Вы рассказывали, что впервые прочитали «Лолиту» в 13 лет и тогда она оказалась выше вашего понимания. Когда вы снова вернулись к этой книге — и когда полюбили её?

Кажется, я вернулся к «Лолите» в январе 1971 года, когда мне было восемнадцать и я уже несколько раз перечитал большую часть главных набоковских книг, чтобы написать статью. Но, думаю, я начал по-настоящему восхищаться ею позже, где-то в конце 1970-х, а полюбил ещё позже.

Вы посвятили отдельные исследования двум поздним набоковским шедеврам — «Аде» (1980) и «Бледному огню» (1999). Планируете ли вы разбор «Лолиты» — или «Ключи к Лолите» Карла Проффера (1968), издание «Лолиты» с аннотациями Альфреда Аппеля (1970) и другие набоковедческие изыскания кажутся вам исчерпывающими?

Я планирую проанализировать «Лолиту» так же глубоко, как я сделал это с двумя другими англоязычными шедеврами Набокова. Хотя я благодарен Профферу и Аппелю за их открытия, нужно сказать, что зачастую они лишь касались поверхности: их работы далеко не исчерпывающие. Даже мои аннотации к «Аде», которые будут более чем в десять раз длиннее исследований Проффера или Аппеля о «Лолите», не исчерпывающие — хотя, конечно, я стараюсь! Но я всегда прихожу в восторг, когда кто-то другой замечает то, о чём я и не подозревал.

Вы много лет разбираете «Лолиту» со студентами. Как менялось их отношение к роману — и как это влияло на вашу преподавательскую стратегию?

Меня всегда поражало разнообразие реакций студентов, и эти реакции не делятся по гендерному признаку. Некоторые молодые женщины очарованы Гумбертом, некоторые молодые мужчины считают роман тяжёлым для восприятия — так же как и будущие матери. Тема сексуального насилия над детьми была очень актуальна всё то время, пока я преподавал эту книгу (примерно с 1984 по 2019 год), так что я не почувствовал заметных изменений в студенческих реакциях.

В набоковской библиографии у Лолиты и «Лолиты» есть предшественники — стихотворение «Лилит» (1928), Магда Петерс из «Камеры обскуры» (1933), юная героиня «Приглашения на казнь» (1936) Эмма, монолог Щёголева в «Даре» (1938), повесть «Волшебник» (1939). И всё же: «Лолита» была неизбежна или для Набокова это роман-аномалия, сход с орбиты?

В жизни или искусстве ничто не неизбежно. Разрыв даже между «Волшебником» и «Лолитой» огромен. «Лолита» — это нечто из ряда вон выходящее, но то же самое можно сказать и о «Даре», «Бледном огне», «Аде» и «Сквозняке из прошлого».

Набоков примеривался к «Лолите» ещё в Европе. Что Америка дала этой истории? Почему всё сложилось именно здесь?

Америка бросила Набокову вызов — попытаться стать американским романистом. Он не достиг этого в романе «Под знаком незаконнорождённых» (1947), хотя задумывал и писал этот роман уже в Америке. В «Лолите» ему нравилось воссоздавать пейзажи, городские виды и дорожные ландшафты, культуру и нравы, литературное наследие (По, Мелвилл, Генри Джеймс) и франко-американские литературные связи (например, По и Бодлер — и многое другое, что я не могу пока раскрыть). Наконец, дополнительный вызов: не упоминать в романе Россию, поскольку он планировал опубликовать книгу анонимно.

Набоков сочинял прозу как от первого, так и от третьего лица вне зависимости от жанра и темы. «Волшебник», в котором разворачивается сходный сюжет о влечении взрослого мужчины к ребёнку, был написан от третьего. На каком этапе работы над «Лолитой» Набоков осознал необходимость сменить оптику — и что это дало его замыслу?

Полагаю, Набоков задумался о переходе от третьего лица к первому только после того, как в апреле 1947 года разработал план книги, которая изначально должна была называться «Княжество у моря». Цитата из По В первой главе «Лолиты» Гумберт цитирует «Аннабель Ли» Эдгара По: «В некотором княжестве у моря…» ⁠ , на мой взгляд, с самого начала предполагает лирический рассказ от первого лица. 

