Вы занимаетесь темой оттепели уже давно, это не первая ваша книга о ней. Как появился замысел нынешней книги — и как вы начали собирать материал именно в таком виде, по хронологии?

Я родился в 1947 году, школу закончил в 1966-м. Причём школа далеко от Москвы, поселковая, в Ростовской области. В Москве и Ленинграде не бывал. И обо всём этом знал только понаслышке. Но у меня было абсолютно чёткое ощущение — сохраняется оно и по сию пору, — что я такой поздний шестидесятник, последыш оттепели. Моё поколение всё-таки успело застать эту эпоху. Бывают исторические периоды, которые Цвейг назвал звёздными часами человечества. Как мне кажется, в российской культуре в XX веке было три таких исторических периода. Один — Серебряный век, второй называется оттепель, третий — «перестройка энд гласность». Периоды колоссального общественного возбуждения и очень бурно идущих процессов, когда каждый новый день приносит новые события. Моя молодость прошла в эпоху, которую называют застоем, и делать «хронику застоя», я думаю, будет гораздо труднее: событий меньше, и какие-то они более блёклые.

Как туда, в Ростовскую область, долетали эти события? Какое эхо оттепели вы помните по школьным годам?

Прямо скажем, с трудом долетали. Я слышал, конечно, про Театр на Таганке. Про существование театра «Современник» Московский драматический театр, основанный в 1956 году молодыми актёрами — выпускниками Школы-студии МХАТ: Олегом Ефремовым, Галиной Волчек, Игорем Квашой, Олегом Табаковым и другими. В период оттепели наряду с Театром на Таганке считался одним из самых прогрессивных российских театров: в «Современнике» отказывались от классических пьес в пользу современных авторов и делали упор на психологизм постановок. Первым спектаклем были «Вечно живые» — пьеса Виктора Розова, по которой потом сняли фильм «Летят журавли». До 1972 года художественным руководителем был Олег Ефремов, затем, до 2019 года, — Галина Волчек. Сейчас театр возглавляет Виктор Рыжаков. ⁠ знал тоже. Но впервые попал в эти театры, уже став москвичом, в середине 70-х годов, а это была уже другая эпоха. Первый признак оттепели — жить было интересно, не только фигурантам, но и свидетелям. Вторая характеристика оттепели как исторической эпохи — она задела абсолютно все пласты, сегменты жизни общества. Изменилась мебель, одежда: была серо-чёрная, стала гораздо более цветной, и юбки у девушек укоротились радикально. Причёски изменились, манера поведения. И появилась бытовая техника. Моё детство прошло сначала с чёрной тарелкой-громкоговорителем, потом он сменился репродуктором, а в годы оттепели появились уже радиолы. Значит, возникла возможность слушать Би-би-си, «Голос Америки», радио «Свобода» и так далее. Я был прилежным слушателем этих станций. А их, сообразно колебаниям во власти, то переставали глушить, то глушили тотально всё, то что-то опять не глушили. Но информационная волна оттуда шла постоянно. 

Плюс ко всему новости приходили самыми разнообразными путями. Например: в 1953 или 1954 году партия и правительство с изумлением обнаружили, что люди не хотят танцевать то, что им навязывается, полечки или па-де-катр, а танцуют в своём кругу нечто другое. Совсем другая музыка — это западная. И резко увеличилось количество грампластинок с зарубежной танцевальной, лёгкой музыкой. Потом испугались, что перебор пошёл, — и резко опустили шлагбаум на пути растлевающего влияния. Но население к этому времени, уже почувствовав некоторую свободу и возможность личной инициативы, ответило на это сокращение «роком на костях» Народное название любительской технологии копирования самиздатовских или иностранных музыкальных записей, популярной в СССР в 1950–70-е годы. Вместо винилового носителя использовались листы с рентгеновскими снимками. ⁠ . Вот и таким ведь образом поступали известия о том, что происходит в «большом мире». Что сейчас модно, что танцуют, как одеваются. И книги, конечно. Первая поэтическая книга, которую я купил в своей жизни, — сборник стихов Евтушенко «Нежность». Я в школе тогда учился, в седьмом, кажется, классе.

А публикации в газетах, в журналах — доходили?

Конечно. Тогда был особый тип чтения. Читаешь какую-нибудь разгромную статью о том, чего ты не видел. И выбираешь из неё цитаты. Особенно когда речь шла о каких-то зарубежных «антисоветчиках» и «врагах советской культуры». Когда читаешь ехидную статью о стихах Вознесенского или песнях Высоцкого, ты тоже выбираешь цитаты. В этом смысле так называемая советская контрпропаганда сыграла большую роль в просвещении «широких народных масс». И следующее звено — это, конечно, слухи. Которые охватывали всю страну и доходили по крайней мере до тех, кто желал это услышать. Вот вам пример: есть такой человек Ромэн Назиров Ромэн Гафанович Назиров (1934–2004) — литературовед, профессор, автор множества статей по истории фольклорных мотивов и разным аспектам поэтики русской литературы XIX века. Работал учителем в сельской школе Аургазинского района Башкирии, потом почти сорок лет — в Башкирском государственном университете. С 1992 года возглавлял там кафедру русской литературы и фольклора. С 1950 по 1971 год вёл опубликованные позднее дневники, в которых в том числе записывал мысли о современном литературном процессе. ⁠ , я на него часто ссылаюсь. Он был учителем в одной из башкирских сельских школ. И в марте 1958-го, ещё за полгода до нобелевской истерии, узнал откуда-то, что за границей издан «Доктор Живаго». Ромэн пишет в дневнике, что, по слухам, роман издан в Польше, что ожидается большой скандал, но власти пока шума не поднимают. Неважно, что роман на самом деле был издан в Италии, — важно, что слух об этом романе дошёл до 24-летнего сельского учителя в башкирской школе! Причём слух оказался не совсем уж безосновательным, потому что две главы из «Доктора Живаго» и несколько стихотворений из прославленной тетради действительно были напечатаны в польском журнале ещё до итальянского издания. 

