Лев Оборин: Каким образом вы начали заниматься этой темой? Почему именно Анна Бунина?

Мария Нестеренко: У меня со студенческих времён был большой интерес к неочевидной литературе, которая остаётся за рамками канона. В какой-то момент, ещё никак не относясь к феминистскому движению, я узнала, что в XIX столетии тоже были поэтессы и писательницы. Мне стало интересно, почему, собственно, мы про них ничего не знаем, никаких имён. Со временем это стало моим профессиональным интересом: я написала диссертацию, которая легла в основу этой книги.

Анна Бунина — интересный персонаж сама по себе. В XVIII столетии поэтессы уже были: женщины публиковались в литературных альманахах и журналах. Более того, складывается впечатление, что их к этому поощряли. Но Бунина не просто публиковала стихи, а сделала писательство, поэзию своей стратегией. Она получала всевозможные поощрительные пенсионы от императорской фамилии и прочие такого рода вещи.

Л. О.: А если мы говорим, чуть отвлекаясь от Анны Буниной, о российском женском письме, откуда принято начинать отсчёт? Кого мы можем назвать первой писательницей или поэтессой, писавшей по-русски?

Елизавета Подколзина: Логично представить, что это Екатерина Вторая.

М. Н.: И да и нет. Екатерина, конечно, в рамках собственного проекта «философ на троне» писала всевозможные пьесы и памфлеты. Сложно сказать, кто была та самая первая… В XVIII веке были единичные стихотворные опыты, но у нас сохранилось мало документов. Мы не знаем, как себя позиционировали эти женщины. Потому что есть «большая» литература, а есть «побочная», маргинальная деятельность — переводы, детская литература, где никто не претендует на звание Литератора с большой буквы Л. Женщины чувствовали себя более свободно в этом пространстве.

Что касается первой поэтессы, я бы всё-таки осторожно назвала Анну Бунину. Она не первая женщина, начавшая писать стихи. Но первая, кто много рефлексировал по поводу письма, своего места в каноне. Если мы почитаем её поэтический сборник «Неопытная муза», мы увидим, что она была очень прозорливой, ироничной и хорошо понимала, как устроены литературные иерархии, как надо себя держать, чтобы чего-то достичь. 

Е. П.: Давайте попробуем сконструировать образ женщины, которая могла начать писать в то время. Почему это удалось Анне Буниной и почему до нас не дошли другие тексты.

М. Н.: Здесь важно упомянуть фигуру Карамзина и карамзинский сентименталистский канон. В начале XIX века началась некая феминизация литературы: обычно под этим подразумевается и то, что литература пишется для женщин, и то, что женщины в эту литературу приходят. Если мы посмотрим на журналы, которые издавали сентименталисты — «Московский Меркурий» или «Вестник Европы», — в них приглашали публиковаться женщин. Собственно, название книги — «Розы без шипов» — из воззвания главного редактора. Дескать, «литература для женщин — словно роза без шипов». Так женщин делали неконкурентоспособными: вы там пишите себе, но это не серьёзная литература.

Интересно, что сентименталисты призывали женщин заниматься литературой, но при этом в «Московском Меркурии» нет ни одной женской публикации, а в «Вестнике Европы» их буквально единицы. Последователь Карамзина Владимир Измайлов, издававший воспитательный журнал с актуальным ныне названием «Патриот», прямым текстом говорил: не надо этих ваших французских веяний. Воспитывайте детей, кормите их грудью, а писательство — это страшный разврат. Эту идею можно встретить в критике и сейчас. В 1830–40-е годы была популярна идея о том, что пишущая женщина сродни продажной. Потому что все эмоции, мысли, чувства, которые должны быть адресованы кругу ближних, доступны всем. В «Патриоте» есть потрясающее сравнение: издатель, который берёт тексты, написанные женщинами, чуть ли не сутенёр.

Е. П.: А какой социальный статус или социальный образ был у Анны Буниной и вообще писательницы того времени? 

