Стиль Федра — сухой, сжатый, логически чёткий, схематизирующий, обобщающий, оценивающий. <...> Сочетание басен с биографическим фоном было новшеством самого Федра.

М. Л. Гаспаров. Античная литературная басня (Федр и Бабрий)

Моя знакомая немка… видимо, расслышала что-то в моих письмах и написала на не очень хорошем русском языке: «Каковы ваши жгучие несчастья? выговоритесь! Ведь хорошие старые повести так обычно и начинаются — или в поезде, или за границей». Я ответил: у меня жгучих несчастий нет, у меня только холодные.

М. Л. Гаспаров. Из письма к И. Ю. Подгаецкой

В «Записях и выписках» слово «переводчик» (одна из главных ипостасей автора) поясняется афоризмом: «У всех переводчиков есть и настоящие, задушевные стихи, — кроме настоящих переводчиков». Эта сентенция вызывает к жизни воспоминание Гаспарова ¹ Гаспаров М. Л. Записи и выписки. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 157. ⁠  о том, как он однажды выступил ответчиком по абсурдному обвинению в плагиате басни:

В суд меня вызывали пока один раз в жизни. Дело было так. Я перевёл басни Федра и Бабрия. Бабрия раньше никто не переводил, а Федра переводил известный Иван Барков: два издания, второе в 1787[-м]. В городе Ярославле, на одном чердаке (именно так) эта книжка 1787 г. попалась местному графоману, фамилии не помню. Он рассудил, что такая старая книга могла сохраниться лишь в единственном экземпляре и что такой ценный перевод необходимо довести до советского читателя — конечно, отредактировав. У Баркова было написано: «Плешивой дал себе горазду апляуху, / Хотев убить его куснувшу в темя муху» — он переделал «горазду» на «огромну оплеуху». Свою переработку он послал в Академию наук с приложением других своих сочинений: стихи, басни, теоретический трактат, поэма «Юдифь», трагедия «Враги». Никакого ответа, но через полгода в издательстве Академии наук выходит тот же Федр в переводе Гаспарова. Понятно: переводчик познакомился с его трудом и присвоил его плоды, иначе откуда он мог узнать о баснях Федра? Иск о плагиате, доверенность на привлечение к суду по месту жительства. Районный суд был в замоскворецком переулке, вход через подворотню, тесные коридоры углами, зимняя грязь на рассевшихся полах. Заблудившись, я попал в зал заседаний: дело о разводе, у молодого мужа оглохла жена и стала бесполезна по хозяйству, она измученно смотрела на судью и отвечала невпопад. Когда я нашёл нужную дверь, меня дольше всего спрашивали, правда ли я переводил стихами прямо с латинского, неужели знаю язык. Ярославскому истцу назначили адвоката — торопливую завитую женщину. Сели в коридоре, я положил перед ней перевод истца и свой перевод. Она сравнила две страницы, вскочила и побежала отказываться от защиты. Потом истец прислал ещё письмо: «Враги мои, стремясь навязать мне в соавторы некоего Гаспарова и застращав адвоката такую-то... но я не остановлюсь, ещё грознее станут мои басни, ещё страшнее мои трагедии». Прилагалась басня «Соавтор и бандит»: «Злодей, увидев человека, — подстерёг и задержал; и, ручек у него найдя на четверть века, — как кудесник, угадал, — что перед ним Соавтор оказался. Злодей был добр и мигом рассмеялся...» и т. д.; конец: «но берегись вперёд — и знай, с кем ты имеешь дело!» Стиховедчески интересный текст: свободное чередование ямбов и хореев. Судья — прямая и сухая женщина без возраста — с досадой в голосе сказала мне, что суд закрывает дело за недоказанностью обвинения.