Так что мне это было всегда интересно. Когда я уже студентом стал заниматься литературной критикой, моя первая журнальная, но так, впрочем, и не напечатанная статья была посвящена поэме Евтушенко «Братская ГЭС». Потом Евтушенко перестал быть моим любимым поэтом, мои вкусовые приоритеты сместились. Но это смещение, переход к совсем другим авторам не менял моего общего интереса к этому периоду. И уже в 80-е годы, когда повеяло новой оттепелью — разрешили одно напечатать, потом другое, — я стал составлять антологию, которая называлась «Оттепель. Страницы русской советской литературы». Туда я включил не обязательно самые лучшие, но наиболее значимые, наиболее «прозвучавшие» в своё время произведения: стихи, прозу, эссеистику, даже одну пьесу («Гости» Леонида Зорина, 1954 года). И каждый том был сопровождён «хроникой важнейших событий». Я сидел в библиотеках, компьютеров ещё не было, делал выписки на карточки — по датам, связанным с историей русской литературы. Потом, спустя 30 лет, возникла неожиданно острая потребность к этому сюжету вернуться. И одной из причин стала моя накопившаяся неудовлетворённость положением дел в литературной критике и литературоведении. Дело в том, что литературоведческие книги, статьи, работы, диссертации у нас по большей степени интерпретационного характера. Новое прочтение «Крейцеровой сонаты», например. Или новые какие-то текстуальные действия с «Двенадцатью» Блока. Не уверен, что со мною согласятся, но мне кажется, что этот уклон в интерпретационность уводит от внимания к фактам, внимания к собственной истории. Налицо перекос в сторону рассуждений об этике, философии, метафизике — словом, о тех областях, где автор может блистать своим интеллектуальным всемогуществом и не затруднять себя походом в архивы и библиотеки. Благодаря этому даже недавняя история, например оттепели, приобрела в сознании в том числе читающих людей несколько мистифицированный характер. Все примерно знают, что было. Примерно. И это приблизительное знание поддерживается сериальным бумом, потоком воспоминаний, которые ведь играют двоякую роль. С одной стороны, они проливают свет на реальные подробности, с другой — каждый автор выстраивает свою картину, свой «мифологический» мир. Недаром же говорится: «Врёт как очевидец».

Например, выясняется, что многие знаменитости громко протестовали против ввода войск в Чехословакию.

Ну например. Беда лишь в том, что следа этих протестов нет нигде, ни в одном архиве. Что можно противопоставить этому украшению собственных биографий задним числом? Только точное знание. Которое подтверждено источниками. Когда я стал работать над хроникой, то убедился, что каждое сколько-нибудь заметное историческое событие одни видели вот так, другие совсем по-другому. Чистый «Расёмон» Имеется в виду так называемый расёмон-эффект — явление, когда впечатления от одного и того же события нескольких его участников различаются между собой. Термин вошёл в обиход после фильма Акиры Куросавы «Расёмон» 1950 года — истории судебного процесса по делу об убийстве самурая и изнасиловании его жены. Это был первый фильм в истории кино, в котором зритель видел одно событие с разных точек зрения четырёх его свидетелей, чьи показания не совпадали. ⁠ ! И возникает серьёзная проблема: как относиться к этому конфликту вполне достоверных вроде бы свидетельств? Ну и дальше — как относиться к совсем уж фейкам? 

Вот пример фейка, к которому имеет отношение журнал «Знамя». В течение последних лет мы сделали много публикаций, связанных как раз с оттепелью. Был у нас восьмой номер за 2018 год, который назывался «Памяти оттепели», — к 50-летию ввода войск Варшавского договора в Чехословакию. В частности, были опубликованы дневники Нины Бялосинской Нина Сергеевна Бялосинская (1923–2004) — поэтесса. Во время Великой Отечественной войны служила на фронте инструктором собак-сапёров и собак-санитаров. После войны занималась фольклористикой и писала стихи. У Бялосинской вышло несколько сборников: «Дорогой мой человек» (1959), «Поздний свет» (1978) и «Ветер надежды» (2001). С 1960-х Бялосинская — подруга Надежды Мандельштам и, как считается, одна из первых читательниц рукописи её «Второй книги». ⁠ — это такая поэтесса, скромной известности, но многих знавшая. И вот она там описывает, как впервые узнала о том, что роман «Доктор Живаго» получил Нобелевскую премию.

Да я лучше процитирую: «Позавчера Гриша рассказал поразительную вещь: 24 октября, именно 24-го, накануне того дня, когда наша печать начала кампанию против Пастернака, Ёлкин (журналист «Комсомольской правды» и тогдашний ухажёр Нины Сергеевны. — Прим. С. Ч.) пришёл к Ольге Берггольц в номер гостиницы «Ленинград» за обещанной ему статьёй к юбилею комсомола. У неё оказался Пастернак и ещё группа поэтов. Все, в том числе и особенно Пастернак, были веселы. Ни о чём не подозревали. Ёлкин тоже ни о чём понятия не имел. Он был рад, что увидел Пастернака, долго с ним беседовал и заказал ему стихи к 40-летию ВЛКСМ для «Комсомольской правды». Пастернак обещал». Всё здесь, от первого до последнего слова, чистый фейк. Неправда то есть. 

Уже то, что Пастернак приехал в какую-то гостиницу…

И согласился написать стихи к 40-летию комсомола! Тем не менее мы и в «Знамени» напечатали этот фрагмент, и в свою хронику я его включил. Почему? Потому что он сигнализирует: и монарший гнев, и тотчас же последовавшее за ним «всенародное осуждение» сорвались на ни о чём не подозревавших советских граждан, будто гром среди ясного неба. Вся картина мира изменилась буквально за сутки, и понимать это, мне кажется, очень важно. 

Мне хочется немного поговорить о периодизации. С одной стороны, понятно, что смерть Сталина — очевидная точка отсчёта. Видно, что буквально уже в следующие дни начинаются движения в сторону либерализации, пересмотр дел, объявляется амнистия. В 1953, 1954 годах — масса выступлений, публикаций, которые ещё год назад были бы невозможны. Ощущение, что что-то началось. При этом только в 1956 году XX cъезд КПСС дал официальный отсчёт избавления от сталинского наследия. А вот с концом всегда возникают затруднения. Я думаю, что по аналогии с «коротким» XX веком «Короткий XX век» — термин, популяризированный британским историком-марксистом Эриком Хобсбаумом. По его определению, XX век — это период с 1914 года (начало Первой мировой войны и ликвидация в её результате Германской, Российской, Австро-Венгерской и Османской империй) до 1991 года (распад СССР и Восточного блока). Этот период характеризуют главные приметы века: тотальная война, упадок либерализма и приход к власти диктатур, деколонизация и конец империй, возникновение и распад социалистической системы. ⁠ можно было бы сказать, что вы придерживаетесь идеи о «долгой оттепели». Почему вам кажется, что именно ввод войск в Чехословакию — это такая финальная «точка невозврата», а не, допустим, снятие Хрущёва, не разгром выставки абстракционистов, не скандал с «Доктором Живаго»?