М. Н.: В начале XIX века это всегда была девушка, женщина дворянского происхождения. Если говорить о Буниной, в том, что она многое поставила на занятие поэзией, не последнюю роль играло её финансовое положение. Бунины — известный, древний род. Состояние, которое досталось детям, было поделено между всеми братьями и сёстрами. Бунина его забирает, уезжает сначала в Москву, потом в Петербург, быстро тратит на учителей, на какие-то такие вещи. А потом ей не остаётся другого выхода, кроме как пытаться монетизировать свои умения.

Если возвращаться к социальному статусу, во время Буниной писали всегда дворянки. Позднее, когда наступает пора разночинства, в литературу приходят женщины из духовенства, из городской интеллигенции и так далее. У Ирины Савкиной есть книга «Провинциалки русской литературы» — это, с одной стороны, метафора женской литературы, её буквально во всех грехах обвиняли — некачественная, провинциальная и так далее; а с другой стороны, в определённый момент провинциальные дамы действительно стали писать критические статьи и посылать их в журналы. 

Л. О.: Мне хочется вернуться к цитате Измайлова по поводу французских влияний, которые необходимо искоренять. Ведь действительно женщины, вступавшие в литературу в начале XIX века, могли ориентироваться на гораздо более многочисленные западные, и в частности французские, примеры — от Мадлен де Скюдери Мадлен де Скюдери (1607–1701) — французская писательница, представительница прециозной литературы. Осиротела в шестилетнем возрасте, но получила хорошее образование. По убеждению не выходила замуж, за что позднее её считали предшественницей феминизма. Свои романы — «Ибрагим, или Великий паша», «Артамен, или Великий Кир», «Клелия, римская история» и другие — печатала под именем брата. Мадлен де Скюдери стала прототипом героини рассказа Эрнста Гофмана «Мадемуазель Скюдери». В 1695 году по повелению короля Людовика Великого во Франции выбили медаль с изображением писательницы. ⁠ и Жермены де Сталь Анна-Луиза Жермена де Сталь-Гольштейн, мадам де Сталь (1766–1816) — французская писательница, публицистка, одна из важнейших деятелей европейской культуры рубежа XVIII–XIX веков. В юности увлекалась руссоизмом, во время Великой французской революции бежала в Швейцарию, где начался её многолетний роман с Бенжаменом Констаном. Вернувшись в Париж в 1796 году, завела знаменитый литературный салон. В начале 1800-х начала резко высказываться против Наполеона Бонапарта, была вынуждена покинуть Францию. В Германии сблизилась с Гёте, Шиллером, Августом Шлегелем; написала большую книгу «О Германии». В 1812 году посетила Россию, познакомилась с Карамзиным, Батюшковым и другими русскими литераторами и аристократами. Смогла вернуться в Париж после падения Наполеона, писала исторические работы о революции. ⁠ , имя которой уже в то время гремело, до мадам де Жанлис, которая была создательницей огромного количества таких нравоучительных романов. Мы помним, что в «Войне и мире» её именем дразнят слишком правильную, слишком любящую нравоучения сестру Веру. Каким образом французская и западная литература, где литературная практика для женщин стала доступна и раньше, влияла на русскую? И вообще можно ли сказать, что русская литература в какой-то момент начала выстраивать свои иерархии и возможности продвижения по этим иерархиям на западный манер в отношении женщин-писательниц?

М. Н.: Да, безусловно. Ровно в той же степени, в какой вообще можно говорить о «западизации» русской литературы, которая происходит с XVIII века. В XIX веке сентиментализм, а потом поколение Пушкина начинают активно воплощать эти идеи. Что касается разных ролевых моделей, это безумно интересный вопрос. Из всего разнообразия писательниц, благодаря стараниям Карамзина и компании, у нас больше всего в почёте была госпожа Жанлис, которую читать было невозможно. Но за счёт того, что она была благообразная, правильная и сочиняла в основном разные педагогические вещи, её сделали главной моделью. У неё, кстати, есть сочинение «Женщина-автор» или «Женщина-писательница», в котором юная девушка захотела стать писательницей: она проходит ряд испытаний, раскаивается и становится на стезю всех прочих женщин. Карамзин эту повесть опубликовал чуть ли не в первом номере «Вестника Европы». За счёт того, что это написано женщиной, это прочитывалось прямо как исповедь. Но при этом, конечно, Жанлис не останавливалась и была крайне успешной писательницей.