Действие этой истории относится, как указывает сам автор, к самому началу 1960-х годов: басни Федра Федр (ок. 20 до н. э. — ок. 50 н. э.) — древнеримский поэт-баснописец. Был вольноотпущенником императора Октавиана Августа. Переводил басни Эзопа и писал собственные в эзоповском ключе. ⁠ и Бабрия Бабрий (II в. н. э.) — древнегреческий поэт. Известен пересказами басен Эзопа и собственными баснями в эзоповском ключе. ⁠ в переводе Гаспарова вышли в свет в 1962 году в «Литературных памятниках» Издательства Академии наук, а рукопись произведений истца попала в Академию за полгода до этого. Примечательно, что в этот период в советской прессе разворачивается дискуссия о переводческих плагиатах, связанная с утверждением нового законодательства об авторском праве (1961). В отличие от прежних литературных скандалов о недобросовестности конкурирующих переводчиков в СССР (достаточно вспомнить дело о «плагиате» Осипа Мандельштама В 1927 году Осип Мандельштам по заказу издательства «Земля и фабрика» выполнил литературную обработку двух переводов «Легенды об Уленшпигеле» Шарля де Костера — Аркадия Горнфельда и Василия Карякина. По ошибке издательства он был указан на титульном листе вышедшей книги как переводчик. Последовал скандал в печати, в ходе которого на Мандельштама обрушились с обвинениями в плагиате переводчик Горнфельд и критик Давид Заславский, написавший о Мандельштаме оскорбительную статью. В защиту Мандельштама выступили несколько коллег, в том числе Борис Пастернак, Илья Сельвинский и Михаил Зощенко. Дело об «Уленшпигеле» стало одним из самых болезненных переживаний в жизни Мандельштама — его отголоски слышны в «Четвёртой прозе». ⁠ ), в 60-е годы в центре общественного внимания оказывается проблема научной экспертизы. «Что такое переводческий плагиат? — спрашивал Я. Рецкер в статье «Плагиат или самостоятельный перевод? (Об одной судебной экспертизе)», опубликованной в книге «Тетради переводчика» под ред. Л. С. Бархударова в 1963 году. — Даже закон, предусматривающий любое правонарушение, об этом умалчивает. Не нашли мы ничего по этому вопросу и в специальной литературе » ² «Единственным источником, содержащим наводящие мысли о поведении экспертизы по делу о плагиате перевода», автор статьи называет книгу А. И. Ваксберга «Издательство и автор. Правовые взаимоотношения» (М., 1958), где на страницах 106–107 приводилась резолюция суда, что «перевод Ю. существенно отличается от перевода М. по своим художественным качествам, композиционному строению, разработке характеров, образности и словарю». ⁠ . 

Предлагаемую автором методологию экспертизы (комплексный анализ одного показательного иска) хорошо иллюстрируют заголовки разделов этой статьи: «Об эквивалентах и контекстуальных соответствиях», «О роли многоточия», «О переводческом эксперименте», «Маскировка плагиата?», «Об ошибках в сопоставляемых переводах» и, наконец, «О передаче художественного замысла автора». 

Следует заметить, что, при всей абсурдности обвинения, ситуация, в которую попал известный филолог-переводчик, была весьма неприятной. Истец, очевидно, апеллировал к статье 141 УК РСФСР, устанавливавшей ответственность за нарушение авторских и изобретательских прав, определявшей понятия плагиата и формулировавшей ответственность не только за присвоение чужого труда, но и незаконное его воспроизведение и распространение, а также за принуждение к соавторству (отсюда и образ соавтора в письме и стихотворной инвективе истца). По закону плагиатор мог быть оштрафован на сумму до 500 рублей, приговорён к компенсации пострадавшей стороны или лишён свободы на срок до одного года. 

В приведённом выше мемуаре Гаспаров пародирует дело о «переводческом плагиате», предлагая взамен юридически формальной (правда ли он переводил стихами прямо с латинского? неужели он знает латинский язык?) историко-филологическую экспертизу: сам истец оказывается вором, обнаружившим, как установил учёный, на чердаке в провинции редкое издание басен Федра в переводе Ивана Баркова и заимствовавшим оттуда басню о плешивом и мухе, которую он халтурно отредактировал и переслал в числе других своих произведений в Академию наук.

Между тем в этом историческом анекдоте, представляющем собой «физиологический очерк» унылого советского судебного быта, есть как минимум одна примечательная неточность и несколько подозрительных странностей. 