На шмуцтитуле этой книги всё время повторяется двустишие: «А мы просо сеяли, сеяли. / А мы просо вытопчем, вытопчем» Русская народная песня, исполнявшаяся крестьянами во время одной из старейших хороводных игр. Её участники делились на две группы и становились друг напротив друга: одна группа пела «А мы просо сеяли, сеяли» и двигалась навстречу второй, затем отступала. Вторая запевала «А мы просо вытопчем, вытопчем» и проделывала те же движения навстречу первой группе и обратно. На Русском Севере в игру часто играли во время Святок, а в областях южнее Моск­вы — во время весенне-летних христианских праздников. Играли и пели для того, чтобы пробудить плодородие земли, а незамужние девушки — чтобы удачно выйти замуж. ⁠ . Оттепель не была похожа на перестройку, когда события уже нельзя было остановить: другое руководство страны, другое состояние общества и так далее. Оттепель была прерывистой: шаг вперёд — два шага назад. И очень часто эти шаги были обусловлены не внутренними событиями в нашей стране, а тем, что происходило в окружающем мире. Начало, когда оттепель разрешили, понятно: в марте усопшего тирана сменило свежеиспечённое «коллективное руководство», а уже в майском номере «Литературной газеты» появились, и это беспрецедентно, стихи отнюдь не о партии, а о любви и природе... И пошло, и поехало — наступил период, который называют «идеологическим НЭПом» — это 1953, 1954, 1955 и бóльшая часть 1956 года. Когда разрешается всё больше и больше. Тут и толки, что надо пересмотреть постановление Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года. Из-за него был сменён состав редколлегии «Звезды», закрылся журнал «Ленинград», а печатавшиеся там Ахматова и Зощенко были исключены из Союза писателей. 15 и 16 августа секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Жданов выступил с докладом о Зощенко (рассказы которого «отравлены ядом зоологической враждебности к советскому строю») и Ахматовой («поэзия взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной»), текст доклада затем был опубликован в «Правде». ⁠ о журналах «Звезда» и «Ленинград», и прорывная, как сейчас бы сказали, статья Померанцева Владимир Михайлович Померанцев (1907–1971) — советский писатель и журналист. Больше всего известен благодаря опубликованной в декабре 1953 года в журнале «Новый мир» статье «Об искренности в литературе». В ней говорилось о том, что по критерию искренности к литературе нельзя причислить большую часть книг и сценариев, печатающихся в СССР. Померанцев критиковал канон соцреализма за грубую шаблонность и «измышление сплошного благополучия». За публикацией статьи последовала масштабная полемика: в редакцию «Нового мира» пришло огромное количество писем поддержки, а власть и широкая литературная общественность её, напротив, решительно осудила. Статья стала одним из символов и самых известных документов оттепели. ⁠ «Об искренности в литературе», и альманах «Литературная Москва» Литературный альманах, вышедший двумя выпусками в Москве в 1956 году. В нём были напечатаны среди прочего стихи Марины Цветаевой с предисловием Ильи Эренбурга — это была первая публикация Цветаевой после долгого запрета её стихов в стране. Кроме того, в «Литературной Москве» были опубликованы стихи Николая Заболоцкого, статьи Марка Щеглова и Лидии Чуковской. В редакцию входили писатели Маргарита Алигер, Вениамин Каверин, Эммануил Казакевич, Константин Паустовский и другие. Литературные функционеры подвергли альманах и его редакцию разгромной критике, поэтому выпуск новых материалов полностью прекратили. ⁠ , чья история пока ещё не написана.

Да и появление андеграунда — это тоже середина 50-х годов, когда люди начинают кучковаться. Это не означает, что раньше не было людей, принадлежавших другой культуре. Но собираться вместе в какой-нибудь мансарде окнами на запад «Мансарда окнами на Запад», или «поэты мансарды», — так называли группу Черткова, существовавшую в 1950-х поэтическую группу неподцензурных московских поэтов. Её лидером был поэт Леонид Чертков, другими участниками — поэты Станислав Красовицкий, Галина Андреева, Валентин Хромов и другие. Они собирались в доме номер шесть по московской Большой Бронной улице, в угловой квартире с мансардой. Группа распалась в 1957 году после ареста и осуждения Леонида Черткова за антисоветскую агитацию и пропаганду. ⁠ или, чуть позже, в лианозовском бараке В барачном доме в посёлке Севводстрой неподалёку от подмосковной железнодорожной станции Лианозово, в квартире художника Оскара Рабина собирались представители лианозовской школы — андеграундного творческого объединения художников и поэтов-поставангардистов, существовавшего с конца 1950-х до середины 1970-х годов. Представители лианозовской школы — Генрих Сапгир, Ян Сатуновский, Всеволод Некрасов, Лев Кропивницкий и другие. Барак стал важным образом в творчестве лианозовцев с его подчёркнуто «непоэтическим» языком заводов и улиц, противопоставленным наполненной пафосом официальной советской поэзии. Одна из работ Рабина так и называется: «Ст. Лианозово. Бар. № 2, кв. 2». ⁠ раньше было абсолютно невозможно. Всех бы пересажали — и амбец. А теперь они собираются — и их никто не трогает. Пожалуйста, читайте себе стихи. Но до поры до времени, потом начинают «точечно» сажать.

Роман Дудинцева Владимир Дудинцев (1918–1998) — писатель. Участник Великой Отечественной войны. Его роман «Не хлебом единым», опубликованный в 1956 году в журнале «Новый мир», стал одним из самых громких литературных событий оттепели — его герой, изобретатель, чья машина может помочь чугунному производству, борется с бюрократическими препонами и клеветой со стороны конкурентов. Другой нашумевший роман Дудинцева о науке при тоталитаризме — «Белые одежды» — появился тридцать лет спустя и рассказывал о борьбе с генетикой в сталинские времена. ⁠ «Не хлебом единым» — это тоже любопытная вещь. Любопытно то, что Симонов, тогда редактор «Нового мира», видимо, внутренне для себя выбирал между «Доктором Живаго» и «Не хлебом единым». Оба романа одновременно находились в редакции. Первое — «подрывное», как казалось, произведение советской литературы у Дудинцева. Второе, не очень понятное и совсем даже непонятное, это роман «Доктор Живаго». Выбрали Дудинцева — как наименьшее зло, и первые печатные отклики на «Не хлебом единым» были вполне сочувственными. Но тут вдруг ноябрь — и восстание в Венгрии Венгерское восстание 1956 года (23 октября — 9 ноября) — вооружённое восстание против просоветской власти Народной Республики Венгрия, важнейшее событие периода холодной войны, в ходе которого СССР продемонстрировал готовность силой принуждать страны Варшавского договора сохранять коммунистические режимы. Восстание было подавлено советскими войсками после ожесточённых уличных боёв в Будапеште. За подавлением восстания последовали массовые репрессии в Венгрии и «закручивание гаек» в самом СССР, чьи руководители испугались последствий либерализации. ⁠ . Высшему руководству докладывают, видимо из КГБ, что в Центральном доме литераторов при большом скоплении людей прошло обсуждение романа Дудинцева «Не хлебом единым». Выступил Паустовский, произнёс какую-то дерзкую речь. И Хрущёв, ещё только что миролюбивый, приходит в ярость: ему уже сообщили, что волнения в Венгрии начались с писательского кружка Петёфи, было такое неформальное объединение в Будапеште, где собирались все смутьяны. Пражская весна тоже ведь, кстати, началась с писателей. И здесь — несанкционированное скопление писателей, которые произносят какие-то возмутительные речи! Ведь на следующий день эти писатели-читатели начнут стрелять! Вешать коммунистов на фонарях! Этот призрак опасности сохранился у политического руководства России до наших дней — когда Путину говорят, мол, зачем же вы сажаете за бумажные стаканчики, которыми швыряют в росгвардейцев?