Л. О.: Донцова своего времени, да?

М. Н.: Абсолютно. Примерно такой же уровень продуктивности. Интересно, что установилось такое противостояние её и Анны Радклиф Анна Радклиф (1764–1823) — автор «Удольфских тайн», «Итальянца», «Романа в лесу» — абсолютных бестселлеров в Европе начала XIX века. Начавшая писать, чтобы занять часы досуга, Радклиф выпускает книги на протяжении семи лет, потом резко бросает занятия литературой, испугавшись популярности. Её леденящие кровь романы вызвали волну подражаний, повлияли на Вальтера Скотта и Эдгара По. ⁠ , которая сочиняла, с точки зрения критиков, какие-то небылицы…

Л. О.: Мрачные готические романы.

М. Н.: Да, мрачные готические романы, которые юные девушки читают — и потом им снятся кошмары. Это были две писательницы-противоположности. 

Л. О.: Из вашей книги можно увидеть, что сравнение с продажной женщиной себе позволял не только Измайлов. В статье Белинского встречается нечто в том же роде. Я приведу цитату: «Une femme émancipée, это слово можно очень верно перевести одним русским словом, да жаль, что его употребление позволяется в одних словарях, да и то не во всех, а только в самых обширных. Прибавлю только, что женщина-писательница, в некотором смысле, есть la femme émancipée».

Вообще, когда мы читаем критические отзывы на творчество Анны Буниной и других писательниц, в них вечно чувствуется снисходительный тон, который, надо сказать, и сами писательницы принимают, прося извинить их пол прямо во вступительных словах к сборникам. Общим местом критики становится то, что женщины либо вообще не должны писать, либо им доступен некоторый узкий, чувственный, страстный регистр человеческого опыта. Приведу цитату уже из Ходасевича: «Именно женщины особенно расположены к непосредственным излияниям из области личных переживаний, значительность которых именно они особенно склонны измерять степенью напряжённости и правдивости. Именно женщинам более свойственно полагаться на личный опыт, нежели на доводы, созданные теорией». Казалось бы, нейтральное замечание, но на самом деле оно опять же восходит к представлениям, что женщины живут сердцем, а не умом. А если женщины живут умом, это синие чулки и так далее. Как вам кажется, в современной критике, относящейся к женскому письму, эти стереотипы сохраняются — или они всё-таки, слава богу, преодолены?

М. Н.: Вы знаете, тут вот какая вещь… Я, например, читаю определённый круг изданий, которые, скажем, как-то справляются с этими вещами. 

Л. О.: Понятно, что в «Ф-Письме» такого не напишут. Но если говорить шире…

М. Н.: Да. Или у вас на «Полке» тоже такого не напишут. Но вот редактирую я книгу одного, в общем-то, замечательного литературоведа, который про поэта N.N. говорит, что вот он в детстве очень любил играть в куклы, моду и всё такое прочее и вообще он был женственный и истеричный, но это не отразилось в будущем на том, как он писал стихи. Его стихи такие мужественные, ничего женского в его поэзии нет.

Е. П.: К слову, это касалось не только самого факта письма, но часто и жанра, и темы письма. Белинский, опять же, пишет про поэзию Ростопчиной, которая «напрасно пытается заниматься рассуждениями, ибо её стихотворения выиграли больше в поэзии, если бы захотели оставаться поэтическими откровениями мира женской души, мелодиями мистики женственного сердца». Здесь самое время перейти к вопросу о жанрах и темах, которые в принципе появлялись в женской лирике конца XVIII — начала XIX века. А может быть, о жанрах и темах, которые были редкими, незначительными, но важными сегодня для фемтеории и фемповестки.