Так, ветхий стих из басни Федра (V, 3), который якобы отредактировал ярославский графоман, в переводе Баркова звучит иначе, гораздо ближе к «поправленному » ³ Русская басня ХVIII и ХIХ века: собрание сочинений. СПб.: Диля, 2007. С. 300. ⁠ : 

Плешивый дал себе жестоку апляуху,
На лысине убить хотев куснувшу Муху.
Тогда смеясь рекла: Желал судьбы моей,
Что бедна лысине коснулась тварь твоей.

В таком виде эта басня была опубликована в 1787 году ⁴ Федра, Августова отпущеника, Нравоучительныя басни. С Езопова образца сочиненныя, а с латинских российскими стихами преложенныя, с приобщением подлинника Академии наук переводчиком Иваном Барковым. 2-м тиснением. СПб., 1787. С. 151. ⁠ , и в таком виде её процитировал в 1966 году учитель и соавтор Гаспарова Фёдор Петровский в сборнике, где была также опубликована известная статья Михаила Леоновича о стиле Федра и Бабрия ⁵ Петровский Ф. А. Крылов и античная басня // Язык и стиль античных писателей. Л.: Изд-во ЛГУ, 1966. C. 148. Автор связывает эту басню с крыловским «Пустынником и медведем», где услужливый дурак камнем бьёт по темени мужика, чтобы согнать муху. ⁠ . Скорее всего, Гаспаров цитировал этот фрагмент из барковского перевода по памяти (то есть из 1990-х годов).

В целом вся эта история представляется очевидной стилизацией под старину. «Тут всё есть, коли нет обману» — и упоминание Федра, ещё в эпоху Возрождения ставшего жертвой плагиата, и посылка в Академию наук литературных трудов а-ля граф Хвостов, и включённые в неё странные для 1960-х годов неоклассические произведения (басни, учёный трактат, поэма «Юдифь» ⁶ Не является ли упоминание «Юдифи» здесь намёком на мистификацию? Как известно, незаконченную поэму Пушкина «Юдифь» постарался «реконструировать» мистификатор С. Бобров — один из любимых авторов Гаспарова. ⁠ , трагедия «Враги»), и упоминание «чердака», где якобы был обнаружен ветхий барковский перевод басен Федра (вспоминаются не только известная пушкинская рифма «чердаков — Свистов» (Барков), но и старые книги, обнаруженные на чердаке служанкой воображаемого летописателя села Горюхина И. П. Белкина), и общая судейская тема с полубасенными ответвлениями (глухая жена, отвечающая невпопад на вопросы), и обвинение в плагиате, столь характерное для бурных литературных полемик XVII — XVIII веков, и, конечно же, образ сутяжника-графомана, «подкреплённый» цитатами из его архаизированного ответа-инвективы. В свою очередь, само название басни графомана-доносчика «Соавтор и бандит» отсылает к целому ряду басенных заголовков, например классическому «Вор, сочинитель книг и судья» Фёдора Эмина Фёдор Александрович Эмин (1735–1770) — писатель, переводчик, журналист. Сведения о ранней и, видимо, авантюрной биографии Эмина скудны и противоречивы; в 1761 году он после долгих странствий оказался в России и вскоре активно занялся литературой. Автор и переводчик нескольких приключенческих, назидательных и любовных романов, басен, трёх томов «Российской истории». Издавал сатирический журнал «Адская почта». Сын Эмина Николай также стал популярным писателем. ⁠ (на схожий сюжет).