Что «завтра же начнут жечь машины» — такая риторика ответа?

Да-да! Поэтому если мы говорим о периодизации, то первая оттепель — это 1953–1956 годы. В ноябре мгновенный зажим, всё закручивается. На этой же волне проходит всенародное обсуждение романа Пастернака. Потом потихоньку всё опять расслабляется. Власть успокаивается. У нас никто пока никуда не вышел? Вот и отлично, пусть себе «Современник» играет с аллюзиями, а «Юность» печатает «Звёздный билет».

Дальше. 1962 год, Карибский кризис, мир на грани войны. Идут судорожные переговоры между высшими лицами США и СССР. И точно в это же время, в эти дни, когда ракеты в полной боевой готовности, всё такое, политбюро — Президиум ЦК КПСС — обсуждает вопрос о публикации стихотворения Евтушенко «Наследники Сталина». Казалось бы, они должны были зажаться, это же что-то такое «подрывное». А они говорят: «Да ладно, печатайте». И стихотворение печатается в «Правде», в тех же самых номерах, которые рассказывают о «происках империалистической военщины».

Буквально за несколько дней до этого они решают, что и Солженицына можно напечатать.

Вот тут как раз не всё ясно. Это надо бы ещё исследовать. В документах Президиума ЦК есть материалы об обсуждении стихотворения Евтушенко «Наследники Сталина». А фамилия Солженицын не возникает вообще. Как было принято это решение? Солженицын, до которого доносились тоже слухи, пишет в книге «Бодался телёнок с дубом», что Суслов Михаил Андреевич Суслов (1902–1982) — советский государственный деятель. С 1947 года — секретарь ЦК ВКП(б) и начальник Управления пропаганды и агитации ЦК КПСС. Один из вдохновителей кампании по борьбе с космополитизмом. С 1949 по 1950 год был главным редактором газеты «Правда». После смерти Сталина руководил отделом внешней политики ЦК КПСС. Влияние Суслова возросло уже при Брежневе: он занимался вопросами идеологии и цензуры, его называли серым кардиналом партии. ⁠ был против, кто-то ещё. Но этому нет документальных подтверждений. Мы не знаем, как принималось это решение. Возможно, путём обзвона. Или волевым решением Хрущёва без всякого обсуждения.

Но после снятия Хрущёва всё равно продолжаются события, которые позволяют говорить об оттепели.

Всё продолжается, всё печатается, ставится, идёт. И бах — сентябрь 1965 года: на троллейбусной остановке у Никитских Ворот арестовывают Синявского. Большой скандал, открытый процесс, очередной конец оттепели.

А «дело Бродского» — ещё не конец?

Оно важное, но в другой плоскости. Оно не было публичным. Это были заметки в газете «Вечерний Ленинград» — и всё. Вне публичного пространства действительно происходили большие события, отважные люди это обсуждали, ходили на суд и уже писали письма… Но кому? Пока ещё только начальству, а не, упаси бог, в сам- или тамиздат. И с чем? — с просьбами помилосердствовать, защитить невинного. И только слухами это всё доносилось из Ленинграда до Москвы, а уже оттуда до самых до окраин. По моим представлениям, решающим событием был всё-таки август 1968 года, когда с вводом войск в Чехословакию закончились стихии либеральных инициатив. Как исходящих от власти, так и растущих из самого общества. 

Оттепель — это период, когда власть вела себя как шизофреник. Все эти 15 лет. «Да» — «нет», «сеяли» — «вытопчем». Хрущёв даёт санкции на публикацию «Синей тетради» Казакевича Эммануил Генрихович Казакевич (1913–1962) — писатель, автор стихов и прозы на идиш и на русском. Участник Великой Отечественной войны, прошёл путь от рядового разведчика до начальника разведотдела дивизии и капитана — помощника начальника разведотдела 47-й армии. Первое русское произведение Казакевича — повесть «Звезда» («Знамя», 1947) — и роман «Весна на Одере» (1949) принесли писателю широкую известность, но его военные повести были разгромлены советской критикой. В оттепельной повести «Синяя тетрадь» (первоначальное название — «Ленин в Разливе», 1961) описаны две недели, проведённые Владимиром Лениным в подполье вместе со своим ближайшим сподвижником Зиновьевым. Повесть не могла пробиться в печать два года: революционер-большевик Григорий Зиновьев был расстрелян в 1934 году по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра», сам же Ленин выведен в повести не как канонический непримиримый борец, а как живой человек, не чуждый страхов и сомнений, с теплом и сожалением думающий о нынешних врагах. ⁠ , где в первый раз упомянут Зиновьев Григорий Зиновьев (настоящая фамилия Радомысльский, 1883–1936) — российский революционер, советский политический и государственный деятель, сподвижник Ленина, в 1921–1926 годах — член политбюро ЦК партии. В годы Гражданской войны занимал ключевые посты в Петрограде, став фактически «революционным диктатором» Петрограда и главным организатором политики красного террора против петроградской интеллигенции и бывшего дворянства. Среди интеллигенции получил презрительную кличку Гришка Третий (после Григория Отрепьева и Григория Распутина). В частности, по постановлению Петроградского совета, возглавляемого Зиновьевым, в 1921 году были расстреляны участники так называемого заговора Таганцева, в том числе поэт Николай Гумилёв. Зиновьев способствовал возвышению Сталина, но позднее стал одним из лидеров внутрипартийной борьбы и антисталинской оппозиции; был расстрелян в 1936 году по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра». ⁠ . Нам сейчас кажется, что это смешно, но тогда это было колоссальным событием. Первый раз выведен в положительном свете человек, так оплёванный, а главное — нереабилитированный. И тут же Хрущёв что-то запрещает. Вот он говорит Эренбургу: «Вы сами будете своим цензором», и Эренбург счастлив, что будет печатать свою книгу «Люди. Годы. Жизнь» — как он хочет. Но выясняется, что эта команда не проходит вниз, и по-прежнему цензура его черкает и чекрыжит.

Но люди, общество, вели себя как нормальные люди. И то, что они уже получили, отдавать не хотели. И в материальном отношении, и в плане художественной практики — в театре, в кино, в литературной журналистике, в издательской сфере и так далее. И в плане — это очень важно! — своей личной инициативности.

Например?

Пример: «Доктор Живаго». Всенародное осуждение. Собрание в тогдашнем Доме кино, где сейчас Театр-студия киноактёра Драматический театр в Москве, находится в здании по адресу ул. Поварская, 33. Современное название — Центр театра и кино под руководством Никиты Михалкова. В настоящее время закрыт на реконструкцию. ⁠ , на Поварской. 600 человек. Принимается предложение: просить правительство о высылке Пастернака за рубеж, к этому времени он уже исключён из Союза писателей. Ни одного голоса против. Самые отважные и храбрые в момент голосования вышли кто покурить, кто в туалет и прочее. Вернулись в зал после голосования. Не зафиксировано никаких писем в защиту и поддержку Пастернака. Ничего публичного. Непубличные были — Вячеслав Всеволодович Иванов прекрасно себя вёл, ещё кто-то. Не так много людей. Это октябрь — ноябрь 1958 года. 

