Алла Горбунова. Лето
АСТ / Редакция Елены Шубиной

Четвёртая книга прозы Аллы Горбуновой — это философская исповедь, медитативный дневник сновидений и былей, записанных на карантине 2020 года. Вместе с семьёй поэтесса проводит лето на старой даче, где сама когда-то выросла, а теперь наблюдает за взрослением сына. Бытовые зарисовки, тревога и страх сплетаются здесь со снами и мистическими откровениями, созерцанием воздуха и восприятием мыслей вещей. Этот шаг — между нелепой повседневностью и падением в мистическую глубину — у Горбуновой очень короткий. Она будто пишет одновременно о поверхности и о сути вещей: «Я всегда обращаюсь со всем, что для меня важно, на ядерном уровне. У вещей есть ядра, мантия, кора — вещи повторяют строение Земли». Ищет некоего лежащего в основе, уже более не поэтического или философского, но предельно человеческого опыта: «Перед самым сном, когда я лежала в десяти одеялах и вдыхала запах сельского дома, старых отсыревших матрасов, подушек и топящейся печки, я захотела иного бытия, иного присутствия. Иногда я уже думала об этом: каково это — другое «быть», когда само «быть» будет значить другое?» — Е. П.

Сибирь: счастье за горами
АСТ / Редакция Елены Шубиной

Вслед за сборниками «Москва: место встречи» и «В Питере жить» в «Редакции Елены Шубиной» вышла сибирская книга. Иван Вырыпаев, Роман Сенчин, Василий Ивченко, Дмитрий Захаров и другие современные писатели рассказали, каждый по-своему, о феномене Сибири. У некоторых она получилась стереотипная, внешняя, у других — живая, с «особой гравитацией»; одни авторы родились там и выросли, а другие, наоборот, туда уехали. В сборнике сошлось много красивого, страшного и смешного: например, Иван Вырыпаев рассказывает, как в детстве продал африканцу ведро черники и как девятнадцать его одноклассников в 90-х погибли от героина, отправившись в «другие миры». «Я сидел на краю скалы посреди тайги. Есть такие одиночные скалы посреди тайги. Вокруг на тысячи километров тайга. Сидел на краю скалы. Смотрел вдаль. Отдыхал, потому что в этот день мы с друзьями много прошли пешком. Мне было примерно двадцать шесть лет. Сибирь. Я люблю эту Сибирь. Она мне как мать. Как будто большая женщина легла всем своим телом на землю — и это Сибирь». — Е. П.

Линор Горалик. Имени такого-то
Новое литературное обозрение

В основу нового романа Линор Горалик легла реальная история эвакуации психиатрической больницы имени Алексеева (она же Кащенко) в 1941 году, когда немцы подходили к Москве. Около 500 пациентов и 100 человек медперсонала погрузились на две баржи и долго плыли в поисках пристанища, еды и медикаментов остро не хватало, на баржах вспыхивал то пожар, то дизентерия — как гласит отчётная записка ответственного за эвакуацию: «Условия были нечеловеческими».

«Имени такого-то» — аллегория нечеловеческой природы войны. Люди здесь механизируются: на место оторванной руки солдату пришивают сапёрную лопатку. Зато механизмы оживают: маленькой зенитке, переминающейся «с одной слоновьей ноги на другую», зенитчик чешет шею и делит с ней кашу. Сбитая немецкая самолётица со стрекозиными надкрыльями и стальной кабиной пахнет «одновременно машинным маслом и отвратительной нелюдской органикой» («Говорит, наши «жужелки» против их «хуммелей» — говно»). В этом романе Горалик соединила две темы, пугающие её, по её словам, до замирания, — войну и безумие, создав одновременно фантасмагорию и историческую реконструкцию: как охарактеризовала эту книгу Полина Барскова — «перед нами производственная драма в аду». — В. Б.

