Незадолго до крестьянской реформы в родовое имение своего друга Аркадия приезжает студент-медик и самопровозглашённый нигилист Евгений Базаров. Он отрицает все идеалы и приличия, чем шокирует либерально настроенных «отцов», — но влюбляется в молодую вдову Одинцову, и его образ мыслей не выдерживает столкновения с чувством. Самый публицистический и самый знаменитый роман Тургенева не просто выводит на сцену «нового человека», отражая политическую полемику своего времени, — это книга о столкновении идеолога с собственными идеями.

Начало 1860-х для Тургенева — бурное время: он ссорится с Иваном Гончаровым, обвинившим его в плагиате, Добролюбов и Чернышевский критикуют его романы «Накануне» и «Рудин» в журнале «Современник» Литературный журнал (1836–1866), основанный Пушкиным. С 1847-го «Современником» руководят Некрасов и Панаев, позже к редакции присоединяются Чернышевский и Добролюбов. В 60-х в «Современнике» происходит идеологический раскол: редакция приходит к пониманию необходимости крестьянской революции, в то время как многие авторы журнала (Тургенев, Толстой, Гончаров, Дружинин) выступают за более медленные и постепенные реформы. Спустя пять лет после отмены крепостного права «Современник» закрывается по личному распоряжению Александра II. ⁠ . Уязвлённый Тургенев задумывается о завершении карьеры, но в итоге пишет новый роман — осмысление общественной атмосферы и «новых людей», которых ещё недавно числил в союзниках. Непосредственный прототип Базарова — не Добролюбов и не Чернышевский, а встреченный Тургеневым безвестный «молодой провинциальный врач», умерший, как и Базаров, в 1859 году. Тургенев начинает писать «Отцов и детей» по горячим следам конфликта с «Современником», но прерывает работу в 1861-м: скорее всего, причиной тому долгожданная крестьянская реформа, к которой готовятся в романе. Таким образом, «Отцы и дети», вышедшие в 1862-м, — взгляд на события трёхлетней давности уже из другой эпохи.

Как всегда у Тургенева, общественная аналитика сочетается с поэтичным стилем. Критик Николай Страхов Николай Николаевич Страхов (1828–1896) — идеолог почвенничества, близкий друг Толстого и первый биограф Достоевского. Страхов написал важнейшие критические статьи о творчестве Толстого, до сих пор мы говорим о «Войне и мире», во многом опираясь именно на них. Страхов активно критиковал нигилизм и западный рационализм, который он презрительно называл «просвещенство». Идеи Страхова о человеке как «центральном узле мироздания» повлияли на развитие русской религиозной философии. ⁠  указывал, что Тургенев не укоряет Базарова за равнодушие к природе, презрение к дружбе, романтической любви и родительскому чувству, а только изображает всё это (и самого Базарова) «со всею роскошью и проницательностью поэзии». Поэтичную окраску прозе традиционно придают пейзажи, но у Тургенева пасторальные картины провинции служат лишь фоном — для жарких споров «отцов-либералов» с «детьми-революционерами» и для напряжённых отношений помещиков и крестьян. Сюжет романа не слишком разветвлён, за ним легко следить, но Тургенев раскрывает бэкграунд своих персонажей постепенно — и тем самым заставляет читателя задумываться об истории героев и причинах их разногласий.

Прежде всего, политические разногласия Тургенева с редакцией «Современника». Наверняка, описывая полемику героев, Тургенев держал в памяти и романы Гончарова: «Обыкновенную историю» и ещё не завершённый тогда «Обрыв» (именно из-за него Гончаров обвинил Тургенева в плагиате). Воззрения Базарова складываются из текстов учёных-позитивистов, таких как «вульгарный материалист» Людвиг Бюхнер: Людвиг Бюхнер (1824–1899) — немецкий врач и философ. Одна из ключевых фигур вульгарного материализма — философского течения середины XIX века, согласно которому сложные феномены можно свести к простым физиологическим причинам: например, духовное переживание — к работе мозга. Как социал-дарвинист, Бюхнер считал, что принципы естественного отбора можно распространить на человеческое общество. Его главный труд «Сила и материя» был крайне популярен в России 1860-х годов, до конца века оно выдержало 17 изданий. ⁠  Тургенев, судя по всему, прочитал их внимательно и даже критически. А вот источники тургеневского стиля — одно из «сложных мест» литературоведения: на него, несомненно, повлияла «гармоническая ясность» пушкинской прозы, вместе с тем многие принципиально важные описания производят впечатление неясности, зыбкости. В этом смысле прозу Тургенева можно сопоставить с поэзией Фета: отсюда начинается традиция русского импрессионистского письма.