Наконец, абсурдный текст ответа обиженного истца («Злодей был добр» и т. п.) представляет собой не только бездарные стихи провинциального стихоплёта, имеющие «стиховедческий интерес» для исследователя русских классических метров ⁷ Как любезно указал нам Игорь Пильщиков, смешение ямба и хорея интересовало М. Л. Гаспарова, «поскольку, по его собственной характеристике, «в русских двухсложных размерах недопустимо». Исключения здесь редки, «обычно в детских и шуточных стихах (где ритм ударений внутри строки чётче): «Идёт бычок, качается, Вздыхает на ходу: Ох, доска кончается, Сейчас я упаду!» (Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. М.: Фортуна Лимитед, 2003. С. 163.) ⁠ , но и пародическую имитацию «хвостовских» притч кн. П. А. Вяземского и арзамасцев (и, может быть, стихотворение капитана Лебядкина о полном мухоедства стакане, укоренённое в той же традиции). Наконец, грозный и метрически неконвенциональный финал басни ярославского стихотворца — настоящего плагиатора в этом сюжете — «но берегись вперёд — и знай, с кем ты имеешь дело!» — является почти дословным воспроизведением знаменитой (хрестоматийной) морали из басни Ивана Крылова о мальчике и змее, предупреждающей: «Но берегись вперёд — и знай, с кем шутишь!» Иначе сказать, гаспаровский кляузник, как и подобает басенному ложному стихотворцу, «ворует» у других и в своём гневном ответе обвинённому им в плагиате «соавтору».

Разумеется, мы не утверждаем, что Гаспаров выдумал этот иск (подобные обвинения постоянно встречаются в судебной практике и в наши дни эмоционально обсуждаются в социальных сетях). Но очень похоже, что он сознательно и остроумно закамуфлировал под реальный случай свою литературную по форме и ироническую по содержанию игру.

Увы, у нас нет сейчас возможности проверить достоверность фабулы этого анекдота в архивах Замоскворецкого суда и Академии наук 1960-х годов. Но — чисто гипотетически, пользуясь «правом Щебня» (см.: Илья Виницкий. О чём поют кабиасы. Записки свободного комментатора. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2025), мы можем попробовать идентифицировать ярославского сочинителя «Юдифи» и «Врагов» и расширить историко-культурный контекст гаспаровского анекдота. 

Был ли этот мальчик? Кого на самом деле «кусает» автор? Почему и в какой связи вспоминает он этот случай в конце 1990-х годов?

Погадаем на басенной гуще.

Замечательно, что начало 1960-х годов, когда выходит гаспаровский перевод Федра и Бабрия, отмечено в советской сатирической поэзии вспышкой интереса к так называемым коротким басням. Мы не будем здесь вдаваться в причины возникновения этого феномена (возможно, выражающего «строго-простодушно-морализаторский» дух хрущёвского времени), но остановимся на одном поэтическом сборнике, напечатанном в Ярославле в 1962 году. Речь идёт о книжке некоего Павла Ивановича Тихонова «Кто виноват? Короткие басни» с иллюстрациями Н. Кирсанова, вышедшей в серии «Библиотечка «Стрелки» Ярославского книжного издательства. В статье М. Рудова «О жанровом своеобразии короткой басни» (Научные труды Киргизского гос. университета. Серия филологии. Вып. 13. Бишкек, 1968), посвящённой басенному буму начала 60-х (басни С. Смирнова, А. Малина и других авторов), сборник Тихонова служит иллюстрацией общего тезиса автора:

Ещё большие неудачи постигают других приверженцев жанра короткой басни. Зачастую из-под их пера появляются на свет мнимозначительные суждения, напыщенные фразы или натянутые уподобления, которые просто невозможно назвать баснями. Дело, конечно, не в том, как их назвать, а в том, что своей беспомощностью, банальностью суждений и отсутствием смеха они дискредитируют басенный жанр. 

В качестве выразительного примера в статье приводится графоманская басня Тихонова «Гордый дуб», прелагающая классический сюжет: 

Дуб дружбу не питал к ветле. 
Паркетом стал, скучает по метле. (С. 16)

Или ещё один образец:

Вот луковица трётся возле глаз. 
Кто вас обидел? Я ему сейчас! (С. 22)

Есть в этом сборнике и стихотворение об обиженном авторитете-светиле Гнилушке (с. 29). 

К сожалению, о Павле Ивановиче Тихонове мы знаем только то, что он родился в 1920 году в деревне Юрьево Ярославской области и опубликовал в Ярославле в 1970-е годы графоманскую поэму-сказку «Иван-сирота и девица-красота» (1971) и повесть «Юровские ребята» (1977). О склонности Тихонова к сутяжничеству нам ничего не известно, но соблазнительно предположить, что он и был тем самым возмущённым сочинителем, который обвинил Гаспарова в плагиате.  