Дальше. «Дело Бродского» — письма. Личные письма, коллективные письма — всякие письма, адресованные власти. Они, повторю ещё раз, пока не адресуются обществу, не выходят в публичное пространство. Они не выходят в эфир радио «Свобода», «Голоса Америки», Би-би-си — там даётся информация, но с запозданием. Но количество заступившихся! У Ахматовой есть слова: «Так, как Бродского, никогда не защищали никого в истории России». Десятки, может быть, несколько сотен людей были втянуты в этот процесс. У людей появилась отвага и привычка заступаться и просить власть о снисхождении, о чём-то ещё. И никто по-крупному не пострадал из тех, кто писал эти письма. 

Проходит ещё два года. 1965 год, Синявский и Даниэль. Весной 1966 года процесс, лагерные сроки. В ответ письма — индивидуальные, коллективные. У меня есть специальная статья о феномене «подписантства» — с чего это начиналось и как шло. Большинство писем по-прежнему формально адресовано власти. Но! Пишется письмо «В Президиум Верховного Совета СССР» — и тут же отдаётся зарубежным корреспондентам, тут же уходит в самиздат, распространяется по всей стране. И это уже письма не с просьбой о снисхождении, а письма с требованиями справедливости. Это очень важно. Меняется интонация, и меняется адресация. Обращения к власти теперь уже обращения к обществу. 

Дальше — Съезд писателей 1967 года, письмо Солженицына съезду Четвёртый съезд писателей СССР проходил в 1967 году. Александр Солженицын не был приглашён на него и распространил текст письма, в котором просил съезд обсудить «то нетерпимое дальше угнетение, которому наша художественная литература из десятилетия в десятилетие подвергается со стороны цензуры и с которым Союз писателей не может мириться впредь», гарантировать писателям отсутствие политических притеснений и обратить внимание на притеснения, испытанные лично Солженицыным: арест его архива и романа «В круге первом», клевету, запрет на публикации и встречи с читателями. ⁠ , колоссальный отклик, колоссальное количество подписей, дальше — процесс над диссидентами. Людей остановить было уже трудно — но их остановили, конечно, уже в 1970-е годы. Даже не остановили, а локализовали, потому что эта вольнодумная интеллигенция, её ещё называли фрондёрами, фрондой, она после звучных процессов конца 60-х — начала 70-х расслоилась на две части. Меньшая часть выбрала открытое сопротивление и борьбу с властью, а большая, и отнюдь не худшая, ушла от активных протестов, в том числе ушли и наиболее крупные фигуры. Потому что цена вопроса была — непечатание, запрет на профессию, выталкивание в эмиграцию. Так что если хочешь печататься здесь и сейчас, то не нарушай трамвайный закон: не вылезай.

Почему ваша книга литературоцентрична? Потому что это ваш основной интерес — или потому что эту эпоху действительно в первую очередь определяла литература?

Причин сразу три. Во-первых, литература — это то, в чём я лично больше понимаю. Я гораздо меньше осведомлён в том, что происходило в музыке, в театре, в изобразительных искусствах, и поэтому, работая над книгой, обращался за консультацией и советом к специалистам. Как равным образом то, что пишу о Пастернаке, показывал Андрею Немзеру, Анне Сергеевой-Клятис, Константину Поливанову, а «пунктир», связанный с Бродским, был бы вообще иным, если бы не участие Якова Аркадьевича Гордина, его ближайшего друга, и он действительно удержал меня от многих ошибок.

Вторая причина — это, да, эпоха была литературоцентричной, не то что нынешняя. И три: литература лучше всего документирована.

Года три назад, кажется, ко мне обратились из московского театра Et Сetera, где Ольга Матвеева ставила спектакль «Вечер поэзии — 60-е...». В нём только стихи, ничего кроме. И вот я, уже в роли консультанта, слушаю, слушаю — стихи, разумеется, Вознесенского, Ахмадулиной, Рождественского, Евтушенко. И говорю: «Минуточку, но ведь в это же время в городе Ленинграде были никому тогда не известные поэты, «питерский андеграунд», и это тоже — линия оттепели. В это время были уже лианозовцы, уже писал Игорь Холин Игорь Сергеевич Холин (1922–1999) — поэт, прозаик. Сведения о ранней жизни Холина противоречивы. Воспитывался в детском доме, был беспризорником. Участник Великой Отечественной войны, дважды был ранен. Попал в тюрьму в Лианозове и случайно познакомился с заведующей местной библиотекой — Ольгой Потаповой, женой поэта и художника Евгения Кропивницкого. Стал бывать у Кропивницких, вскоре сделался одним из участников лианозовской школы — андеграундного объединения поэтов и художников-нонконформистов. В середине 1950-х начал писать «барачную» лирику — предельно репортажные, лишённые поэтических «украшений» стихи о жителях бараков на городских окраинах, создал несколько крупных поэтических циклов, поэм, романов. Зарабатывал на жизнь детской литературой, торговал антиквариатом; «взрослые» стихи Холина начали печататься только в конце 1980-х. ⁠ , уже был Сапгир» Генрих Вениаминович Сапгир (1922–1999) — поэт, прозаик, сценарист. Один из участников лианозовской школы — андеграундного объединения поэтов и художников-нонконформистов. Наиболее известны его многочисленные произведения для детей и мультфильмы, снятые по его сценариям, но главное, сделанное Сапгиром, — корпус лирики: Сапгир был одним из самых разнообразных стилистически русских поэтов, постоянным новатором. Участник неподцензурного альманаха «Метрополь» (1979). ⁠ .

И Соснора Виктор Александрович Соснора (1936–2019) — поэт, прозаик. Ребёнком пережил в Ленинграде первую блокадную зиму, был вывезен по Дороге жизни, оказался в оккупации на Украине, как «сын полка» дошёл с боями до Германии. Первый сборник стихов «Январский ливень» выпустил в 1962 году. Был высоко оценён поколением футуристов: Николаем Асеевым, Лилей Брик. Соснора публиковался как в официальных советских издательствах, так и в самиздате и за границей. Руководил литературным объединением при ленинградском ДК имени Цюрупы. В своём раннем творчестве обращался к древнерусским мотивам (книга «Всадники») и вместе с тем стал продолжателем поэтической линии авангардистов и футуристов начала XX века. Лауреат премии «Поэт» (2011), премии Андрея Белого (2004). ⁠ , и Горбовский Глеб Яковлевич Горбовский (1931–2019) — поэт, прозаик. В детстве бродяжничал, отбывал срок в колонии для несовершеннолетних. В юности сменил множество работ, ездил в геологоразведочные экспедиции. Занимался в одном литературном объединении с Андреем Битовым и Александром Кушнером. Начиная с 1960 года выпустил более 20 поэтических сборников. В поздние годы тяготел к традиционно-консервативной лирике. Некоторые стихотворения Горбовского — «Когда фонарики качаются ночные», «У павильона «Пиво-воды» — стали народными песнями. ⁠ .