Валерий Вотрин. Составитель бестиариев 
Издательство Яромира Хладика

Пишущий по-русски и по-английски Валерий Вотрин — первоклассный прозаик, имя которого, к сожалению, не так часто встречается в списках рекомендуемых новинок: новая книга, выпущенная Издательством Яромира Хладика, — отличный повод исправить ситуацию. Вотрин, во многом наследующий Борхесу и Кржижановскому (а кое в чём — магическим реалистам), разворачивает перед читателем что-то вроде семиотической футурологии: как замечает издатель, важнейшая тема прозаика — «вмешательство оживших знаков и знаковых систем в человеческую жизнь». Иностранный профессор, приехавший на берега Хопра изучать выхухоль, встречает китовраса, готические статуи распевают Бетховена, бывшие школьники уезжают в Либерию, но душой остаются в школе, где о побегах в Африку только сочиняли. Эти рассказы были написаны в 2000–10-е — и кажется, что сейчас наконец отстоялись и читатель к ним готов. — Л. О.

Дарья Серенко. Девочки и институции
No Kidding Press

«Девочки и институции» — книга на грани художественной прозы и автофикшена, рассказ известной активистки, художницы и поэтессы о жизни и работе сотрудниц государственных учреждений культуры: именно на «девочках» держится существование многочисленных музеев, библиотек и галерей, именно они, как правило, не получают ни достойной оплаты, ни благодарности, именно в этой среде могут появиться и дружеские, практически сестринские связи, — и, напротив, токсичные отношения, от которых хочется бежать куда подальше. Серенко делает невидимое видимым: в этом пафос большинства её проектов, в том числе «Тихого пикета». Книга проиллюстрирована прекрасной поэтессой и художницей Ксенией Чарыевой. Подробнее о «Девочках и институциях» можно прочесть на «Полке» в рецензии Анны Глазовой. — Л. О. 

Рейчел Каск. Транзит
Перевод с английского Анастасии Басовой 
Ад Маргинем Пресс

Вторая часть трилогии Рейчел Каск, давно ставшей классикой англоязычного автофикшена. Знакомая читателю по роману «Контур» писательница Фэй пытается осмыслить и пересобрать свою разладившуюся жизнь. Как и в «Контуре», выведенный на периферию сюжет (героиня ремонтирует ветхую квартиру в Лондоне, куда ей пришлось переехать с двумя детьми после развода) замещается разговорами с друзьями, писателями, студентами, сотрудниками салонов и агентами по недвижимости. Полная юмора и философски отстранённая интонация Каск делает обычные истории пронзительными, а ощущение потерянности и одиночества — лишённым трагичности. Если взглянуть на трилогию как на психологический триптих, то «Транзит» окажется своеобразным чистилищем, пространством перехода между процессом изживания травмы и обретением воли для перемен. — Е. П. 

Квентин Тарантино. Однажды в Голливуде 
Перевод с английского Сергея Карпова и Алексея Поляринова
Individuum

Роман, написанный по мотивам фильма «Однажды в Голливуде» (не наоборот) — причём не пересказывающий оригинал, но удачно его дополняющий. Звезда вестернов Рик Далтон и каскадёр Клифф Бут, медленно выходящие в тираж вместе с «золотым веком» Голливуда, здесь не просто катят на своём «кадиллаке» к ударному финалу; у них появляется биография и психологическая глубина (особенно эффектно это работает с Клиффом, который оказывается натуральным героем Второй мировой, «дедом, который воевал», и одновременно безжалостным убийцей). Тарантино успевает вставить в повествование несколько познавательных микроэссе, например об эволюции жанра вестерна, доказывает, что он по-прежнему лучший во вселенной автор диалогов (отдельное внимание — выходам восьмилетней актрисы Труди Фрейзер), и бесконечно смакует детали родных для него 1960-х — наверное, так же выглядел бы русский роман о 1990-х, если бы автор щедрейше вставлял в него плейлисты радио SNC, цитаты из реклам студии Premier SV или анализ новинок кооперативного книгоиздания; кстати, одним из ходовых товаров на этом рынке были как раз романы по мотивам голливудских боевиков — самопальный российский жанр, блистательно продолженный сейчас Тарантино. — Ю. С.