Конечно, это только фантазия (требующая документальной верификации), но едва ли мы ошибёмся, если предположим, что эта исторически колоритная история сознательно выстраивается самым известным российским исследователем (и практиком) басенного жанра как филологическая притча с каким-то неизвестным ключом. Только не очень понятно, какую именно мораль должен вынести из этой истории читатель: на воре шапка горит? судебное разбирательство о плагиате принадлежащего всем и никому жанра басни безумно? жизнь учёного полна абсурда? от тюрьмы и от сумы даже умну и горазду нельзя зарекаться? мух надо бить, невзирая на последствия? 

Начнём с того, что, по всей видимости, Гаспаров неслучайно выбирает из всех барковских переводов Федра именно этот приложенный к делу о плагиате текст (цитируя его, как мы предположили, по памяти). Михаил Леонович, несомненно, был хорошо знаком с теоретической аурой этой басни о мужике и мухе в истории филологии конца XIX — XX века. Именно в этом тексте Александр Потебня Александр Афанасьевич Потебня (1835–1891) — украинский филолог, лингвист и философ. Изучал славянский фольклор и славянские языки. Испытал влияние филологических идей Вильгельма фон Гумбольдта. Автор важных работ по грамматике, поэтическому языку, основополагающих работ по украинистике. Автор концепции внутренней формы слова. ⁠ обнаружил симптоматически странное «отсутствия единства» между описанным действием и моралью, которое мы отметили и в гаспаровском анекдоте:

Муха укусила лысого за обнажённую голову. Тот хотел её убить и нанёс себе только тяжёлый удар. Тогда муха, смеясь, сказала: «Ты хотел смертью наказать маленькое насекомое за лёгкий укол; а что ты сделаешь себе, если ты к обиде присоединил оскорбление?» Он ответил: «С собой я легко примирюсь, так как я не имел в виду оскорбления; но тебя, презреннейшее животное, которому доставляет удовольствие пить кровь человеческую, я желал бы умертвить хотя бы и с большею болью». Этот пример учит, что заслуживает прощения тот, кто случайно делает ошибки. Всякий же, вредящий сознательно, по моему мнению, заслуживает наказания. 

Если мы обратим внимание на построение этой басни, утверждал Потебня, то можем заметить, что она «могла быть окончена гораздо раньше»: 

Муха укусила человека, тот ударил самого себя; человек, который желает отомстить врагу, наносит себе вред. Но затем начинается новая басня. Муха говорит: если меня за ничтожный укол наказывать смертью, то как должен ты наказать себя? Такого рода построение называется отсутствием единства действия. Писатель, конечно, волен это делать, но только каждый раз, как он это сделает, цельность рассказа нарушается.

Александр Потебня. Из лекций по теории словесности. Басня, пословица, поговорка

Это наблюдение украинского учёного, как известно, было положено Львом Выготским в основу теории психологического напряжения (противочувствия) между фабулой и сюжетом стихотворной басни:

К тому же выводу приходит Потебня из анализа басни Федра о человеке и мухе. Он говорит: «Мы видели, какая цель басни: она должна быть постоянным сказуемым переменчивых подлежащих. Как же эта басня может служить ответом на известный вопрос, когда она в себе заключает разнообразные ответы? Иногда сам баснописец (а именно это делает Федр) весьма наивно указывает на сложность своих басен, то есть их практическую негодность». <...> 

Следовательно, две половины басни противоречат одна другой не по содержанию… <...> Здесь совершенно явно басня рассказывается в приёме литературной маски, и, если взять ту мораль, которую автор выводит из своей басни, мы увидим, что она ни в малой степени не вытекает из самого рассказа и скорей служит шуточным дополнением к тону всего рассказа.

«Тонкий яд» поэтической басни, по Выготскому, заключается в аффективном противоречии и его разрешении «в коротком замыкании противоположных чувств». В этой психологической реакции, переживаемой читателем, исследователь находит зерно эстетического эффекта, свойственного более «высоким» жанрам — от лирического стихотворения до новеллы.

