Начало постмодерна

Начало русского постмодернизма совпадает с разложением советской идеологии. Абрам Терц (Андрей Синявский) шокирует русского читателя, низведя Пушкина с бронзового постамента и поставив на «тонкие эротические ножки»: начинается время ниспровержения авторитетов, иронии, отмены иерархии высокого и низкого в культуре. «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева становится праздником интертекстуальности: стихия языка, свободная смена его регистров и авторефлексия текста получают полную власть над сюжетом, прямое идеологическое высказывание становится невозможным. Начиная с Сорокина и московских концептуалистов штампы советской пропаганды, пустая оболочка отсутствующих смыслов, оказываются благодарным строительным материалом для постмодернистов. Постмодернистское свержение авторитетов в позднесоветской реальности выглядит проявлением свободы как таковой.

Прогулки с Пушкиным

Андрей Синявский1968

Литературоведческое эссе о Пушкине, написанное Андреем Синявским (под псевдонимом Абрам Терц) в исправительной колонии, где автор отбывал срок за публикацию произведений за границей. Ироничные размышления о фигуре великого поэта, лишённые академического придыхания, цитирование рассказов старого лагерника вместо солидных источников, сравнения Пушкина с Хлестаковым и даже с «вурдалаком» были восприняты в эмиграции (и позже в России) как хулиганская выходка и попрание святынь. Сам Синявский определил жанр «Прогулок» как «фантастическое литературоведение». Позже в этом релятивизме, отказе от авторитетов, уравнивании высокого и низкого, серьёзного и смешного обнаружат яркий постмодернистский манифест, который в советском контексте выглядел скорее манифестом свободы, не только от государства, но и от тоталитарных культурных установок.

Москва — Петушки

Венедикт Ерофеев1970

Алкоголик-интеллектуал едет на электричке из Москвы в Петушки, чтобы увидеться с любимой женщиной и сыном. В пути он много пьёт, размышляет на философские темы и погружается в алкогольные галлюцинации. История о пьянице в электричке оборачивается энциклопедией культурной жизни 60-х, с многочисленными отсылками к Библии, русской классике, обыгрыванием клише советской пропаганды. Текст поэмы движется единым потоком, свободно меняя и регистр языка — высокий штиль здесь перемежается матом, — и регистр повествования, возвышенные фантазии соседствуют с физиологическими подробностями. Сюжет образуют не события, происходящие с Веничкой, и даже не перемещение героя по Подмосковью, а драматическое движение его сознания.

Подробнее о книге

Пушкинский дом

Андрей Битов1971

Ленинград, 60-е. Роман описывает жизнь филолога Лёвы Одоевцева, научного сотрудника Пушкинского Дома. В тексте можно разглядеть множество постмодернистских приёмов: усложнение романной конструкции, разрушение линейного времени повествования, рефлексия автора над собственным текстом, ирония, цитатность. Во многом игра в цитаты обусловлена профессией главного героя — литературоведение для Лёвы не только работа, сама его жизнь похожа на литературный музей, путешествие сквозь толщу культурных контекстов. Пушкинский дом выходит за границы академического института: домом великого поэта здесь мыслится весь Ленинград и вся русская литература.

Подробнее о книге

Школа для дураков

Саша Соколов1973

Главный герой — ученик спецшколы, страдающий психическими расстройствами: раздвоением личности, нелинейным восприятием времени, избирательной памятью. Текст строится как поэтический поток его сознания. Привычная реальность ускользает, но вместо неё появляется новая — в ней время течёт в разные стороны, граница между жизнью и смертью стирается, персонажи мерцают. Упорядочивают эту реальность перечисления, которые уравнивают и связывают самые непохожие, казалось бы, случайные вещи и образы. Дебют никому не известного автора становится главным литературным открытием эпохи: американский издатель Карл Проффер отмечает, что «ничего подобного нет ни в современной русской литературе, ни в русской литературе вообще».