Петер Надаш. Путешествие вокруг дикой груши 
Перевод с венгерского Вячеслава Середы
Издательство Ивана Лимбаха

Крупнейший венгерский писатель известен в России в первую очередь по громадному роману «Книга воспоминаний», который несколько лет назад издавала «Колонна». В этой книге, вышедшей в Издательстве Ивана Лимбаха, собрана малая проза Надаша, тоже переведённая Вячеславом Середой: дебютная повесть «Библия» (исповедь подростка о самых чудовищных своих годах), рассказы и эссе. Центральным текстом собрания публикаторы называют «Собственную смерть» — рассказ о пережитой Надашем клинической смерти. Все тексты этой книги объединяет цепкое, почти собственническое внимание к деталям, «Собственная смерть», где ощущения человека на краю гибели протоколируются наряду с физиологическими подробностями инфаркта, — не исключение. «Окружающий тебя мрак не кажется непроглядным. Ровная темнота просвечена странным — абстрактным, можно сказать, — мерцанием. Предметов и силуэтов больше не существует, единственным воспринимаемым объектом остаётся собственное мышление. <...> Я переживаю ощущение абсолютной памяти и такое же ощущение пространства. Они как бы вписаны одно в другое. Бесподобное, эйфорическое состояние духовной двуснастности». — Л. О.

Аллен Гинзберг. Сознательная проза 
Перевод с английского Сергея Карпова
Подписные издания

Вслед за двумя самыми известными сборниками американского поэта Аллена Гинзберга «Вопль» и «Кадиш» в переводе Дмитрия Манина «Подписные издания» выпустили книгу эссе идеолога бит-движения «Сознательная проза» в переводе Сергея Карпова. «Эмблемы поведения», как назвал эти публицистические тексты поэт Эдвард Сандерс, посвящены свободе слова и государственному произволу, наркотикам, сексуальности и истокам битничества. В книге собраны и размышления о культуре: от лекции 1980 года о «Листьях травы» Уитмена до воспоминаний и очерков о Уорхоле, Ленноне и Йоко Оно, Филипе Глассе и Кейдже. Но главная тема, что роднит политический, социальный и литературный вектор «Сознательной прозы», — это решительная преданность и любовь к поэзии. «Я готов умереть за поэзию и за истину, что вдохновляет поэзию... Я верю в американскую церковь поэзии», — говорил Гинзберг в эссе 1961 года. — Е. П.

Роман Лейбов. P. S. 
ОГИ 

Среди ипостасей Романа Лейбова — специалиста по Тютчеву, профессора Тартуского университета, одного из первопроходцев рунета, блогера before it was cool — поэтическая долгое время оставалась на втором плане, хотя знатоки помнят и игру «Сад расходящихся хокку», и основанный Лейбовым проект «Стихи на случай» (участники которого в стихах комментировали актуальные новости). Этот сборник, куда вошли стихи, написанные за тридцать лет, корректирует ситуацию. Поэзия Лейбова помнит о множестве жанров, сочетает элегию с жестоким романсом, райком и обэриутскими стихами для детей, приговским экспромтом и песней «Аквариума», перебирает филологические сюжеты и иконографию (от сюжетов Чехова до дуализма лысого/волосатого Маяковского). Во второй части сборника «стихи на случай» оказываются задумчивыми верлибрами, в самом деле описывающими случаи из жизни частного лица, и рифмованными лытдыбрами: рифма «верлибр — лытдыбр», скорее всего, умышленная, подразумеваемая. В ещё одной части, «Ямбы», можно найти иронические, а порой и злые политические комментарии: к московской реновации, офшорным скандалам и «Виктории в Сирии» (тут — целая ода). «Во дни, когда липы цветение скоро / и август, зараза, впритык, / одна мне поддержка, одна мне опора — / мой грешный и длинный язык». — Л. О.

Энн Карсон. Автобиография красного
Перевод с английского Юлии Серебренниковой
No Kidding Press

«Автобиография красного» — роман в стихах канадской поэтессы Энн Карсон, несколько раз номинировавшейся на Нобелевскую премию по литературе. Подражающий античному стиху текст интерпретирует древнегреческий миф о Геракле и Герионе — краснокрылом чудовище с острова Эрифия. Застенчивый юноша Герион, ставший жертвой домашнего насилия, начинает писать свою автобиографию, через некоторое время увлекается фотографией и влюбляется в молодого Геракла. Если быть точным, в основе сюжета «Автобиографии» лежит не сам миф, а его позднее переложение — поэма Стесихора «‎Герионида», где фокус повествования смещён на жертву событий — Гериона. Специалистка по лирике Сапфо и древнегреческой литературе, Энн Карсон свободно жонглирует мифологическим и современным контекстом, совмещая в «Автобиографии» ЛГБТ-роман с пойоменоном‎ (книгой о создании книги), а переоткрытие канона с постмодернистской игрой и философским манифестом. Что-то подобное можно найти в пьесах французского драматурга Жана Ануя, «Антигона» и «Медея» которого перенесены в современный автору Париж 1944 года. С вопросами своего времени Энн Карсон тоже, впрочем, справляется блестяще: «…Я никогда не узнаю, как вы видите красный, и вы никогда не узнаете, как его вижу я. Но эта разъединённость сознания познаётся только после неудавшейся коммуникации, первый же наш импульс — предполагать единство нашего бытия. <…> Отрицать существование красного — значит отрицать существование тайны. Отрицающий в конце концов сойдёт с ума». — Е. П.