Эти печатались. А те, кого я назвал, — они не печатались. И восполнение объёма мне кажется принципиально важным. Так что в театре добавили многое, это создало какие-то конфликтные натяжения: читает актёр какое-нибудь пафосное стихотворение Евтушенко, а потом — антипафосное Игоря Холина. 

Почему я это вспомнил? Вот я составляю хронику, а она — это календарь. Точные, по возможности, даты. А в случае андеграунда вовсе ничего не датировано. В лучшем случае указано: «Весна 1956 года». Или: «В конце 50-х». И что тут делать хронисту?

Я как раз хотел спросить, почему андеграунда в книге мало.

Он есть, но он весь не документирован. Одно дело — Евтушенко впервые читает «Бабий Яр». Есть дата, место действия: 23 августа 1961 года, Октябрьский дворец культуры в Киеве. Евтушенко — знаменитость, об этом писалось. Бродский: отсидел всё, что полагалось, приехал в Москву, и прошло несколько публичных встреч — в Центральном доме литераторов, в общежитии МВТУ имени Баумана, ещё где-то. А главное — в МГУ на Моховой. Когда? Валентина Полухина, главный (и лучший) биограф Бродского, в своей хронике даёт две даты этого события: то ли осень 1965-го, то ли начало 1966-го. Так когда же всё-таки? Расспрашиваю очевидцев, которые опять-таки путаются в показаниях, листаю университетскую многотиражку. Ну слава богу — дело было в Коммунистической аудитории 22 июня 1966 года. 25 лет со дня начала войны. На этот вечер, посвящённый поэтам, не вернувшимся с фронта — Когану Павел Давыдович Коган (1918–1942) — поэт. Учился в ИФЛИ, занимался в поэтическом семинаре Ильи Сельвинского в Литинституте. Характерные темы стихов Когана — сильные чувства, дальние странствия, военно-патриотическая романтика: «И мы ещё дойдём до Ганга, / И мы ещё умрём в боях, / Чтоб от Японии до Англии / Сияла Родина моя». В начале Великой Отечественной войны был освобождён от призыва по состоянию здоровья, но ушёл на фронт добровольцем. В сентябре 1942 года погиб под Новороссийском. Получил известность в 1960-е годы благодаря написанной им песне «Бригантина». ⁠ , Кульчицкому Михаил Валентинович Кульчицкий (1919–1943) — поэт. Родился в Харькове, занимался в поэтическом семинаре Ильи Сельвинского в Литинституте. В 1941 году ушёл на фронт. Погиб в январе 1943 года в бою в Луганской области. Самые известные строки Кульчицкого написаны незадолго до гибели: «Война совсем не фейерверк, / А просто трудная работа, / Когда, черна от пота, вверх / Скользит по пахоте пехота». ⁠ , Майорову Николай Петрович Майоров (1919–1942) — поэт. Детские годы провёл в Иванове, в конце 1930-х занимался в поэтическом семинаре Павла Антокольского в Литинституте. В октябре 1941 года призван в Красную армию. В феврале 1942 года погиб в бою в Смоленской области. Большинство рукописей Майорова не сохранилось, оставшиеся стихотворения были опубликованы посмертно. ⁠ , — Бродского взял с собой за компанию Евтушенко, и это была самая большая аудитория в жизни будущего нобелиата, которой он читал стихи в СССР. Так что многое можно найти, чуть-чуть потрудившись, но не всё, совсем не всё…  

А когда Холин читает в бараке...

И что? Как? Когда? Дневников нет. Наверное, есть переписка, но мне она неизвестна. Поэтому, если говорить об источниках, у меня — два белых пятна. Надо всем, что связано со «второй культурой», надо ещё работать и работать. И на полях своей книги я даже могу пометить, какие темы дать аспирантам — бери и исследуй. И ещё совершенная tabula rasa — это дневники и переписка всякого начальства, они же тоже писали письма друг другу, но их с той поры никто в глаза не видел. Нет пока публикаций — ни из архива Кожевникова Вадим Михайлович Кожевников (1909–1984) — писатель, журналист. Работал корреспондентом «Комсомольской правды», «Огонька», «Смены», редактором отдела литературы и искусства в «Правде». С 1949 года — главный редактор журнала «Знамя». В 1973-м подписал коллективное письмо писателей против Солженицына и Сахарова. Автор романов «Знакомьтесь, Балуев» и «Щит и меч», по которым в 1960-х сняты одноимённые фильмы. ⁠ , или Суркова Алексей Александрович Сурков (1899–1983) — поэт, литературный функционер. Родился в крестьянской семье под Рыбинском, с 12 лет трудился на чёрных работах в Санкт-Петербурге, участвовал в Гражданской войне на стороне красных. В 1920-е руководит рыбинской комсомольской организацией и местной газетой. В 1928-м входит в руководство Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), с этого времени непрерывно работает на ответственных должностях в партийных и писательских организациях, а также в советских журналах. В годы войны уходит на фронт как корреспондент газеты «Красная звезда». Автор текстов военных песен «В землянке» и «Марш защитников Москвы». Суркову посвящено стихотворение Константина Симонова «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины...». ⁠ , или Леонида Соболева Леонид Сергеевич Соболев (1898–1971) — писатель. Участвовал в боевых действиях на флоте в Первой мировой войне, после революции служил в Красном флоте. Был делегатом Первого съезда советских писателей; стал известен благодаря фразе из своего выступления: «Партия и правительство дали советскому писателю решительно всё. Они отняли у него только одно — право плохо писать». Самые известные книги Соболева — роман «Капитальный ремонт» (1932) и сборник фронтовых очерков «Морская душа» (1942). ⁠ , или Бориса Полевого Борис Николаевич Полевой (настоящая фамилия Кампов; 1908–1981) — писатель. Первая книга Полевого «Мемуары вшивого человека» вышла в 1927 году в Твери и заслужила похвалу Горького. Во время войны был фронтовым корреспондентом газеты «Правда». Громкую славу Полевому принесла опубликованная в 1946 году «Повесть о настоящем человеке» — книга о подвиге лётчика Алексея Маресьева (в повести Мересьев), лишившегося обеих ног, но вернувшегося на фронт. Активно участвовал в кампании осуждения Бориса Пастернака, а позже — Андрея Сахарова и Александра Солженицына. С 1961 по 1981 год руководил журналом «Юность», где впервые опубликовал, в частности, «Затоваренную бочкотару» Василия Аксёнова, «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова, «Отель «У погибшего альпиниста» братьев Стругацких и военные повести Бориса Васильева. ⁠ . И практически нет дневниковых или эпистолярных следов поднимавшегося тогда славянофильства. Так называемой русской партии.

А они сами не озабочены сохранением своего наследия?