В послесловии к американскому изданию «Лолиты» (1958) Набоков приводит сцены, образующие, по его словам, нервную систему книги: от списка учеников Рамздэльской школы до касбимского парикмахера. Опытный читатель Набокова привык с повышенным вниманием относиться к набоковским автокомментариям (будь то предисловие к третьему изданию «Под знаком незаконнорождённых» или интервью с самим собой, разъясняющее особенности устройства «Сквозняка из прошлого»). Как вы оцениваете этот список главных мест: перед нами ключ к наиболее полной интерпретации романа или скорее набор сцен, которые особенно дороги автору по глубоко личным причинам?

Я согласен с вами, что Набоков даёт важные подсказки в своих предисловиях и послесловиях, часто одновременно маскируя их значимость. Но я всё ещё не решил, насколько некоторые из этих нервных узлов «Лолиты» центральные для тела, разума и духа романа.

Почти 20 лет назад вы написали статью «Лолита»: Что мы понимаем и чего не понимаем». Сократилась ли за это время область непонятного? Остаются ли для вас в романе загадки — и если да, какие?

Загадок и вызовов стало больше, а некоторые зацепки привели к ценным подземным ходам — но пока ещё не к тем самым глубоко зарятанным сюрпризам, которые, я подозреваю, там есть. Я не могу развернуть эту мысль, не начав писать книгу, над которой сейчас размышляю. Ну а пока я спешно работаю над кое-чем совершенно другим: биографией философа Карла Поппера.

В 2023 году во Франции вышел ранее не опубликованный дневник Веры Набоковой «Ураган Лолита», освещающий события 1958–1959-го, когда книга наконец вышла в США и стала мировой сенсацией. Чем примечательны эти записи — и почему они появились по-французски раньше, чем на английском?

Потому что две увлечённые и талантливые французские исследовательницы, Моника Манолеску и Янник Шупен, взялись за редактирование этого тома. Я давно знал и ценил дневник Веры, но не думал о его отдельной публикации. В следующем году книга выйдет на английском в их редакции.

После перехода Набокова на английский нити, которые связывали его с русской прозой и стихами, ничуть не ослабли. Не будет большой натяжкой назвать грандиозную «Аду» его самым толстовским романом. Можем ли мы определить «Лолиту» — с её подпольем, бесом, подростком, с её преступлением и наказанием — как самую достоевскую книгу Набокова?

Разве что в том смысле, что «Лолита» — скрыто самый антидостоевский из его англоязычных романов, а «Отчаяние» — открыто самый антидостоевский из его русских романов. Наряду с «Адой» «Лолита», вероятно, его самый антифрейдовский роман.

«Лолита», очевидно, затмила собой другие набоковские вещи, и, кажется, автор не слишком этому сопротивлялся. Насколько это справедливо? Какой была бы репутация автора, если бы в центре набоковского канона стоял другой — менее скандальный — текст?

Он был доволен славой (и сопутствующим интересом к другим его работам), а также финансовой независимостью, которую принесла ему «Лолита». Кто знает, какой была бы его репутация, если бы в центре его канона было другое произведение? Я могу представить на этом месте «Защиту Лужина», «Дар», «Память, говори», «Бледный огонь» и «Аду», и каждое из них осветило бы остальные произведения по-новому. А для некоторых читателей — даже для таких выдающихся, как Роберт Алтер Роберт Алтер (р. 1935) — американский литературовед, специалист по компаративистике. Автор работ по библеистике, переводчик Танаха. Преподаёт в Калифорнийском университете в Беркли. ⁠ , — в центре набоковского канона находится «Пнин».

Как вы оцениваете авторский сценарий к «Лолите» (1973) — в сравнении с оригинальной «Лолитой» и в контексте полувековых драматургических поисков Набокова?

Есть две версии — длинная (ранняя) и короткая (поздняя). В обеих есть своя прелесть, и обе раскрывают разные аспекты Набокова и «Лолиты»: так, длинная версия демонстрирует богатство его воображения. Обе версии, в той неуклюжести и настойчивости, с какой они обращаются к теме По, подчёркивают, насколько она была важна для набоковского замысла. В романе это проявляется гораздо тоньше. Весьма поразительно, насколько этическая оценка Гумберта, которую даёт Набоков, превосходит то, как этого героя понимают сценаристы фильма 1997 года — Гарольд Пинтер и Стивен Шифф. Набоков превосходно работал с диалогами, но ему было интересно не только придумывать сцены; он стремился насытить их рефлексией, воображением. Если ты не Шекспир, диалог не даёт тебе такой многомерной свободы.