Глеб Морев. Осип Мандельштам: фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы) 
Новое издательство 

Глеб Морев реконструирует и по-новому интерпретирует не только биографию Мандельштама в 1920–30-е, но и вообще литературный быт этого времени, с которым у поэта складывались отношения то притяжения, то, напротив, резкого и бескомпромиссного отталкивания. Мандельштам, декларировавший своё презрение к «литературе», в то же время был вынужден искать возможностей для заработка — отсюда, в частности, злополучная история с переводом костеровского «Уленшпигеля», по ошибке напечатанного под именем Мандельштама: этот сюжет становится для Морева поводом поговорить о внутренних механизмах литературной работы и книжной индустрии в раннем СССР. Так же встраиваются в контекст и сополагаются со знакомыми Мандельштаму текстами другие знаменитые сюжеты биографии поэта — в первую очередь написание эпиграммы на Сталина, а впоследствии — оды Сталину. Продолжая работу, начатую в книге «Поэт и Царь», Морев опирается на вновь открытые документы и архивные свидетельства — можно назвать это доказательным литературоведением. — Л. О.

Вадим Михайлин. Бобёр, выдыхай!
Новое литературное обозрение

Антрополог Вадим Михайлин пытается разобраться, почему в Советском Союзе были так популярны анекдоты о животных: он прослеживает их происхождение от анималистических сказок (в том числе «заветных» — непечатных), разбирается в советском бестиарии и сопредельных областях: среди героев книги — не только Волк, Медведь, Заяц, Бобёр и Лиса, но и распутная Красная Шапочка или обкуренный Крокодил Гена. Михайлин рассматривает прагматику анекдотического жанра: в советских условиях он был в первую очередь направлен на снятие пафоса, а «животная» тема гарантировала исполнителю анекдота по крайней мере психологическую безопасность; позднесоветский анекдот, кстати, сильно отличается от раннесоветского. Помимо исследовательской ценности, у этого издания есть и антологическая: Михайлин собрал внушительный корпус анекдотов, по большей части обсценных, зачастую совершенно идиотских, но порой — зверски остроумных. — Л. О. 

Дирк Уффельман. Дискурсы Владимира Сорокина
Новое литературное обозрение

Монография немецкого слависта Дирка Уффельмана рассматривает все основные произведения Сорокина — от «Очереди» и «Нормы» до «Теллурии» и «Манараги» (новейший «Доктор Гарин» в книгу попасть не успел). Задача Уффельмана — показать, как, оставаясь нонконформистом, важнейший прозаик концептуализма превратился из enfant terrible, от чьих текстов волосы вставали дыбом даже у искушённых читателей, в живого классика. Уффельман, в частности, объясняет, что этот статус во многом обусловлен желанием читателей, особенно на Западе, сводить новейшую сорокинскую прозу к уровню политических памфлетов: авангардная составляющая, с которой Сорокин не расставался даже в самых своих поп-ориентированных книгах, здесь отходит на второй план. На самом деле именно её сочетание с политической актуальностью ставит сегодняшнего Сорокина в ряд выдающихся европейских писателей. — Л. О.  

Денис Горелов. Державю. Россия в очерках и кинорецензиях
Городец

Денис Горелов прославился сверхироничными очерками о киномире СССР — знаковых советских фильмах и тех иностранных лентах, что выпускали в советский прокат: собранные в книги («Родина слоников» и «Игра в пустяки»), они обретали новое качество остроумной — иногда до излишества — энциклопедии, внятной и киноманам-знатокам, и читателям «Луркмора». Новая книга Горелова — это история России через призму кино (и не только кино): от времён Екатерины II («Екатерина. Самозванцы» Дмитрия Иосифова) до 1990-х и 2000-х («Олигарх» Павла Лунгина); отдельные разделы посвящены экранизациям литературной классики и заграничным мифологемам, в которых российская история и литература отражаются, как в искривлённом зеркале. Несмотря на хронологическое расположение текстов в разделах, изложение получается глубоко анахроничным: иначе и быть не могло — но по текстам Горелова можно понять, как на историю, литературу, русский быт смотрели в разные годы и зачем обращались к её сюжетам. Некоторые очерки тут посвящены не фильмам, а культурным явлениям: юмору Райкина, прозе Нагибина, песням Галича, образу Элвиса Пресли. Некоторые — даже в стихах. — Л. О.

Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве
Составители О. Лекманов, И. Симановский
Новое литературное обозрение 

«Москва — Петушки» — едва ли не самое популярное произведение неподцензурной советской литературы, но об авторе его известно не слишком много — отчасти, вероятно, по причине кочевого образа жизни Ерофеева, в немалой степени — из-за его обыкновения распространять мифы о себе самом, наконец, потому, что в сознании читателя Венедикт Ерофеев нередко сливается с Веничкой его поэмы. Олег Лекманов и Илья Симановский, в 2018 году написавшие вместе с Михаилом Свердловым биографию писателя («Венедикт Ерофеев: посторонний»), продолжают заполнять лакуну. Цель нового сборника — «представить малоизвестные страницы биографии Ерофеева и дать срез самых показательных работ о его жизни и творчестве». В книгу вошли архивные документы и фотографии, большая часть из которых публикуется впервые: подробно прокомментированные расшифровки бесед на литературном вечере, интервью разных лет, переписка Ерофеева с возлюбленными и друзьями. Особенный интерес представляют его письма к венгерской переводчице Эржебет Вари, единственный развёрнутый авторский комментарий к «Москве — Петушкам». Одна из корреспонденток Ерофеева, Ольга Седакова, специально для сборника написала мемуар о своей попытке опубликовать в СССР «Цветочки святого Франциска Ассизского». Тут же собраны наиболее значительные отзывы на творчество Ерофеева — тексты русских писателей (Виктора Некрасова, Владимира Войновича, Татьяны Толстой, Зиновия Зиника, Виктора Пелевина, Дмитрия Быкова) и статьи критиков и литературоведов. Отметим, что одновременно в «НЛО» вышла книга Светланы Шнитман-МакМиллин «Венедикт Ерофеев» — переиздание основополагающей монографии, которую когда-то одобрил сам её герой. — В. Б.

Лев Рубинштейн. Время политики 
Издательство Ивана Лимбаха

В новый сборник Льва Рубинштейна вошли тексты, публиковавшиеся в последние годы на сайте InLiberty.ru: собранные под одной обложкой, они обретают новое качество. Рубинштейн, первоначально — поэт-концептуалист, чья установка состояла в том, что «всё напрасно, кроме, конечно, различных художнических усилий», сегодня обратился к текстам публицистическим и в гораздо большей мере политическим. Но смысл его работы остался прежним: «Дух и буква», «Свобода и порядок», «Деды и победы», «Деревня и колхоз» — все эссе Рубинштейна, по существу, решают одну задачу, возвращая словам и понятиям смысл, выхолощенный идеологией. Как пишет автор, если Кафка или Ионеско в своё время описывали абсурд, творившийся на фоне внешне упорядоченной жизни, то «В наши дни, когда абсурд нагляден и всеобъемлющ, мне кажется, у «перьев» совсем другая задача. А именно — упорное утверждение социальной, этической, эстетической НОРМЫ. «Нормы» не в сорокинском смысле, а в самом буквальном». Норму же, как и её извращение, и фиксирует, и определяет язык. Название не должно вводить читателя в заблуждение: «Время политики» — не сборник колонок на злобу дня, а результат художнических усилий, который в форме книги оказывается больше суммы слагаемых. — В. Б. 