Я беседовал по этому поводу со своими коллегами из журнала «Наш современник» Общественно-политический и литературный журнал консервативно-патриотического направления, издающийся в Москве с 1956 года. В журнале в разные годы печатались Виктор Астафьев, Юрий Бондарев, Василий Шукшин, Валентин Распутин и многие другие. ⁠ . Со Станиславом Юрьевичем Куняевым Станислав Куняев (род. 1932) — поэт, публицист. С 1989 года — главный редактор журнала «Наш современник». Выступал против политики перестройки, поддержал ГКЧП, после 1991 года входит в редколлегию ультраконсервативной газеты «День», выступает против «культа холокоста» в России. Громкую известность получила опубликованная в 1984 году статья Куняева «Что тебе поют?», ставящая под сомнение литературный талант Владимира Высоцкого. ⁠ , с его сыном Сергеем, который как раз имеет вкус к истории. Я спросил: «Неужели у вас нет молодых людей, которых вы могли бы послать в архивы, чтобы они всё это почитали? Сделали публикации и так далее?» Оказалось — нет.

Но сами архивы есть? 

Я не знаю, меня на это не хватило. Бродским есть кому заниматься, хотя там тоже много белых пятен. Но есть диссертации, работы. А здесь, кроме толковой, но слишком всё-таки общей книжки Николая Митрохина «Русская партия», почти ничего нет. Вот есть архив Ивана Шевцова Иван Михайлович Шевцов (1920–2013) — писатель. Участник Великой Отечественной войны. В 1949 году закончил роман «Тля» — обличение интеллигенции и мира искусства, написанное с ультраконсервативных, антисемитских позиций. Роман удалось опубликовать только в 1964 году, после нападок Хрущёва на выставку современных художников в Манеже. Несмотря на это, роман вызвал большой скандал и был сочтён образцом пасквиля. Шевцов, занимавший должность заместителя главного редактора журнала «Москва», был уволен, но продолжил литературную карьеру. ⁠ , того самого, который «Тля». Его исследовал Вячеслав Огрызко. И письма Шевцова Сергееву-Ценскому Сергей Николаевич Сергеев-Ценский (1875–1958) — писатель. Дебютировал в прозе в 1892 году, взял псевдоним по названию реки Цны, рядом с которой вырос. Работал учителем, участвовал в Русско-японской войне. Magnum opus Сергеева-Ценского — романный цикл «Преображение России» (1914–1958); за многотомную эпопею «Севастопольская страда» получил Сталинскую премию (1943). Был академиком АН СССР. ⁠ так хороши, что я цитирую их многократно, естественно со ссылкой на первые публикации. Так они там сражаются с засильем инородцев в советской литературе и даже — свят, свят! — в ЦК, что любо-дорого взглянуть. И ведь не может же не быть других увлекательных документов и свидетельств?

Есть ещё большой сюжет с историей гуманитарных наук в это время.

Собственно, наука у меня только в той части, какая соприкосновенна с литературой. Например, прекрасные, почти авантюрные сюжеты с Юлианом Оксманом Юлиан Григорьевич Оксман (1895–1970) — литературовед, историк. Работал в Пушкинском Доме, занимался подготовкой академического собрания сочинений Пушкина и пушкинского юбилея 1937 года. В 1936 году был арестован, 10 лет провёл в лагерях. После возвращения из заключения опять занялся литературой — выпустил книгу о Белинском. Оксман вёл переписку с жившим в США литературоведом Глебом Струве, передавал на Запад запрещённые в СССР тексты, опубликовал за границей статью о доносчиках среди советских писателей. После обыска работы Оксмана перестали печататься, а сам он был отовсюду уволен. ⁠ или Аркадием Белинковым Аркадий Викторович Белинков (1921–1970) — прозаик, литературовед. Во время войны написал роман «Черновик чувств», в 1944 году был арестован за «антисоветскую деятельность» и осуждён на восемь лет лагерей. В заключении написал три произведения, за которые его осудили ещё на 25 лет. Белинков освободился в 1956 году и продолжил заниматься литературой, опубликовал в журнале «Байкал» главы из книг о Юрии Олеше. В 1968 году вместе с женой бежал в США, где преподавал литературу. ⁠ . Или вот — выдвижение Бахтина на Государственную премию СССР — тоже с неожиданностями. Он её не получил. Но кто выдвигал? Мордовский университет, хорошо, это понятно. А кто специальным письмом поддержал? Оп-па, это Сергей Владимирович Михалков, оказывается, заявил, что книга о Рабле и замечательна, и оригинальна, и ярка, и убедительна. Ну кто бы мог подумать — где Сергей Михалков, где Бахтин со своим Рабле! 

Вообще во всём, чего ни коснись, парадокс на парадоксе. Вот Андрея Вознесенского принимают в Союз писателей. Требовалось три рекомендации, две — не помню от кого, нормальные люди. Третья — Николай Грибачёв Николай Матвеевич Грибачёв (1910–1992) — писатель, поэт, государственный деятель. Участвовал в советско-финской и Великой Отечественной войнах. С 1950 по 1991 год (с перерывом в 1954–1956 годах) был главным редактором журнала «Советский Союз», с 1959 года входил в правление Союза писателей СССР, в 1980–1990 годах — председатель Верховного Совета РСФСР. Был одним из главных погромщиков в официальных проработочных кампаниях против литераторов. ⁠ . Человек, который топтался на Вознесенском и на всех шестидесятниках, как только мог. А рекомендацию в Союз дал. Может быть, это единственное доброе дело, которое сделал Николай Матвеевич за свою жизнь. Но сделал же. Зачем? И почему Вознесенский пошёл за поддержкой именно к нему? Так что бывают не только, как у Пушкина, «странные сближенья», но и необъяснимые издали поступки.  