Примечательно, что в книге «Античная литературная басня (Федр и Бабрий)» Гаспаров цитирует приведённое выше заключение Потебни в специальном примечании. По мнению филолога (в целом близкому к интерпретации Выготского), в этой басне имеет место не «отсутствие единства действия», то есть оплошность автора, а сознательное переосмысление сюжета в духе оправдания отмщения, которое он связывает с индивидуальным отношением римского баснописца к жизни: «логика сюжета скорее требовала бы осуждения мести («мcтящий вредит самому себе»), но Федр прибавляет к сюжету ещё один член и превращает басню в апологию мести». (Заметим, что Гаспаров подробно останавливается в этой книге на вопросе о том, кому и за что мстил в своём творчестве Федр.)

Вернёмся к «делу о плагиате» Гаспарова в контексте «апологии мести», описанной филологом-переводчиком. 

Совершенно очевидно, что проблема плагиата («механизмов плагиата» ⁸ Studia metrica et poetica: сборник статей памяти Петра Александровича Руднева. СПб.: Академический проект, 1999. С. 16. ⁠ ), бумерангом обрушивающегося на истинного виновника, весьма занимала исследователя (Гаспаров в качестве дефиниции этого понятия использовал лесковское словечко «умоокрадение» ⁹ Гаспаров М. Л. Записи и выписки. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 397. Гаспаров ссылается здесь на статью писателя 1888 года «Пресыщение знатностью» (т. 11, с. 176). Между тем такого слова в значении «плагиат» у Лескова нет. По означенному адресу мы находим упоминание славившегося неистовством орловского губернатора П. И. Трубецкого, который был «человек невежественный и, по выражению еп<ископа> Смарагда, — «умоокраденный» (то есть умалишённый, идиот). Очередная мистификация филолога, близкого по духу к Лескову? См. о фиктивных цитатах у Лескова: Майорова О. Е. «Непонятное» у Н. С. Лескова: О функции мистифицированных цитат // Новое литературное обозрение. 1994. № 6. С. 59–66. ⁠ ). Так, лексема «эпиграф» в «Записях и выписках» (изд. 2012 года) иллюстрируется поучительной историей (почти басней) о том, как азербайджанский композитор Джевдет Гаджиев «написал сочинение, переписав Шостаковича и лишь орнаментировав на восточный лад». Это воровство, рассказывает Гаспаров, заметили, «встало дело о плагиате», композитор поспешил к Шостаковичу и принёс от него записку (вроде, если позволить себе литературную ассоциацию, «справки» борову Николаю Ивановичу, напечатанной голой вампиршей): «Подтверждаю, что сочинение Г. не имеет с моим ничего общего». «Шостакович, чтобы отстали, подписывал всё», — комментирует Гаспаров и язвительно заключает: «Эту записку надо бы печатать эпиграфом при сочинении Гаджиева, но где она — сейчас неизвестно» ¹⁰ Гаспаров М. Л. Записи и выписки. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 283–284. ⁠ .

Ирония Гаспарова, осмелимся предположить, заключается в том, что композитор-плагиатор, имевший репутацию «отца-основателя» азербайджанского симфонизма, был известен страстью давать своим произведениям (и их частям) политически корректные литературные эпиграфы. Например, эпиграфом к Четвёртой (Ленинской) симфонии (1956) он взял слова М. Горького: «Нет сил, которые могли бы затемнить факел, поднятый Лениным в душной тьме обезумевшего мира» ¹¹ 55 советских симфоний. Л.: Советский композитор, 1961. С. 46. Каждой из частей Шестой (Октябрьской) симфонии (1979), согласно оценкам исследователей, «был предпослан эпиграф из классической или современной поэзии», освящавший разные этапы истории «первого в мире государства рабочих и крестьян», увиденного глазами очевидца и прочувствованного «сердцем художника». Кязимова Л. Эволюция программности в симфониях Дж. Гаджиева (1950–1990-е годы) // Южно-Российский музыкальный альманах. 2016. C. 81. Свою последнюю, Восьмую, симфонию, названную «Его выбрало время» (1995), композитор посвятил лидеру страны Гейдару Алиеву. Симфония озвучивала недавнюю историю Азербайджана от распада Советского Союза и «армянской агрессии» до «укрепления азербайджанской государственности, её вооруженных сил и возрастания авторитета Азербайджана на международной арене» (Таирова Ф. Дмитрий Шостакович и азербайджанская музыкальная культура. Баку: Нурлан, 2006. С. 254). ⁠ . «Можно искренне приветствовать смелость авторского замысла и его талантливое решение», — писал в похвалу этой симфонии учитель Гаджиева Шостакович.