М. Н.: Да, это тоже интересный момент. Если взглянуть на XVIII век, мы, в общем-то, не увидим ничего такого, что потом будут вчитывать в женскую поэзию и вообще в женскую литературу. Вот я открываю, и что там? Стансы. Это явно философская лирика. Понятное дело, дидактические сочинения, в том числе басни. Ну, опять-таки, мы не располагаем большим архивом и опираемся только на литературные журналы. Интересно, что тема, которая могла бы стать специфически женской — отношения матери и ребёнка, — в XVIII веке почти не присутствует. Только два стихотворения на эту тему. У Буниной тоже нет каких-то специфически женских тем… Есть два стихотворения — «Пекинское ристалище» и «Разговор между мною и женщинами», где она объясняется не с читателями, а с читательницами, почему она пишет на условно мужские темы. Интересный момент: не читатели, но читательницы ждут! Мы можем догадываться, что у читательниц поэзии того времени тоже были некие ожидания и представления о том, что они хотят прочесть в книжке поэтессы…

Е. П.: А у нас не осталось никаких журнальных отзывов от читательниц, от женской аудитории?

М. Н.: Из начала XIX века, к сожалению, нет. Я нашла совершенно потрясающее в архиве Вербицкой Анастасия Алексеевна Вербицкая (1861/1863 — 1928) — писательница, одна из основоположниц массовой литературы в России, автор романов «Ключи счастья», «Дух времени», «Иго любви» и множества других. Печаталась в журналах «Жизнь», «Начало», «Русское богатство», «Мир Божий», а с 1899 года сама издавала свои книги, способствовала публикации других феминистских произведений. В своих романах отстаивала право женщины на самоопределение в общественной жизни и на сексуальную свободу. Пользовалась огромной популярностью. После революции произведения Вербицкой были запрещены как «порнографические» и буржуазные. ⁠ в РГАЛИ… это уже, конечно, совершенно другая эпоха, начало XX века, но там огромная единица хранения состоит из переписки писательницы и читательниц, начинающих писательниц. Это удивительное чтение, потому что начинаешь понимать, что это особое ощущение женщин в литературе, когда они находят некий адекватный голос. Или видят в этой писательнице не только кумира, но человека, с которым можно поделиться наболевшими вещами… Это, конечно, всё очень интересно.

Л. О.: Вы пишете, что Бунина создавала собственный биографический миф и репутацию. Какие инструменты создания репутации были доступны для писательницы в XIX веке и можно ли сказать, что они сегодня сохраняют актуальность?

М. Н.: Бунина ведёт себя очень интересно. С одной стороны, она выстраивает образ бедной сиротки, как бы мы сейчас сказали, «с мороза». Само название «Неопытная муза» — немного лукавое. Когда эта книга вышла, у неё было уже довольно много публикаций, она состоялась как переводчица, и литературные круги её знали. Это такая маска… Потому что мужчины на «ты» со своенравным гением, а женщина вроде как нащупывает эту дорогу. Когда внимательно читаешь этот сборник — она выстраивает какие-то… кивок Державину, поклон Дмитриеву Михаил Александрович Дмитриев (1796–1866) — поэт, критик, переводчик. Дмитриев большую часть жизни был чиновником: служил при архиве Коллегии иностранных дел, Московском надворном суде, департаменте Сената. Благодаря своему дяде, поэту Ивану Дмитриеву, познакомился с литературной средой и начал заниматься критикой — печатал статьи в «Вестнике Европы», «Московском вестнике», «Москвитянине». Известность получили его полемика с Вяземским о природе романтизма и спор с Полевым вокруг грибоедовского «Горя от ума». В 1865 году вышел сборник стихотворений Дмитриева. Переводил Горация, Шиллера, Гёте. ⁠ . Она не пишет ничего Шишкову Александр Семёнович Шишков (1754–1841) — адмирал, писатель, филолог, мемуарист, военный и государственный деятель эпохи Александра I. Государственный секретарь и министр народного просвещения. Президент литературной Академии российской. Переводчик и исследователь «Слова о полку Игореве». Основатель литературного общества «Беседа любителей русского слова», стоявшего на консервативных классицистических позициях и оппонировавшего в этом сторонникам Карамзина, входившим в общество «Арзамас». Шишков выступал против реформы литературного языка — с этим связана ироническая ремарка Пушкина, просившего у Шишкова прощения за англицизмы в «Евгении Онегине». В войну 1812 года консервативно-патриотические взгляды Шишкова сделали его главным государственным идеологом; он был сторонником крепостного права, врагом свободомыслия и инициатором ужесточения цензуры. Отойдя от дел, занимался литературной работой. ⁠ , который на самом деле из всех покровителей больше всего для неё сделал. Она даёт понять, во-первых, какие у неё вкусы, а во-вторых, какие у неё амбиции, с кем она хочет разговаривать в этом литературном пространстве.