Марк Липовецкий, Илья Кукулин. Партизанский логос
Новое литературное обозрение

Замысел книги литературоведов Марка Липовецкого и Ильи Кукулина о творчестве поэта Дмитрия Пригова как единого художественного проекта возник сразу после окончания предыдущей книги — «Неканонический классик: Д. А. Пригов» — в 2010 году. За десять лет вышло несколько значительных работ, посвящённых поэту, и два собрания его сочинений. «Партизанский логос» исследует общую эстетическую идею «проекта Д. А. П.» — перформатизм: как художественные практики превращались в игры, каждая из которых ставила под вопрос основания современного искусства? Книга Липовецкого и Кукулина продолжает тенденцию канонизации творческого наследия Д. А. П.: здесь показано, например, как Пригов повлиял на своих современников и авторов младших поколений. Одновременно проблематизируются вопросы, которые выдвигал он сам: в каких формах может существовать современный художник (в том числе в условиях «выхода из андеграунда»)? Как происходит слияние работ и биографического образа? Или, напротив, разграничение сферы поэтического, прозаического и театрального? — Е. П. 

Марианна Хирш. Поколение постпамяти. Письмо и визуальная культура после холокоста
Перевод с английского Николая Эппле
Новое издательство

Марианна Хирш — одна из самых авторитетных исследовательниц memory studies, а её книга «Поколение постпамяти» — фундамент, на котором вот уже тридцать лет строится современная гуманитарная наука. В 1992 году Хирш ввела понятие «постпамяти» — отношения младшего поколения к культурным, коллективным и личным травмам поколения старшего; к тому, что младшее поколение «помнит» только благодаря историям и поведению людей, среди которых выросло. Так «по наследству» передаётся и травмированное состояние. Об этом физиологически ёмко писала Мария Степанова, представившая идеи Хирш русскоязычному сообществу: «Сегодня для того, чтобы мёртвые говорили, приходится дать им место в собственном теле и разуме — нести их в себе, как ребёнка». Для Степановой работа Хирш оказалась «путеводителем по собственной голове». 
Построенная на истории холокоста теория Хирш универсальна: в России она нашла применение в работе с мемориализацией событий сталинского террора и ГУЛАГа, с одной стороны, и Второй мировой войны — с другой. — Е. П.

Пётр Вайль. Стихи про меня
Corpus

Антология стихотворений, выбранных и прокомментированных одним составителем, — достаточно известный жанр, а книга Петра Вайля — самый известный и удачный пример на русском языке: стихотворения Анненского, Блока, Ходасевича, Пастернака, Цветаевой, Заболоцкого собираются не в послание русской поэзии «городу и миру», а в идеальное сопровождение жизни составителя — при этом тонкость наблюдений Вайля над этими классическими стихами вызывает в памяти его совместную с Александром Генисом книгу «Родная речь». Ближе к финалу здесь становится больше стихотворений близких и знакомых: Бродского, Рейна, Лосева, Гандлевского, Цветкова: поэзия прямо совмещается с биографией. Это уже третье переиздание «Стихов про меня» — книга продолжает пользоваться спросом, и мы вам её от души рекомендуем. — Л. О.  

Кормак Маккарти. Кровавый меридиан
Перевод с английского Игоря Егорова
Иностранка

Наконец-то переиздан блестящий и страшный роман Маккарти в прекрасном переводе Игоря Егорова: несколько лет эту книгу было невозможно достать. «Кровавый меридиан» — история о дьявольской подоплёке американского мифа о Диком Западе: герой романа, четырнадцатилетний мальчик, скитается по обезвоженным прериям вместе с бандой Глэнтона — реально существовавшей шайкой охотников за индейскими скальпами. Всё внимание перетягивает на себя фигура судьи Холдена — демонического участника шайки, воплощения коварного и беспринципного зла. Одно из высших достижений американской прозы XX века. — Л. О.

Витольд Гомбрович. Дневник 
Перевод с польского Юрия Чайникова
Издательство Ивана Лимбаха

Витольд Гомбрович — знаменитый польский писатель, автор четырёх романов, множества рассказов и пьес. По-русски основной корпус его произведений вышел ещё в 1990-е годы. Но не менее важен дневник, который Гомбрович вёл в 1950–60-е годы в Буэнос-Айресе. Туда писатель по счастливой случайности уехал из Польши за несколько дней до вторжения нацистов — и остался там навсегда. Главная тема размышлений Гомбровича — духовная и интеллектуальная самостоятельность и непростые способы её достижения. Поэтому эмиграция, вырвавшая его из привычной среды с её не всегда осознаваемым диктатом, обернулась для него литературной удачей: «Когда решение было принято и надо мной захлопнулась крышка Аргентины, только тогда я смог наконец услышать самого себя». То есть обрести внутреннюю свободу «простым осознаньем врождённых цепей» (как писал Алексей Цветков-старший) — таких как снобизм, рабство у идеологии, условности, культурные ценности, «судорожный патриотизм», «ужасный и таинственный коллективный дух». Метод Гомбровича — беспощадный самоанализ и смех над собой и другими. Впервые «Дневник» Гомбровича вышел в России в 2012 году. Разного рода несвобода, включая духовную, с тех пор только сгустилась, «Мир стал убийственно и до глупого серьёзным», и переиздание подоспело как нельзя кстати, чтобы напомнить: «Не позволяйте, чтобы идея росла в вас за счёт индивидуальности». — В. Б.