Любопытно, что «записка», о которой пишет Гаспаров, сохранилась в архиве азербайджанского композитора и была опубликована Аризом Абдулалиевым в бакинском журнале Musiqi Dünyası в 2016 году. Речь идёт о напечатанном на машинке письме Шостаковича лидеру Азербайджанской ССР Гейдару Алиеву от 26 сентября 1971 года, в котором говорится, что использование Гаджиевым одной из фуг Шостаковича в 1954 году ¹² В архиве Гаджиева сохранился экземпляр издания «24 прелюдий и фуг для фортепиано» Шостаковича (1953) с дарственным автографом. ⁠ является не «плагиатом», а творческим экспериментом молодого композитора, стремившегося насытить полифоническую структуру произведения «элементами азербайджанской народной музыки»: 

Джевдет Гаджиев никогда не рассматривал эту работу как своё собственное сочинение, не претендовал на авторство и публикацию и не имел никаких корыстных поползновений. В течение многих лет я знаю Джевдета Гаджиева как одного из наиболее ярких советских композиторов, как видного музыкального деятеля Азербайджана, а также как абсолютно порядочного и честного человека. Обвинение Джевдета Гаджиева в плагиате вызывает по меньшей мере недоумение. 

В заключении письма Шостакович просит Алиева «вмешаться в это дело и сделать всё возможное для восстановления доброго имени Джевдета Гаджиева» ¹³ Абдулалиев А. Новые документы о творческой биографии Дмитрия Шостаковича. Цит. по: http://www.musigi-dunya.az/pdf/67/5.pdf. Заметим, что и самого Шостаковича обвиняли в плагиате (композитор А. Чернявский в 1972 году). ⁠ . В следующем году Бюро ЦК КП Азербайджана, возглавляемое Гейдаром Алиевым, присвоило Шостаковичу почётное звание народного артиста Азербайджанской ССР (постановление Бюро ЦК КП Азербайджана от 18 апреля 1972 года).

В финале анекдота о записке Шостаковича Гаспаров указывает в скобках источник: «Слышано от Д. Д.» (то есть от самого Шостаковича). Возможно, что композитор так и рассказывал эту историю, но не исключено, что сам Гаспаров стилизовал или мистифицировал (реконструировал) содержание «утерянной» записки ради красного словца и скрытой насмешки над самим уставшим и привыкшим к политическим компромиссам Шостаковичем. Эта двойная адресация (мораль) анекдота, как нам представляется, является своеобразной trademark Гаспарова — честного собирателя «чужих суждений и вестей», не щадящего в этом жанре и самого себя.

В этом контексте «соль» (или «яд») инкрустированной в текст мифо-(жизне-)творческих «Записей и выписок» басни о плешивом и мухе, якобы украденной Гаспаровым у ярославского пиита, видится нам не только в «мстительном» повторении действия федровского героя («горазда апляуха» укусившему настоящего переводчика ничтожному обидчику), но и в иронической насмешке над самим собой и собственной несуразной жизнью, столь характерной для позднего Гаспарова (постоянная для его творчества тема травмы и самомучительства). «Мне кажется, — пишет проницательная Нина Брагинская, — что беспощадность к себе в «Записях и выписках» — не просто суровость, даже несправедливость — смягчается тем, каким Гаспаров представляет себя в письмах к людям, в чьих добрых чувствах он уверен. Но, публикуя свой автопортрет, пусть и сложенный из того, что читал и отчёркивал, слышал и считал нужным запомнить, М. Л. открывал себя вообще миру, от которого не ждал снисхожденья. И превращал саморепрезентацию в род покаяния» ¹⁴ Ваш М. Г. Из писем Михаила Леоновича Гаспарова. М.: Новое издательство, 2008. С. 107. ⁠ . 