После, когда романтизм всё сильнее и сильнее о себе заявлял, эта интонация сменилась. Бунина начинает всё время говорить о своей болезни. И мы до конца не знаем, что, собственно, это была за болезнь. Современники писали, что у неё был рак груди, но с этим раком груди она прожила больше 10 лет. Вряд ли это было бы возможно. Тем не менее болезнь становится частью её биографического мифа. И в последние годы жизни она становится крайне религиозным человеком, сосредотачивается на общении со своими племянниками. Мне ужасно жаль, что утрачены некие записки, где она рассказывает всю свою жизнь. В сопроводительном письме она просит их сжечь практически после прочтения.

Е. П.: То есть Бунина почти написала автобиографию, да?

М. Н.: Да. И, видимо, племянник выполнил её волю. Теперь мы, к сожалению, мало что знаем об Анне Петровне.

Л. О.: А всё-таки, если сравнивать с современным выстраиванием литературной биографии и с современным женским письмом, какие стратегии, как вам кажется, сейчас самые ходовые, актуальные? Или мы уже в той точке, когда об этом нет смысла говорить?

М. Н.: Нет, говорить об этом, безусловно, имеет смысл. Потому что всё, что связано с женским письмом, по-прежнему встречает колоссальное сопротивление. Я даже не знаю, как это обозначить. «Ретроградный Меркурий»… В общем, какие-то страшные ретрограды всё время пишут, что феминистки, фемписьмо — это ерунда. А есть большая универсальная литература, которая говорит и с мужчинами, и с женщинами. Такой очень воспроизводимый момент. 

С другой стороны, мы сейчас живём во время, когда у нас есть выбор стратегии. Конечно, литературные патроны играют определённую роль. Но всё равно сейчас гораздо проще отнести свою рукопись в издательство. Даже не отнести, а отправить её по мейлу. Выстраивание горизонтальных связей во многом благодаря эпохе соцсетей, когда все через рукопожатие друг друга знают, могут друг другу помочь… 

Л. О.: Наш материал «Женский канон» попытался составить представление о главных текстах, написанных женщинами по-русски. Материал вызвал много откликов и нареканий. Говорили об именах, которые мы не включили. Если говорить именно о большом каноне, о школьном, который есть в голове у среднестатистического читателя и медленно, но меняется, — кого из писательниц там нет, а должна быть?

