воспринимать роман как суррогат настоящей бондианы. С поправкой на «мир чистогана», симпатии к красному Вьетнаму и навязчивую параллель между капиталистическим миром и побеждённой фашистской Германией. Впрочем, после эмиграции Аксёнова книга исчезла из продажи. 

Сборник гротескных литературных анекдотов «Весёлые ребята» — совместное произведение сотрудников редакции журнала «Пионер» книжного графика Натальи Доброхотовой-Майковой и художника-нонконформиста Владимира Пятницкого. Созданы они были в 1971–1972 годах и ходили в самиздате в фотокопиях — пишущая машинка тут годилась плохо: «Весёлые ребята» — своеобразный комикс. Без иллюстраций они теряют половину смысла, хотя многие анекдоты о Пушкине, Гоголе, Вяземском, Чернышевском, Тургеневе, чуть что уезжающем в Баден-Баден, или «Ф. М. Достоевском (царствие ему небесное)», широко ходили и в ксерокопиях, а в конце 80-х — начале 90-х отдельные тексты печатали в газетах анонимно, причём авторство нередко приписывалось Даниилу Хармсу.

Некоторые работы цикла — по преимуществу графические и потому остались малоизвестными, например геометрическая композиция про любовь бегемотов, которую наблюдал Ф. М. Достоевский (царство ему небесное), с концовкой: «и ничего сложного в этой науке нет». Другой пример филологического анекдота, не поддающегося пересказу:

Однажды Гоголь шёл по Тверскому бульвару (в своём виде) и встретил Пушкина. «Здравствуй, Пушкин, — говорит, — что ты всё стихи да стихи пишешь? Давай вместе прозу напишем». «Прозой только ............ хорошо», — возразил Пушкин.

В нём отразились и знаменитые отточия в «Евгении Онегине», и пушкинские фривольности, цензурировавшиеся в изданиях, и легенда о сюжете «Мёртвых душ», подаренном Гоголю Пушкиным. Вообще, при всём своём видимом абсурдизме и нелепости анекдоты полны литературных аллюзий и особенно насмешат читателя, знакомого, например, с дневниками Софьи Андреевны Толстой или Анны Григорьевны Достоевской.

Наталья Доброхотова вспоминает, что иллюстратором везде выступал Пятницкий, а тексты писали вместе: «Пятницкий был великий мастер завершающего штриха. Я, например, произношу: — Гоголь только под конец жизни о душе задумался, а смолоду у него вовсе совести не было. Однажды невесту в карты проиграл. — Володя добавляет: — И не отдал».

История «Ребят» началась с того, что главного редактора «Пионера» Наталью Ильину за какое-то проявление свободомыслия отправили на пенсию. Сотрудники и внештатные авторы втайне составили для неё памятный рукописный номер журнала. В нём Доброхотовой и Пятницкому досталась рубрика с анекдотами о великих писателях, которую в «настоящем» журнале вёл Евгений Рейн. Написав первые два анекдота, соавторы уже не могли остановиться — источником вдохновения были первоначально народные (часто неприличные) анекдоты о Пушкине и в первую очередь тот же Хармс, отчётливо проглядывающий в макабрическом тексте о Достоевском, у которого засорилась ноздря и лопнула перепонка в ухе. Со временем, однако, цикл сложился в цельную и своеобразную книгу со сквозными сюжетами — Гоголь бесконечно переодевается Пушкиным, Лермонтов мечтает увести у того же Пушкина жену, а Лев Толстой, разумеется, любит детей:

Лев Толстой очень любил детей. Бывало, приведёт в кабинет штук шесть, всех оделяет. И надо же: вечно Герцену не везло — то вшивый достанется, то кусачий. А попробуй поморщиться — хватит костылём.

В 1998 году «Весёлые ребята» вышли отдельной книжкой.

Распространение интернета создало для коллективного творчества небывало благотворную среду. В конце 1990-х прославились сетевые литературные игры физика, программиста и переводчика Дмитрия Манина и филолога Романа Лейбова (которого часто называют одним из пионеров Рунета). Самая известная — и до сих пор длящаяся — основанный в 1997 году сайт «Сад расходящихся хокку», где из японских трёхстиший создаётся борхесовский гипертекст: началом каждого нового стихотворения служит одна из многих тысяч уже имеющихся строк. Вот несколько хокку наугад:

раз всадник один
в белом плаще с подбоем 
руки умывал

«Куда ж нам плыть-то?»
и тут до Ноя дошло:
гора Арарат!

Чернобыльский дождь…
кто ж тогда знал? я, помню,
промок до нитки

Схожие поэтические проекты Манина — «Сонетник», «Буриме», «Пекарня лимериков», «Из песни … не выкинешь» (здесь надо угадывать пропущенные слова). Всё это — проекты удивительного по сегодняшним меркам демократизма (участвовать в них мог кто угодно) и креативной целеустремлённости. Непрямыми их наследниками можно назвать знаменитые контркультурные сайты 2000-х — прежде всего «Удафф.ком». Не раз пробовали писать коллективные произведения в «Живом Журнале» (а филолог Олег Лекманов даже собрал в «ЖЖ» виртуальную команду комментаторов «Египетской марки» Мандельштама). Но схожий дух порой овладевает и современной блогосферой: в фейсбуке регулярно можно наткнуться на частушечные конкурсы по разным поводам.