Ещё пример: 23 октября 1958 года объявляют, что Пастернак удостоен Нобелевской премии, и в тот же самый день Президиум ЦК принимает громокипящее постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака». В тот же день! Что это означает? Только то, что власть к этому событию была уже готова — и документы на подпись, и план действий у них тоже уже были разработаны. Времени на раскачку, как сказали бы сейчас, никому не дали, и уже 27 октября (после партгруппы, заседавшей 25-го) собирается расширенный секретариат, на котором Бориса Леонидовича исключают из Союза писателей. Вопрос: кто именно исключал? Попробуем поимённо вспомнить всех, кто поднял руку. Остались воспоминания, в частности, Константина Ваншенкина Константин Яковлевич Ваншенкин (1925–2012) — поэт, прозаик. Автор слов многих известных советских песен («Как провожают пароходы», «Я люблю тебя, жизнь» и других). Участник Великой Отечественной войны. Был женат на поэтессе Ирине Гофф, авторе текста песни «Русское поле». ⁠ , как это было. И там говорится о том, что один из фигурантов — Твардовский. Это свидетельство, грязнящее Твардовского, даже вошло в мемуарный том полного собрания сочинений Пастернака. А если всё-таки заглянуть в документы? Я заглянул — там нет полного списка участников, но есть фраза о том, что Твардовского не было — «по болезни». Он не исключал Пастернака. Да, Александр Трифонович подписал публикацию антипастернаковского письма симоновской редколлегии В 1954–1958 годах Константин Симонов возглавлял журнал «Новый мир». ⁠ (о чём, по словам Лакшина Владимир Яковлевич Лакшин (1933–1993) — литературовед, прозаик. Работал в «Литературной газете», журналах «Знамя» и «Иностранная литература». В 1960-х годах был ведущим критиком и первым заместителем главного редактора журнала «Новый мир». Защищал в печати «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» Солженицына. Исследовал творчество Александра Островского, которому посвятил свою докторскую диссертацию. ⁠ , впоследствии сожалел), но исключать не пришёл. Та же самая история, как и с собранием, — люди не пришли. И Шолохов «болел», и Сурков «лечился», и Эренбург убыл в заграничную командировку, а Леонид Леонов или Погодин Николай Фёдорович Погодин (настоящая фамилия Стукалов, 1900–1902) — драматург, сценарист. Лауреат Ленинской и двух Сталинских премий. Самые известные произведения — пьесы «Человек с ружьём» и «Кремлёвские куранты», действие которой разворачивается в годы революции и Гражданской войны, среди персонажей — Ленин, Сталин, Дзержинский. ⁠ , автор «Кремлёвских курантов», и вовсе не явились, как сказано, «без указания причин». И в самом деле: а зачем мараться, если можно увильнуть. И сохранить лицо: как перед начальством, так и перед потомками. Когда я писал эту книгу, я всё время думал и сейчас ещё не окончательно отказался от этой мысли — не подготовить ли том с условным названием «Оттепель: действующие лица»? Потому что у нас неполное, приблизительное представление не только о событиях, но и о фигурантах этого исторического периода.

А почему эта эпоха так красочно мифологизируется? Почему есть ощущение, что это было такое весёлое время с пляшущими стилягами? О «похолоданиях», о «зажимах» очень редко вспоминают именно в пространстве поп-осмысления.

Естественно. Если говорить о поп-культуре, о телевизоре, кинематографе, началось с фильма «Стиляги», который сейчас уже немного подзабыт. Да и «Старые песни о главном» тоже упомянуть стоит. Потом были сериалы «Оттепель», «Московская сага», «Таинственная страсть», серия байопиков, вообще довольно много. Почему так? Ведь у нас уже есть исторический период, успешно освоенный масскультом. Это пушкинская эпоха, которая понимается исключительно как наш золотой век, наша Античность. Декабристы, гусары, всё красочно и красиво. Помните ведь:

Следом — дуэлянты, флигель-адъютанты. Блещут эполеты.
Все они красавцы, все они таланты, все они поэты.

Однако — помните ведь и то, чем Окуджава заканчивает свой перечень баловней фортуны?

Всё слабее звуки прежних клавесинов, голоса былые…

А раз те звуки всё слабее, то почему бы не найти ещё один золотой век, где тоже всё красиво, все пляшут и поют? Прощание с Сикстинской Мадонной в Пушкинском музее и встреча с Пикассо там же. Фестиваль молодёжи и студентов 1957 года. Ликование, дети фестиваля, праздники, рассказы совершенно волшебные. Или триумфальный, вот уж точно, проезд Гагарина к Красной площади. Или Марлен Дитрих, которая целует руку Константину Паустовскому. Или чудесные воспоминания Оскара Рабина Оскар Яковлевич Рабин (1928–2018) — художник. Был учеником поэта и художника Евгения Кропивницкого, женился на его дочери, художнице Валентине Кропивницкой; вокруг семьи Кропивницких и Рабина возникла лианозовская школа — крупнейшее объединение советского художественного и литературного андеграунда. Стал лауреатом Фестиваля молодёжи и студентов, проходившего в Москве в 1957 году, после чего к нему пришла известность, но официальная советская печать Рабина резко критиковала. В 1974 году организовал московскую выставку под открытым небом, в ходе которой советские художники-нонконформисты попытались продемонстрировать свои работы; выставка была уничтожена с помощью тяжёлой техники, из-за чего получила название Бульдозерной. В 1977-м эмигрировал и вскоре был лишён советского гражданства (получил российское гражданство в 2006 году). Жил во Франции и Италии, был одним из самых успешных русских художников на Западе. ⁠ о первой Американской выставке, где Лев Кропивницкий Лев Кропивницкий (1922–1994) — художник, поэт, искусствовед. Сын поэта и художника Евгения Кропивницкого, брат художницы Валентины Кропивницкой. Входил в Лианозовскую группу андеграундных поэтов и художников. Участник Великой Отечественной войны, был тяжело ранен. В 1946 году был репрессирован по обвинению в участии в «антисоветской террористической организации» и провёл восемь лет в лагерях. ⁠ будто бы выпил 50 стаканов кока-колы подряд. Конечно, это анекдот, но это же Кропивницкий, узник сталинских лагерей, поэт и художник отнюдь не гламура, а лианозовской пробы. Да тут, господи, материала ещё на десятки сериалов наберётся.

Если же серьёзно, то есть ещё один момент, который мне кажется важным. Опять-таки благодаря усилиям разнообразных медиа, а сначала — благодаря личным усилиям некоторых фигурантов у нас сложилось неточное представление об оттепели. Всё свелось к так называемым детям XX съезда, к поколению Вознесенского, Евтушенко, Аксёнова, Эрнста Неизвестного. А это не так. Они были наиболее заметны, как и стиляги были заметны в толпе. Эффектно одетая девушка заметнее в толпе, чем просто красивая, но скромно одетая девушка. Это нормально. 

А вот когда смотришь уже с некоторого отдаления на всё, то видишь, что ценность созданного людьми этого поколения проблематична. Я имею в виду универсальную ценность с точки зрения, простите, вечности. Загляните в мою антологию 30-летней давности, где и повесть Гладилина Анатолий Тихонович Гладилин (1935–2018) — писатель. Первая повесть Гладилина «Хроника времён Виктора Подгурского» была напечатана в «Юности», когда автору было всего 20 лет. Работал редактором в «Московском комсомольце», на Киностудии им. Горького. После открытого выступления против суда над Синявским и Даниэлем печатался в основном в эмигрантских изданиях. В 1976 году уехал из СССР, работал в Париже на радио «Свобода» и «Немецкая волна». ⁠ «Хроника времён Виктора Подгурского», и «Звёздный билет» Аксёнова, и стихи самых модных тогда поэтов. Не всё, конечно, не всё, но ведь многое из нашумевшего лучше сейчас не перечитывать. Они сыграли свою историческую роль и… вошли в питательный слой культуры. А вершинные достижения того исторического периода по-прежнему с нами — и «Доктор Живаго», и симфонии Шостаковича, и «Колымские рассказы», всё, что тогда было сделано на века. И Ахматова ещё работала, и Бродский появился. И Тарковский снял не только «Иваново детство», но и «Страсти по Андрею».

Вот они-то по наивысшему счёту и есть люди оттепели на самом деле.