М. Н.: Хороший вопрос. То, что я сейчас скажу, несколько субъективно. Вообще канон на самом деле часто субъективен, и разбираться, кто и почему туда попал, — отдельное удовольствие. В конце XIX столетия никому не было очевидно, что Тютчев и Фет, которых, собственно, переоткрыли модернисты, могут стать каноном… К слову сказать, Валерий Брюсов и Каролину Павлову Каролина Карловна Павлова (урождённая — Яниш; 1807–1893) — поэтесса и переводчица. В юности была возлюбленной Адама Мицкевича, сосланного в Москву за причастность к национально-освободительному движению поляков. В 1820-х сблизилась с литературными кругами, Евгением Баратынским и Николаем Языковым. Переводила на немецкий и французский стихотворения Пушкина, на русский — Гёте и Шиллера. После женитьбы открыла свой литературный салон, в 1840-х годах начала много писать и публиковаться. Автор романа «Двойная жизнь», поэмы «Разговор в Трианоне» и нескольких стихотворных сборников. ⁠  пытался воскресить и сделать читаемым поэтом. Если я не путаю, Ходасевич собирался по подобию брюсовской Павловой издавать Ростопчину Евдокия Петровна Ростопчина (1811–1858) — поэтесса и переводчица, драматург. Впервые её стихотворение «Талисман» было опубликовано Петром Вяземским в альманахе «Северные цветы». Литературные салоны Ростопчиной посещали Пушкин, Жуковский, Соллогуб, а на её первую книгу стихов Белинский написал сочувственную рецензию. Из-за баллады «Насильный брак», в которой Ростопчина раскритиковала политику Российской империи в отношении Польши, Николай I запретил ей жить в Петербурге, и поэтесса вынужденно переехала в Москву. ⁠ . Во всяком случае, он о ней писал неоднократно. Если бы я писала учебник, я обязательно бы включила в XIX веке Бунину, Павлову, Ростопчину, Панаеву Авдотья Яковлевна Панаева (урождённая — Брянская; 1820–1893) — русская писательница и одна из первых российских феминисток. В 1837 году она выходит замуж за журналиста Ивана Панаева, потом влюбляется в его друга Николая Некрасова и живёт с ним в гражданском браке почти двадцать лет. Разойдясь с Некрасовым, выходит замуж ещё раз. Её мемуары содержат много ценных сведений об общественной и литературной жизни середины XIX века. ⁠ …

Л. О.:  Хвощинскую Надежда Дмитриевна Хвощинская (1821–1889) — русская писательница, публиковавшаяся под разными мужскими псевдонимами. Ей принадлежит авторство фразы «Были времена хуже — подлее не бывало», которую Некрасов использовал в своей поэме «Современники». Дебютировала с поэтическим сборником, публиковалась в журналах «Сын отечества», «Литературная газета» и «Иллюстрации», но с 1859 года перешла к социальной прозе. Автор романа о женской эмансипации «Большая Медведица» и «Пансионерки», где главная героиня становится эмансипированной художницей. Главные героини её текстов — женщины, освободившиеся от социальных установок мужского мира. ⁠ ?

М. Н.: Хвощинская, безусловно, туда попадёт.

Е. П.:  Ковалевскую Софья Васильевна Ковалевская (урождённая — Корвин-Круковская; 1850–1891) — математик и механик, первая в мире женщина-профессор математики, автор повести «Нигилистка» и книги «Воспоминания». «Нигилистка» (1884) — отчасти автобиографическая книга об эмансипированной женщине в среде революционного народнического движения 1870-х годов. Повесть была опубликована за границей только после смерти Ковалевской, на шведском и русском языках. Позже переведена на многие европейские языки. ⁠ ?

М. Н.: Нет, Ковалевская всё-таки нет. Но здесь мы спустимся в субъективный разговор. Ковалевская чрезвычайно интересная фигура. И литераторство, мне кажется, следует рассматривать как часть её биографических стратегий. Это, знаете, как у Коллонтай Александра Михайловна Коллонтай (урождённая — Домонтович; 1872–1952) — государственная деятельница, дипломатка. Участвовала в революционном движении с 1890-х годов. После революции была народным комиссаром общественного призрения, тем самым став первой женщиной-министром в истории. Была инициатором создания женского отдела ЦК РКП(б). С 1930 по 1945 год Коллонтай — советский посол в Швеции. Автор повестей, рассказов и множества статей о правах женщин. ⁠ есть художественная проза, которую, при всём уважении к ней как к теоретику и так далее, читать крайне трудно. Она просто не очень хорошо написана в силу разных обстоятельств. Возвращаясь к тому, кого бы я включила в учебник… это, конечно, Елена Ган Елена Андреевна Ган (урождённая — Фадеева; 1814–1842) — писательница, автор журналов «Библиотека для чтения» и «Отечественные записки». Родственница поэтессы Евдокии Ростопчиной и мемуаристки Екатерины Сушковой. Автор повестей «Утбалла» и «Джеллаледдин», «Медальон», «Суд света», «Теофания Аббиаджио», «Воспоминание Железноводска» и произведения «Напрасный дар». ⁠ , может быть, Мария Жукова Мария Семёновна Жукова (урождённая — Зевакина; 1804–1855) — писательница, художница и путешественница. Первая, изданная анонимно публикация, «Вечера на Карповке», была отмечена Виссарионом Белинским. Опубликовала повесть «Падающая звезда» в «Отечественных записках», сотрудничала с журналами «Библиотека для чтения», «Сын отечества» и «Литературной газетой». В последние годы зарабатывала копиями с картин известных художников в Эрмитаже. ⁠ .