«Полина» Леонида Губанова: поэма, пророчество, манифест
Пушкинский Дом

В 1963 году три строфы из небольшой поэмы Леонида Губанова «Полина» («Холст тридцать семь на тридцать семь. / Такого же размера рамка. / Мы умираем не от рака / И не от старости совсем») попали в журнал «Юность» — и вызвали негодование в официальной печати: дежурные сатирики начали писать на 17-летнего поэта эпиграммы и пародии, почувствовав в самом строе его поэзии нечто глубоко противопоказанное канонам советского стихосложения. В этом издании «Пушкинского дома» «Полина» подаётся как литературный памятник: её сопровождают статья и комментарии Андрея Журбина, переводы на несколько языков, критические отзывы и пасквили. — Л. О.

Наталья Пушкарёва. Частная жизнь русской женщины в Древней Руси и Московии: невеста, жена, любовница
Ломоносовъ

Наталья Пушкарёва работает в традициях исторической школы «Анналов», уделяющей внимание не крупным историческим событиям, войнам и дипломатии, а частному человеку, его экономическому, социальному, культурному бытованию и следовательно — ментальности. Исследовательница поставила перед собой задачу описать частную жизнь и внутренний мир русских женщин разных сословий от X до XVII века. Задача в самом деле амбициозная, потому что источники скудны: личные документы женщин, например письма, находятся только со второй половины XVII века. Как отмечает Пушкарёва: «Русское Средневековье (XI–XV века) и раннее Новое время не донесли до нас ни одной женской автобиографии (да и биографический жанр представлен одними житиями), ни одного авторского произведения, текст которого был бы написан женщиной и мог бы раскрыть её мир». Тем не менее Пушкарёвой блестяще это удалось благодаря комплексному изучению летописей, фольклора, церковно-учительных памятников. Её книга развеивает множество стереотипов в духе «Домостроя» — о мере самостоятельности девушки или женщины, о степени её участия в делах мужа или, например, возможности выбирать мужа. Например, с XVI века в случае, если брак не мог состояться из-за отказа невесты, с её родственников взималась неустойка. Такой случай исследовательница описывает в связи с замужеством княжны Авдотьи Мезенцевой, воспитанницы богатой бабушки Марфы (начало 1560-х годов): «Марфа, безмерно любя внучку, продала два села, чтобы выплатить неустойку обручённому с Авдотьей жениху, за которого влюбившаяся в другого внучка отказалась выходить замуж. «И я, Марфа, заплатила ему 500 рублёв слёз её ради», — сообщила Марфа в своей духовной, объясняя «исчезновение» из семейного имущества значительной его части». Как видим, отдельные документы всё же находятся — и звучащие в них живые голоса производят пронзительное впечатление. — В. Б.

Роберт Капа. Скрытая перспектива
Клаудберри

Роберт Капа — самый знаменитый военный фоторепортёр всех времён: стоит вспомнить хотя бы его размытые (из-за технического брака) снимки высадки союзных войск в Нормандии в 1944 году. «Скрытая перспектива» — его беллетризированные воспоминания о Второй мировой войне — книга остроумная и захватывающая, почти авантюрный роман в духе Ремарка и Хемингуэя (с которым Капа дружил). Но главный её нерв — этический выбор, который встаёт перед фотографом в зоне боевых действий: «Очень трудно постоянно стоять в стороне и быть способным только документировать страдания». Для себя Капа решил этот вопрос безупречно: он не брал в руки оружия, но подвергался всем опасностям наряду с героями своих фотоснимков. Благодаря этому ему удалось не только сделать «сенсационные снимки» (над которыми он неустанно иронизирует), но и запечатлеть «скрытую перспективу войны», её будни — трагические, но и комические тоже. — В. Б.