Из-за обилия и разнообразия операторских и монтажных приёмов (в том числе в «Лолите») кажется, что кинематографичность — вообще одно из свойств набоковской прозы. Что эти книги написаны с учётом возможностей камеры и где-то даже предполагают её. На ваш взгляд, так ли это? Удобно ли режиссёрам работать с его текстами?

Набоков, безусловно, использовал кинематографические приёмы. Но он также использовал приёмы поэтические, драматические, живописные и графические, приёмы фотосъёмки, даже в каких-то аспектах музыкальные — несмотря на то что музыка была ему не близка. А ещё — приёмы составления шахматных задач, кроссвордов и фокусов. И научные приёмы, приёмы натуралиста, таксономические приёмы и так далее! Джойс выдвигал на первый план разные броские приёмы по мере развития сюжета «Улисса», но иногда это выглядело претенциозно, принуждённо, чрезмерно настойчиво. Набоков использует те приёмы, которые больше всего обогащают конкретную сцену или позволяют добиться конкретного эффекта.

Несмотря на известную пикантность романа, которая затрудняет буквальное перенесение его коллизий на экран, лонгселлер «Лолита» был обречён на экранизацию. Что вам кажется удачным в картинах Стэнли Кубрика (1962) и Эдриана Лайна (1997) — и какие аспекты набоковской книги им так и не удалось передать?

Фильм Кубрика — это часто изобретательная комедия нравов, а сцена, где Гумберт, Ло и Шарлотта смотрят фильм ужасов в автокинотеатре и женские руки цепляются за Гумберта, пока Франкенштейн в исполнении Бориса Карлоффа сдирает с себя бинты, бесценна — и очень лаконична. Питер Селлерс В «Лолите» Стэнли Кубрика (1962) Питер Селлерс играет роль Клэра Куильти. ⁠ великолепен, но играет скорее себя, а не романного персонажа (хотя в его развязной, продуманной экстравагантности есть что-то от Куильти). Однажды я публично спросил Стивена Шиффа, автора финальной версии сценария Эдриана Лайна: что бы он ответил на вопрос, что его версия пересказывает историю с гумбертовской, а не с набоковской перспективы? Похоже, он не понял вопроса — что, по-моему, с беспощадностью говорит само за себя.

Пару лет назад мы в «Кинопоиске» фантазировали о том, кто из современных режиссёров мог бы экранизировать Набокова: «Пнина» мы поручили Гильермо дель Торо, «Лолиту» — Дэвиду Финчеру, «Аду» — Полу Томасу Андерсону. Есть ли у вас набоковская экранизация мечты?

Мне бы хотелось увидеть экранизации «Бледного огня» и «Ады»: «Бледный огонь» в четырёх частях, а «Аду», возможно, в двенадцати. Я бы использовал приёмы Феллини и Бергмана для разных аспектов каждой картины.

По вполне беллетристическому совпадению в свой юбилейный год «Лолита» снова попала на экраны: один из самых обсуждаемых инди-фильмов 2025-го — дебют Евы Виктор «Прости, детка», в котором пережившая сексуальное насилие героиня ищет путь к исцелению и преподает «Лолиту» студентам. Верите ли вы в возможность такого — не столько эстетического, сколько прикладного — прочтения романа?

Со мной связывались несколько терапевтов из Европы и Америки, работающих с сексуальным насилием над детьми. Они очень высоко ценят «Лолиту» за её проницательность в отношении преступников и жертв и использовали эти идеи (а то и сам роман) в своей практике. У понимания всегда есть польза и внутренняя ценность. Помните, Фёдор Годунов-Чердынцев хотел написать практическое руководство «Как быть счастливым»? В каком-то смысле «Дар» и есть такое руководство. Автор фильма «Прости, детка» хорошо понимает и использует «Лолиту», а Ванесса Спрингора Ванесса Спрингора (р. 1972) — французская писательница. В 2020 году опубликовала мемуарную книгу «Согласие», в которой рассказала о пережитом в детстве сексуальном насилии со стороны 49-летнего писателя Габриэля Мацнеффа. ⁠ в своей книге «Согласие» справляется с этим ещё лучше.