Л. О.: А XX век? Там же, по сути, представлены Ахматова и Цветаева, если мы говорим про школу.

Е. П.: Петрушевская немного.

Л. О.: Петрушевская в старших классах.

М. Н.: И Гиппиус, кажется. Во всяком случае, у нас она была в программе. Если говорить про весь XX век, безусловно, Елена Шварц. Белла Ахмадулина, кстати, наверняка есть…

Л. О.: Отметим, что мы говорим в основном о поэтессах. А если говорить о прозе?

М. Н.: Я считаю, что гениальная вещь «Неделя как неделя» Натальи Баранской Наталья Владимировна Баранская (1908–2004) — писательница. Окончила Высшие государственные литературные курсы. Мать и муж Баранской были в разное время сосланы в лагеря. Работала в Государственном литературном музее и Музее Пушкина; после отказа подписать письмо с осуждением Бориса Пастернака и участия в вечере Анны Ахматовой была вынуждена уйти из музея и начала писать. Первые рассказы публиковались в журнале «Новый мир» в 1968 году, а широкую известность Баранской принесла повесть «Неделя как неделя» (1969). ⁠ . Такая компактная повесть. Как если бы «Улисс» был написан от лица Молли Блум. Это поток сознания женщины, которая, работая в каком-то НИИ, одновременно пытается сделать карьеру, приготовить котлеты на всех, и при этом у неё совершенно нет времени, она не может себе пуговицу на рубашке пришить. Такой бесконечный комок дел, который катится, катится и катится. Её вообще интересно рассматривать именно в сравнении с городской прозой… «Обменом» Трифонова. Там же есть персонаж — его жена, которая какие-то делишки тёмные делает, но на самом деле просто устраивает быт семьи и карьерой мужа занимается. То есть пока мужчины в НИИ сидят и думают: «Ах, предавать мне или не предавать, делать или не делать?» — женщины уже кандидатские защитили, детей родили и всё на себе тащат. Баранскую очень интересно в этом смысле поставить рядом с Трифоновым, которого я на самом деле очень люблю, вот как-то их посравнивать. 

Потом я бы Ларису Рейснер Лариса Михайловна Рейснер (1895–1926) — революционерка, писательница и журналистка. В юности вместе с отцом выпускала политический журнал «Рудин», в котором публиковались в том числе Осип Мандельштам и Всеволод Рождественский. В 1916–1917 годах пережила роман с Николаем Гумилёвым. Во время революции стала секретарём Луначарского, во время Гражданской войны работала корреспондентом «Красной звезды» и «Известий». Самый известный её роман «Фронт» — редкий образец военной прозы, написанной женщиной. ⁠ включила, «Фронт»… Обязательно, потому что её немножко жаль. Это, наверно, такой тип людей, который появляется в определённых исторических обстоятельствах, вспыхивает, как комета, и быстро гаснет. На мой взгляд, она была просто первоклассным прозаиком. И «Фронт» — прекрасная экспрессионистская проза, её интересно читать, там много всего намешано. У нас есть её первые, ранние опусы, и можно проследить, как она эволюционировала в большого интересного писателя. 

