Сочиняя «Тайну Эдвина Друда», Диккенс говорил близким, что придумал для этого романа невиданный доселе поворот сюжета, новую идею, «которую нелегко будет разгадать». Но в 1870 году он умер, успев написать примерно половину книги, и мы никогда не узнаем, что именно он имел в виду, — зато можем высказывать предположения. Получается, что своей смертью писатель призвал читателей в соавторы. Появилась целая когорта литературных реставраторов, а в разговорах о «Тайне Эдвина Друда» неизбежно обсуждаются существующие версии его продолжения (к концу ХХ века их было более тысячи восьмисот) — и предлагаются новые. Не откажем себе и мы в удовольствии поискать ключ к сюжету. 
 

Начнём с краткого изложения интриги и перечня действующих лиц. Эдвин Друд, юноша вполне тривиальный, приезжает в городок Клойстергэм, где живёт его невеста Роза Буттон (их обручили в детстве, и оба они не слишком этому рады) и его дядя Джон Джаспер, музыкант и регент местной церкви. Джаспер влюблён в Розу, но до поры вынужден скрывать свою любовь, — зато он всячески демонстрирует любовь к племяннику. Этот же дядя регулярно посещает опиумную курильню в Лондоне и очень беспокоится, чтобы никто не услышал его наркотический бред. Перед поездкой Друда в Клойтергэм опекун Розы, мистер Грюджиус, даёт ему обручальное кольцо — однако жених и невеста решают разорвать помолвку и остаться друзьями. Существенно, что об этом решении, как и о наличии у Друда кольца, Джаспер не осведомлён. 

Тем временем в городе появляется ещё одна пара героев — брат и сестра Ландлес, сироты, отправленные сюда филантропическим Обществом: по характеру Елена Ландлес явно сильнее своего вспыльчивого брата Невила. Джаспер провоцирует ссору между Невилом и Эдвином; перед этим он предпринимает странную ночную вылазку в подземелье собора и интересуется свойством негашёной извести растворять тела и предметы (кроме металлических). А потом Эдвин исчезает — и Джаспер обвиняет Невила в его убийстве. Заодно он признаётся в любви Розе, и она бежит от него в Лондон, к опекуну. 

С этого момента действие как бы раздваивается: Джаспер следит за Невилом, а  Грюджиус, Роза, Елена Ландлес и присоединившийся к ним сосед, отставной моряк Тартар (они с Розой явно симпатизируют друг другу), ведут своё следствие, стремясь разоблачить Невила. И тут в Клойтергэме появляется следующий персонаж, никому не знакомый Дик Дэчери — но на этом роман оказывается прерван. 

Обычно детективное повествование движется задачей поисков преступника. В данном случае как раз преступник нам известен — это, видимо, Джон Джаспер, — но удалось ли ему расправиться с жертвой? На этот счёт существуют разные мнения. Несмотря на косвенное свидетельство самого Диккенса (который говорил и своему сыну, и своему биографу Джону Форстеру, что Эдвин Друд убит), сторонники «живого Эдвина» полагают, что это могло быть сознательной мистификацией. Артур Конан Дойл, создатель Шерлока Холмса и известный поклонник спиритизма, на очередном сеансе вызвал дух Диккенса, и тот сообщил ему, что Эдвин выжил. А если так, то он обязан участвовать в дальнейшем сюжете и разоблачить своего несостоявшегося убийцу — но как и под какой личиной? И здесь возникает второй пункт реставраторских разночтений.