После разрыва отношений с «Современником» Тургенев отдал «Отцов и детей» в «Русский вестник» Литературный и политический журнал (1856–1906), основанный Михаилом Катковым. В конце 50-х редакция занимает умеренно либеральную позицию, с начала 60-х «Русский вестник» становится всё более консервативным и даже реакционным. В журнале в разные годы были напечатаны центральные произведения русской классики: «Анна Каренина» и «Война и мир» Толстого, «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» Достоевского, «Накануне» и «Отцы и дети» Тургенева, «Соборяне» Лескова. ⁠ . Роман посвящён памяти Виссариона Белинского — ещё один полемический жест по отношению к редакции «Современника», которой Тургенев решил напомнить о её славных предшественниках.

«Отцы и дети» были самым обсуждаемым литературным произведением на памяти современников. Слова «нигилист» и «нигилизм» мгновенно вошли в лексикон эпохи. Критики круга «Современника» увидели в Базарове карикатуру на «новых людей». Максим Антонович, занявший место умершего в 1861-м Добролюбова и действительно напоминавший Базарова своим радикализмом и склонностью к вульгарности, опубликовал резкую статью «Асмодей нашего времени». Статья названа так же, как роман ультраконсервативного писателя Виктора Аскоченского, обличавший порочную, скептически и атеистически настроенную молодёжь. Таким образом Антонович прямо говорил, что книга Тургенева — панегирик «отцам» и пасквиль на «детей». Совсем иначе отнесся к роману Дмитрий Писарев: он говорил, что Базаров ему искренне симпатичен и в целом изображён правдоподобно, со всеми достоинствами и недостатками, а появление подобного типа людей закономерно. Важнейший отзыв на «Отцов и детей» принадлежит Николаю Страхову, который указал, что Тургенев «написал роман не прогрессивный и не ретроградный, а, так сказать, всегдашний».

«Отцы и дети» появились в самый разгар публицистического «спора о новых людях» — во многом роман Тургенева и задал ему тон. Годом позже этому спору придаст новую силу роман Николая Чернышевского «Что делать?», предложивший ту самую «позитивную программу», которой так не хватает Базарову и его фантомным единомышленникам. В советском литературоведении и школьной программе закрепится триада «лишний человек — маленький человек — новый человек», и образцом «нового человека» наряду с героями «Что делать?» станет Базаров.

После романа Тургенева о нигилизме заговорили как о реально существующем явлении. Страх перед отрицающими всё революционерами достиг умов европейских обывателей, а в России стали появляться антинигилистические романы. Сам того не желая, Тургенев написал текст, который стал одной из точек отсчёта в формировании русского революционного движения. Не раз экранизированные, поставленные на сцене, вызвавшие много трактовок, «Отцы и дети» остаются одним из самых живых и обсуждаемых произведений русского канона — несмотря на то, что исторический контекст романа давно ушёл в прошлое.

Ключевые персонажи Тургенева зачастую люди со сложным, смешанным происхождением. В первую очередь это касается Базарова. Его мать была столбовой дворянкой, то есть происходила из древнего рода, а отец получил потомственное дворянство, потому что в бытность военным штаб-лекарем заслужил орден Святого Владимира 4-й степени. Это дворянство — приобретённое, не имеющее истории; склад ума Базарова-младшего, наследующего профессию отца, — совершенно разночинский. При этом, как ни парадоксально, в его заявлении рафинированному дворянину Павлу Петровичу — «Мой дед землю пахал» — звучит поистине дворянская горделивость. В «Отцах и детях» есть начерченные пунктиром связи между Кирсановыми и Базаровыми:  отец Базарова служил в бригаде деда Аркадия, генерала 1812 года; дед Базарова участвовал в переходе Суворова через Альпы. Казалось бы, у этих семей много общего, но здесь в дело вступают идеологические и — не в последнюю очередь — материальные соображения: имение Кирсановых, хотя ему и грозит разорение, на порядок крупнее и богаче дома Базаровых. В итоге на отношения людей, имеющих твёрдые убеждения, оказывает большое влияние, как сейчас сказали бы, бэкграунд.