Попробуем под этим углом зрения прочитать тот самый, созданный в начале 1960-х годов, гаспаровский перевод Федра, который злобный ярославский графоман счёл украденным у него ¹⁵ Федр и Бабрий. Басни / пер. М. Л. Гаспарова. М.: Издательство АН СССР, 1962. Цит. по: https://basnja.ru/fables/phaedrus/лысый-и-муха-r2974/ ⁠ :

Укусила муха человека в лысину;
Хватив по ней, он шишку посадил себе.
Она, смеясь: «Ты смертью покарать хотел
Укусик мушки — как же ты самого себя
Накажешь за удар и за бесчестие?»
Ответил: «Я прощу себе вину мою:
Я знаю, что удар мой был нечаянным;
Но тебя, отродье племени презренного,
Которому людскую любо кровь сосать,
Я рад прикончить даже не такой ценой». 

Нас эта басня учит снисхождению
К вине случайной. Кто же вредит намеренно, —
Любой достоин кары, как я думаю. 

В оригинале:

Calvus et Musca

Calvi momordit musca nudatum caput; 
Quam opprimere captans alapam sibi duxit gravem. 
Tunc illa inridens: “Punctum volucris parvulae 
Voluisti morte ulcisci; quid facies tibi, 
Iniuriae qui addideris contumeliam?” 
Respondit: “Mecum facile redeo in gratiam,
Quia non fuisse mentem laedendi scio.
Sed te, contempti generis animal improbum, 
Quae delectaris bibere humanum sanguinem, 
Optem carere vel maiore incommodo”. 
Hoc argumento venia donari decet,
Qui casu peccat. Nam qui consilio est nocens,
Illum esse quavis dignum poena iudico.

Буквальный перевод ¹⁶ Выражаю признательность Всеволоду Зельченко за перевод этой басни. ⁠ :

Лысый и муха

Плешивого укусила муха в голую голову.
Пытаясь прихлопнуть её, он нанёс себе сильную затрещину.
Тогда муха, насмехаясь, [сказала]:
«Ты хотел смертью отомстить за укус крошечного крылатого существа?
А что же ты сделаешь с собой,
раз уж добавил унижение?»
Он ответил: «С собой мне помириться легко,
ведь я знаю, что не хотел сделать [себе] зла.
А вот от тебя — подлое создание презренного рода,
что наслаждается тем, что пьёт человеческую кровь, —
я был бы рад избавиться даже и ценой большего неудобства».

Эта басня учит, что прощения достоин тот,
кто причинил вред случайно,
ведь кто делает зло преднамеренно —
того я считаю достойным любого наказания.

Как видим, Гаспаров предлагает очень точный  (хотя и звучащий полемически «коряво» для русского слуха) литературный перевод, завершающийся, как и в оригинале, характерным для Федра (и редким для жанра) использованием первого лица («как я думаю» — «iudico»). Но буквалистская дословность перевода для него как раз и является «пьерменаровским» (если вспомнить известный случай Борхеса) средством выражения «своего», «личного», с помощью полного вживания в «чужое». 

Иначе говоря, древняя короткая басня о плешивом человеке и мухе, соединяющая переводчика с мудрой Античностью и глупой современной эпохой, оказывается своеобразным зеркалом, в котором отражается его собственное лицо.

«У всех переводчиков, — говорится в разделе «Переводчик» в «Записях и выписках», —  есть и настоящие, задушевные стихи, — кроме настоящих переводчиков». Из этого не следует, что последние лишены лирического сознания или добровольно отказываются от него. Напротив: в случае настоящего переводчика Гаспарова чужие тексты, «холодные» басни и безличные словарные выписки трагически сковывают и одновременно излучают горестные обиды, тлеющий долгие годы гнев, душевные травмы, метафизическую растерянность и карающую самоиронию. В каком-то смысле такое аскетическое «противоощущение» чужого можно назвать высшей, тайной и мучительной формой филологического плагиата.

По крайней мере, мы так думаем.

Автор благодарит Всеволода Зельченко, Игоря Пильщикова, Льва Оборина и Марию Хотимскую за ценные замечания.