Вышедший в 2015 году роман канадско-британской писательницы Рейчел Каск «Контур» стал феноменом англоязычного автофикшна, попав в шорт-листы британских премий и списки лучших книг XXI века по версии The Guardian и The New York Times. Первая часть трилогии («Транзит» и «Kudos» ещё переводятся в Ad Marginem) может показаться странной или даже мучительно скучной — если подходить к ней как к традиционному роману. Экспериментируя с жанром в духе Зэди Смит В 2008 году английская писательница Зэди Смит опубликовала программное эссе «Two Paths for the Novel» («Два пути романа»), где обозначила типичный подход к жанру романа — «настолько точному образцу того, что нас учили ценить в художественной литературе, что это приводит к своего рода экзистенциальному кризису» — и возможные пути его экспериментального развития. ⁠ , Рейчел Каск совершает ещё одну реформу в автофикшне: «Контур» — роман не только без сюжета, внутренней драматургии и образности, но, в общем-то, и без героя. 

Писательница Фэй приезжает летом в Афины, чтобы прочесть курс по литературному мастерству. Десять небольших глав романа собраны из её случайных и откровенных разговоров: с соседом в самолёте — трижды разведённым греком, с коллегой-преподавателем из Ирландии, с модной писательницей, прогоревшим другом-издателем и со студентами, которых она просит рассказать о том, что они видели по дороге на занятие. Одни истории сплетаются с другими, распадаются на мелкие сюжеты, так, что иногда непросто вспомнить, кто говорит, — только плотная какофония голосов, бесконечный вербатим, от которого становится клаустрофобически дурно и где главная героиня остаётся молчаливой слушательницей, отстранённой и беспристрастной. 

И безликой. О самой писательнице читатель почти ничего не узнаёт, в тексте мелькают лишь несколько деталей: мать двоих мальчиков, в разводе, ждёт ответа по заявке на увеличение займа в ипотечном банке. Даже её имя, Фэй, произносится впроброс в предпоследней главе — и от этого становится немного неловко. В одном из интервью The New Yorker Рейчел Каск произносит важную для своего письма формулу: «Я думаю, что героя больше не существует». Именно такой эксперимент она проделывает с героиней «Контура», лишив её авторитета повествователя, индивидуальной оптики и голоса, оставляя максимально нейтральной, как чистое стекло. Не касаясь реальных причин принципиального молчания (о них читатель так и не узнает), героиня выстраивает философские максимы: 

Я ответила, что мне в последнее время всё больше свойственна пассивность и что я стараюсь проявлять как можно меньше своеволия в жизни. Человек способен почти на всё, если приложит достаточно усилий, но усилия — как мне кажется — почти всегда значат, что он плывёт поперёк течения, пытается направить события в некое русло вопреки естественному ходу вещей. 

Предельная внимательность в романе Каск не тождественна эмпатии. Редкие детали часто работают не в пользу рассказчиков, впрочем, героиня их не комментирует и не осуждает. Каждый из её собеседников за годы жизни приходит к какой-то внутренней, органичной для себя правде — и оказывается, в общем-то, обычным человеком: несчастным или самовлюблённым, проницательным или потерянным. Всё это уложено в бесконечный речевой поток. Начиная с мелких банальностей, герои переходят к большим рефлексивным монологам и глобальным смыслам: развенчанию идеи прогресса («мы ожидаем от жизни того же, чего ожидаем от книг, но я больше не хочу видеть жизнь как прогресс») или иллюзии человеческой индивидуальности («… не знаю, возможно ли вообще в браке знать, кто ты такой, и отделять себя прежнего от того, кем ты стал рядом с другим человеком»). В разговорах женщин выразительнее звучат вопросы сексуальности и телесности, материнства и самореализации, поиска своего голоса и невозможности разговора о травме. Откровенность в романе Каск не срабатывает, не уменьшает дистанции между людьми. А спасительными оказываются только мечты и «совместные иллюзии» — любовь. 

Сделанный в литературной традиции монтажа чужих голосов и воспоминаний «Контур» Каск одинаково далёк и от модернистских опытов Вирджинии Вулф, и от документальных свидетельств Светланы Алексиевич: он не стремится ни к стилистическому изяществу, ни к оглушительной прямолинейности. Если прислушаться, полифония греческого хора и вовсе окажется одноголосием. У рассказчиков нет индивидуальных интонаций, одинаково быстро и охотно они все переходят к рефлексивным откровениям. Эта монотонность замечается не сразу и обескураживает. Впрочем, ключ к разгадке находится в самом тексте и в названии книги. Для писательницы Фэй события внешнего мира — отражения мира внутреннего: «Схожим образом я начинаю видеть в окружающем мире воплощение своих страхов и желаний, в чужих жизнях — толкование своей собственной». Лишая героиню личности, Каск придумывает метод антиописания персонажа: создаёт только контур, внутри которого выстроена сложная система зеркал. А поскольку от персонажа остаётся контур, контурным оказывается и сам текст. 

Всё сходится в последнем эпизоде, когда Фэй встречает своеобразного двойника, удивительно похожую на неё женщину-драматурга, и выходит из замкнутого круга. Косвенно драматург объясняет, как, собственно, устроен «Контур»: в последнее время она не может писать тексты, а задумав произведение, сводит его до сути, зачастую выражающейся одним словом. «После такого «выявления» замысел становится непригодным для любых целей и начинаний, как мёртвый груз, с которым она уже ничего не сможет сделать. Зачем стараться и писать длинную пьесу про ревность, если слово «ревность» вполне отражает её суть?» Так Рейчел Каск низводит традиционную художественность, образность и даже сюжетность до минимальной единицы: философского монолога. Сама литература оказывается только контуром жизни, её непроявленным негативом.
 

Рейчел Каск. Контур / пер. с англ. Светланы Кузнецовой. М.: Ад Маргинем Пресс, 2021