Подробнее о книге

Норма

Владимир Сорокин1984

КГБ изымает запрещённую рукопись над названием «Норма», её передают вверх по служебной вертикали и в итоге доверяют читать маленькому мальчику. Рукопись (и, соответственно, текст романа) состоит из не связанных сюжетно частей: зарисовки о том, как советских граждан обязали съедать «норму» фекалий, рассказы, стилизованные под тексты Бунина и соцреализм, список слов с прилагательным «нормальный», описывающий жизнь человека, письма, переходящие в строчки «аааааа». Метафоры здесь материализуются самым буквальным образом, текст на глазах теряет связность и превращается в бессмыслицу. Сквозной сюжет дебюта Сорокина — деконструкция понятия «нормы»: нормы советской жизни, литературного творчества, художественного языка.

Подробнее о книге

Тридцатая любовь Марины

Владимир Сорокин1984

Марина Алексеева преподаёт музыку в заводском ДК, предпочитает секс с женщинами, вращается в диссидентских кругах и ненавидит советскую систему. Однажды она занимается любовью с секретарём парткома под гимн СССР, после чего кардинально меняет свои взгляды на жизнь. Сорокин обыгрывает здесь советские и диссидентские культурные коды, создаёт пародию на жанр производственного романа и советскую литературу в целом. Главный герой «Тридцатой любви» — даже не Марина, а сам текст, который постепенно мутирует, переходя на язык советских передовиц.

Первый субботник

Владимир Сорокин1984

Каждый рассказ сборника строится по принципу соединения несоединимого: тщательная стилизация под соцреализм неожиданно взрывается эпатажной сценой — то поедания экскрементов, то сексуального насилия. Сам Сорокин назвал свои ранние рассказы «бинарными литературными бомбочками». «Первый субботник» не только дискредитирует и десакрализует шаблонные образы соцреализма, он проговаривает запретное, всё то, что было вытеснено в тёмное подсознание литературы.

Каширское шоссе

Андрей Монастырский1986

Автобиографический роман основателя художественной группы «Коллективные действия», ключевой формации московского концептуализма. Монастырский описывает ощущения человека, пребывающего в состоянии психического расстройства. Сумасшествие в романе возникает на религиозной почве — герой переживает мистические видения, общение с Богом, ощущает Христа в себе. «Каширское шоссе» постулирует помешательство ума не как трагедию, а как одно из возможных состояний сознания. Роман становится предтечей и художественным ориентиром психоделической литературы 90-х.

Сквозь прощальные слёзы

Тимур Кибиров1987

Поэма обыгрывает не только массив советских образов и штампов, но и возвышенный стиль агитационной литературы — восклицательным знаком заканчивается практически каждая вторая строка. Шуточное, казалось бы, перечисление имён, вещей, культурных кодов эпохи оборачивается сентиментальным прощанием с ними. У Кибирова образ Советского Союза нужно уже не разрушать — скорее собрать из уцелевших фрагментов и ностальгически увековечить для потомков.

Бесконечный тупик

Дмитрий Галковский1988

Роман состоит из трёх частей: вступительная статья о философе Василии Розанове, эссе об истории русской мысли, составившее исходный текст «Бесконечного тупика», и почти тысяча примечаний к исходному тексту. В сумме эти отрывки образуют гипертекст, написанный от лица Одинокова, авторского альтер эго. Публицистика здесь плавно переходит в философский трактат, а в трактат проникает художественная проза. Фрагменты «Бесконечного тупика» публиковались в начале 90-х в периодике, первое издание вышло только в 1997 году за счёт автора, официальная публикация состоялась ещё спустя десять лет — сложную судьбу книги Галковский объяснил заговором литераторов. Мышление героя «Бесконечного тупика» тоже конспирологично и парадоксально: Одиноков возводит над розановской философией крепость из провокационных умозаключений и одновременно разрушает её трогательными воспоминаниями о трудном детстве и потере отца.

Роман

Владимир Сорокин1989

Дворянин Роман Воспенников уезжает из столицы в деревню своего детства. Идиллия сельской жизни заканчивается несчастным случаем на охоте, после которого сходит с ума не только главный герой, но и пространство самого текста. Сорокин стилизует свой роман под русскую классическую литературу, тщательно воспроизводя все её магистральные образы и сюжеты, чтобы в конечном счёте провозгласить смерть жанра и самой классики.