Появляющийся в конце романа Дик Дэчери ведёт расследование и собирает улики. Но, как уже говорилось, повествование обрывается, едва лишь он успевает приступить к опросу действующих лиц и обнаружить некоторые свои странности: например, обыкновение записывать показания меловыми чёрточками, а не словами или привычку, сняв шляпу, проводить рукой по волосам, словно бы надеясь обнаружить там вторую шляпу. Несогласные друг с другом исследователи сходятся в одном: Дэчери — не deus ex machina «Бог из машины». Латинское выражение, означающее неожиданное разрешение ситуации из-за внешнего вмешательства. Изначально приём в античной драматургии: на сцену при помощи механического устройства спускался один из богов Олимпа и легко решал все проблемы героев. ⁠ , мы встречались с ним раньше в ином обличье — его образ пытались примерить на всех героев подряд. Это не может быть выживший Эдвин Друд — Джаспер узнает его в любом гриме; по разным причинам это не могут быть ни «угловатый человек» Грюджиус, ни его слуга Баззард, ни Невил Ландлес (хотя были и такие версии). Хорошая, даже, возможно, лучшая, кандидатура на роль Дэчери — бывший моряк Тартар, но в таком случае приходится как-то распутывать временной парадокс: ведь Дэчери вроде бы появляется в Клойстергэме до того, как Тартар в Лондоне знакомится с героями и погружается в сюжет. Самое экзотическое предположение: под личиной пожилого господина скрывается юная Елена Ландлес. Это соответствовало бы обещанной Диккенсом абсолютно «новой идее», а заодно объяснило бы и сложные отношения со шляпой (под которой, допустим, седой парик, скрывающий длинные волосы). Однако способна ли викторианская барышня расправиться в одиночку с бутылкой хереса? Именно её заказывает в трактире Дик Дэчери в дополнение к жареной камбале и телячьей котлете; да и виртуозная смена речевых манер вряд ли доступна молчаливой и совсем не светской Елене. Примерно по тем же причинам сомнительным выглядит отождествление Дэчери с Розой Буттон: «розовый бутончик» скорее мила, нежели артистична и изобретательна. А носить шляпу под мышкой, а не на голове, предпочитал, кстати, сам писатель, — и это наделение персонажа собственной привычкой тоже можно счесть симптоматичным.

Третий персонаж, по поводу которого идут споры, — старуха, владелица опиумного притона, «Принцесса Курилка». Она ненавидит Джаспера, она вслушивается в его наркотический бред, очевидно, для того, чтобы разоблачить его перед судом, — но откуда эта ненависть? Тут читатели Диккенса, привыкшие к его склонности искать причины настоящего в прошлом (Эстер из «Холодного дома» оказывается внебрачной дочерью леди Дедлок, а Артур Кленнэм из «Крошки Доррит», напротив, узнаёт, что та, кого он считал матерью, вовсе ему не мать), получают карт-бланш на самые фантастические близкородственные гипотезы, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Понятно лишь, что старухе предстояло сыграть свою роль в сюжете и роль эта обещала быть существенной. 

Вся эта футуристическая аналитика включает ещё и пристальное вглядывание в рисунок для обложки первого издания книги, который художник Чарльз Коллинз создал по прямым указаниям писателя. И тут главный вопрос: чья фигура возникает перед потрясённым Джаспером в склепе? И зачем он вновь пришёл туда, где, как считается, захоронил тело убитого им племянника? Сторонники версии, согласно которой убийство состоялось, предполагают: Джаспер узнал, что у жертвы было кольцо, не растворяющееся в негашёной извести, и теперь ему нужно найти его и изъять. Но в этом случае человек, встреченный им в подземелье, не может оказаться живым Друдом. Однако чьё ещё появление способно лишить убийцу дара речи? И тут мы начинаем сначала.

Краткий экскурс в историю толкований недописанного романа предпринят не для того, чтобы разобраться со всеми нерешёнными и часто нерешаемыми коллизиями, и даже не для того, чтобы торжественно завершить обзор аргументами в пользу собственного варианта (такой вариант, надо полагать, есть у любого внимательного читателя). Интересно другое: любые попытки обнаружить и связать оборванные нити детектива неизбежно оборачиваются иным, и тоже детективным, сюжетом, причём этот новый «поисковый» сюжет с самого начала строится на ложной презумпции. Ведь конструкт любого детектива состоит в некотором рядоположении манков, среди которых надлежит выбрать нужный: нам предоставляется полная воля в том, что счесть важным, а что — затемняющим, и это рассчитано на логику, на внимание, на умение держать в голове сразу все манки. Это вполне конвенциональная литературная игра. Но поскольку роман был оборван смертью писателя, мы не можем быть уверены, что все линии повествования уже очерчены и все герои вышли на сцену. Например, видное место на обложке Коллинза занимает китаец из опиумной курильни: в романе его нет, но очевидно, что ему была уготована там важная роль. В книгах Диккенса персонажи и раньше появлялись ближе к концу, разрешая загадочные прежде ситуации, и нет гарантии, что в «Тайне Эдвина Друда» не могло случиться того же. В романе столько недосказанного, что читатели вольны выдвигать самые фантастические гипотезы (например, что под маской Дика Дэчери выступает неизвестно откуда взявшаяся мать Эдвина). Чем меньше данных, тем больше свободы их досочинить.
 