Как правило, роман сводят к линии Базарова, но само название «Отцы и дети» подсказывает, что окружение героя играет не менее важную роль. Критики, настроенные к роману Тургенева скептически, считали его панегириком «отцам» (и одновременно клеветой на «детей») — именно в таком ключе выступает Максим Антонович. Менее пристрастные критики, в том числе Писарев и Страхов, отмечали, что у каждого персонажа романа особенный характер со своими противоречиями. К примеру, Павел и Николай Кирсановы не сводятся к идее либерализма, даже широко понятой: их взгляды, особенно Павла Петровича, главного антагониста Базарова, обусловлены их биографией. Все эти персонажи не сводятся к сюжетным функциям.

Слово «нигилизм», как верно указывает Николай Петрович Кирсанов, происходит от латинского nihil — «ничто». Термины с этим корнем известны со Средневековья; именно в форме «нигилизм» его впервые употребляет, судя по всему, немецкий философ и врач Якоб Оберайт в 1787 году. В 1829 году филолог и журналист Николай Надеждин Николай Иванович Надеждин (1804–1856) — основатель журнала «Телескоп» и предшественник Белинского: во многом под влиянием Надеждина литературная критика в России обретает концептуальную основу. В 1836 году «Телескоп» закрывают за публикацию «Философического письма» Чаадаева, а самого Надеждина отправляют в ссылку. Вернувшись, Надеждин оставляет критику, устраивается на работу в Министерство внутренних дел и посвящает себя этнографии. ⁠ вводит его в русский язык: для него нигилисты — это отрицатели классицизма, неистовые поклонники байроновского романтизма. В немецкой философской традиции нигилизм сначала трактуется близко к термину «идеализм», но затем приобретает новое значение: тотальное отрицание, неприятие авторитетов, желание разрушить весь общепринятый уклад жизни. Эти идеи высказывают Макс Штирнер Макс Штирнер (настоящее имя — Иоганн Каспар Шмидт; 1806–1856) — немецкий философ. В своём главном труде «Единственный и его собственность» Штирнер полагает, что собственное «я» превыше всего, поэтому у человека есть право отстаивать свои интересы, не оглядываясь на этические нормы. При жизни философ был практически забыт, но о нём вспомнили в связи с идеями Ницше: как оказалось, многие из них уже содержались в сочинениях Штирнера. ⁠  и чтимый Базаровым Людвиг Бюхнер, Людвиг Бюхнер (1824–1899) — немецкий врач и философ. Одна из ключевых фигур вульгарного материализма — философского течения середины XIX века, согласно которому сложные феномены можно свести к простым физиологическим причинам: например, духовное переживание — к работе мозга. Как социал-дарвинист, Бюхнер считал, что принципы естественного отбора можно распространить на человеческое общество. Его главный труд «Сила и материя» был крайне популярен в России 1860-х годов, до конца века оно выдержало 17 изданий ⁠  впоследствии их переосмыслит Фридрих Ницше.

С лёгкой руки Тургенева слова «нигилизм» и «нигилист» приобретают широкое хождение. Среди непосредственных реакций на «Отцов и детей» — «антинигилистические романы», в которых нигилисты демонизируются и мифологизируются: в этом жанре выступят среди прочих Алексей Писемский и Николай Лесков, а вершиной антиреволюционного пафоса станут «Бесы» Достоевского. Зловещие нигилисты встречаются в рассказах Конан Дойла о Шерлоке Холмсе и романе Честертона «Человек, который был Четвергом». Альбер Камю посвятит Базарову и русскому нигилизму обширные пассажи эссе «Бунтующий человек»: по мнению Камю, нигилизм, одобряющий насилие и вседозволенность, — один из корней тоталитарных режимов XX века и тоталитарной идеологии в принципе. Писатель Александр Иличевский считает, что роман Тургенева — «первая в русской культуре попытка показать, как идеология уничтожает человека» ¹ Иличевский А. В. Человек и темнота // Уроки русской любви: 100 любовных признаний из великой русской литературы. М.: АСТ; Corpus, 2013. ⁠ .

Из рассказов Базарова можно сделать вывод, что существует некое сообщество людей — и немалое, одержимое общими идеями: духом отрицания, стремлением сломать старый порядок, «расчистить место». Поняв, что постоянное обличение общественного кризиса вздорно и бесполезно, нигилисты «решились ни за что не приниматься» — однако несколькими строками позже Базаров даёт понять, что они собираются «действовать». Противоречие здесь кажущееся: слово «делать» в устах и Базарова, и Павла Петровича означает некую «позитивную программу», «действовать» же — любое действие в принципе, в том числе и разрушение.