Е. П.: Прочтёте нам напоследок любимое стихотворение Анны Буниной?

М. Н.: Да, с большим удовольствием. Я прочту тот самый «Разговор между мною и женщинами», написанный в 1811 году.

Женщины: Сестрица-душенька, какая радость нам!
Ты стихотворица! на оды, притчи, сказки
Различны у тебя готовы краски,
И верно, ближе ты по сердцу к похвалам.
Мужчины ж, милая… Ах, боже упаси!
Язык — как острый нож!
В Париже, в Лондоне, — не только на Руси, —
Везде равны! заладят то ж да то ж:
Одни ругательства, — и всё страдают дамы!
Ждём мадригалов мы, — читаем эпиграммы.
От братцев, муженьков, от батюшков, сынков
Не жди похвальных слов.
Давно хотелось нам своей певицы!
Поёшь ли ты? Скажи иль да, иль нет.

Я: Да, да, голубушки-сестрицы!
Хвала всевышнему! пою уже пять лет.

Женщины: А что пропела ты в те годы?
Признаться, русскому не все мы учены,
А русские писанья мудрены,
Да, правда, нет на них теперь и моды.

Я: Пою природы я красы,
Рогами месяц в воду ставлю,
Счисляю капельки росы,
Восход светила славлю,
Лелею паствы по лугам,
Даю свирели пастушкам,
Подругам их цветы вплетаю в косы,
Как лён светловолосы;
Велю, схватясь рука с рукой,
Бежать на пляску им с прыжками,
И резвыми ногами
Не смять травинки ни одной.
Вздвигаю до небес скалы кремнисты,
Сажаю древеса ветвисты,
Чтоб старца в летни дни
Покоить в их тени.
Ловлю по розам мотыльков крылатых,
Созвав певцов пернатых,
Сама томлюся я
В согласной трели соловья.
Иль вдруг, коням раскинув гриву,
Велю восточный ветр перестигать,
До облак прах копытами взметать.
Рисую класами венчанну ниву,
Что, вид от солнечных лучей
Прияв морей,
Из злата растопленных,
Колышется, рябит, блестит,
Глаза слепит,
Готовят наградить оратаев смиренных.
Природы красотой
Глас робкий укрепляя свой,
Вдруг делаюсь смелее! 

Женщины: Эге! какая ахинея!
Да слова мы про нас не видим тут…
Что пользы песни нам такие принесут?
На что твоих скотов, комолых и с рогами?
Не нам ходить на паству за стадами.
Итак, певица ты зверей!
Изрядно!.., но когда на ту ступила ногу,
Иди в берлогу,
Скитайся средь полей,
И всуе не тягчи столицы.

Я: Нет, милые сестрицы!
Пою я также и людей.

Женщины: Похвально! но кого и как ты величала? 

Я: Подчас я подвиги мужей вспевала,
В кровавый что вступая бой,
За веру и царя живот скончали свой,
И, гулом ратное сотрясши поле,
Несла под лавром их оттоле,
Кропя слезой.
Подчас, от горести и стонов
Прейдя к блюстителям законов,
Весельем полня дух,
Под их эгидою беспечно отдыхала.
Подчас, к пиитам я вперяя слух,
Пред громкой лирой их колена преклоняла.
Подчас,
Почтением влекома,
Я пела физика, химиста, астронома.

Женщины: И тут ни слова нет про нас!
Вот подлинно услуга!
Так что же нам в тебе? На что ты нам?
На что училась ты стихам?
Тебе чтоб брать из своего всё круга,
А ты пустилася хвалить мужчин!
Как будто бы похвал их стоит пол один!
Изменница! Сама размысли зрело,
Твоё ли это дело!
Иль нет у них хвалителей своих?
Иль добродетелей в нас меньше, чем у них! 

Я: Всё правда, милые! вы их не ниже,
Но, ах!
Мужчины, а не вы присутствуют в судах,
При авторских венках,
И слава авторска у них в руках,
А всякий сам к себе невольно ближе.