Не менее важен и контекст появления романа с «новой идеей». Незадолго до того Уилки Коллинз, многолетний друг Диккенса, опубликовал в диккенсовском журнале «Круглый год» сначала «Женщину в белом» (1860), а затем «Лунный камень» (1868) — по сути два детектива. Обе книги, выходившие по частям, вызвали фурор у публики; читатели буквально охотились за свежими выпусками журнала, обсуждение возможного развития событий стало модной темой на званых обедах. Диккенс не мог не попытаться превзойти коллегу. Он даже позаимствовал у него мотив наркотического забытья, позволяющий герою не помнить собственных действий, — в «Эдвине Друде», вероятно, он призван дезориентировать ещё и читателя: состоялось ли убийство — или оно лишь плод опиумной фантазии? Мрачный антураж курильни, наряду с атмосферой склепа и завыванием бури в ночь совершаемого преступления (вспомним, что это ночь перед Рождеством), добавлял роману готического колорита — Коллинзу тоже не чуждого. 

Таинственное всегда обладало для Диккенса литературной привлекательностью. Загадки происхождения и родства (а порой — в «Холодном доме», в «Тяжёлых временах» или в «Больших надеждах» — ограбления или даже убийства) встречаются в его книгах часто, а в «Холодном доме» (1853) уже появляется профессиональный сыщик Баккет (именно поэтому Дик Дэчери не может оказаться нанятым профессионалом — это был бы уже отработанный ход). Но никогда раньше слово «Тайна» не попадало в заглавие, и впервые дознавательская интрига (отчасти осложнённая оттенками готического романа) сделалась не побочным сюжетом, но центральным. Когда-то Эдгар По, в своём роде изобретший новый жанр (в рассказах «Убийство на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Похищенное письмо»), корил Диккенса за то, что в повести «Барнеби Радж» тот позволял себе отступления от намеченной детективной линии, — и вот теперь такая линия должна была прочертиться со всей неуклонной последовательностью. Диккенс сочинял не нравоописательный роман с криминальной фабулой — он сочинял именно детектив, и именно в нём обещал поразить всех невиданным поворотом. Вряд ли подобным поворотом могло стать простое «возвращение» героя, которого считали мёртвым, в мир живых — тем более что такой ход Диккенс уже использовал в предыдущем своём романе, «Наш общий друг» (1864–1865). И вряд ли можно было бы назвать неожиданным поворотом действия героя под чужой личиной (если под этой личиной не скрывается девушка — но эта версия всё-таки неубедительна).  
 

Невозможно перечислить здесь все версии обширной друдианы (их можно найти на сайте Droodiana): кажется, нет персонажа, которого не просканировали бы на предмет его возможной роли в дальнейших и прошлых событиях. Эти расследования сами по себе складываются в детектив, наложенный в виде сетки на лакуны детектива исходного. Выскажем напоследок совсем уж фантастическое предположение: а что, если Дик Дэчери — это сам писатель Диккенс? Вдруг он не только порой выступает в романе с авторской речью («по некоторым причинам, которые станут ясны из дальнейшего, мне придётся дать этому городку со старинным собором вымышленное название»), но и прямо вторгается в сюжет, совместив функции сочинителя и комментатора? Конечно, такое невероятно — подобный приём и в литературе ХХ века встречается крайне редко, — но как раз в невероятное хочется поверить. И ведь именно Диккенс, заметим, предпочитал носить свою шляпу под мышкой.