Однако никаких «нас», которые «ничего не проповедуют» и собираются действовать, в романе не обнаруживается. Из Базарова и Аркадия вряд ли получится революционный отряд, считать серьёзным нигилистом Ситникова нельзя, хотя Базаров и прочит его для чёрной работы. Ни о каких других товарищах по делу ни разу не упоминают ни Базаров, ни Аркадий, который знает Базарова уже полгода. Это довольно странно: либо Базаров преувеличивает численность нигилистов (и оценка Павла Петровича — «четыре человека с половиною» — близка к истине), либо деятельность его товарищей глубоко законспирирована.

Вместе с тем такие люди, как Базаров, действительно существовали в России и создавали организации: примером может служить основанная в 1861 году «Земля и воля». Однако ни к какому разрушению в тот момент они ещё не были готовы. Ещё Писарев замечает: «…В течение 1860 и 1861 года Базаров не мог бы сделать ничего такого, что бы показало нам приложение его миросозерцания к жизни; он бы по-прежнему резал лягушек, возился бы с микроскопом и, насмехаясь над различными проявлениями романтизма, пользовался бы благами жизни по мере сил и возможности». После романа Тургенева нигилистические злодейства переходят в разряд городских легенд: в 1862-м, когда начинают гореть склады в Петербурге, в поджогах обвиняют нигилистов, ссылаясь при этом на «Отцов и детей». Обвинения эти окажутся неубедительными, а возникшая в 1861 году революционная организация «Земля и воля» вскоре распадётся: как мог бы предсказать Базаров, надежда на крестьянское восстание оказалась тщетной. Следующее поколение революционеров, в первую очередь «Народная воля», перейдёт уже к настоящему террору: после нескольких неудачных покушений 1 марта 1881 года будет убит освободивший крестьян Александр II.

На первый взгляд кажется, что Тургенев объясняет этот момент достаточно ясно. Искренне увлёкшаяся Базаровым Одинцова не просто решает предпочесть спокойствие любви, которая неизвестно к чему её приведёт: заглянув «за известную черту», то есть вытребовав у Базарова признание и впервые соприкоснувшись с ним телесно (впрочем, относительно невинно: речь идёт всего лишь об одном объятии), она увидела «даже не бездну, а пустоту... или безобразие». Возможно, бездна как раз покорила и поманила бы Одинцову, но каким-то наитием она предчувствует бесплодность и дальнейших отношений, и судьбы Базарова. Но, говоря «или», Тургенев не в первый раз оставляет простор для догадок. Можно предположить, что слово «безобразие» относится к характеру страсти Базарова, «похожей на злобу и, может быть, сродни ей» (опять «может быть»!), страсти непродуктивной, противоречащей самой себе.

Любопытную идею высказывает в своём эссе «Человек и темнота» писатель Александр Иличевский: «Что происходит при первом объятии предполагаемых возлюбленных? Правильно: и он, и она слышат запах друг друга — запах дыхания, запах тела. После объятия они перестают говорить на человеческом языке и начинают говорить на языке физиологии — феромонов или чего угодно, но только язык этот не человеческий. Осмелюсь предположить, что Одинцовой запах — или неосознаваемый феромон Базарова — не приглянулся, вызвал тревогу, и она отшатнулась. Вот почему ей померещилось нечто, что она назвала «безобразием» ² Иличевский А. В. Человек и темнота // Уроки русской любви: 100 любовных признаний из великой русской литературы. М.: АСТ; Corpus, 2013. ⁠ .

Обратим внимание, что в финале романа Одинцова выходит замуж «не по любви, но по убеждению, за одного из будущих русских деятелей, человека очень умного, законника, с крепким практическим смыслом, твёрдою волей и замечательным даром слова, — человека ещё молодого, доброго и холодного как лёд». По описанию это какой-то модифицированный Базаров, преобразователь системы изнутри — но больше о нём мы ничего не узнаем.

«Да, поди попробуй отрицать смерть. Она тебя отрицает, и баста!» — говорит умирающий Базаров. Смерть Базарова, находящегося на пороге какого-то важного дела, больше чем deus ex machina, «Бог из машины». Латинское выражение, означающее неожиданное разрешение ситуации из-за внешнего вмешательства. Изначально приём в античной драматургии: на сцену при помощи механического устройства спускался один из богов Олимпа и легко решал все проблемы героев. ⁠  позволяющий разрешить запутавшийся сюжет. Базаров, и так основательно разуверившийся в своих идеях, сталкивается с универсальным опытом, который по-своему ставит точку во всех спорах. Продолжение этой идеи смерти как «великого уравнителя» — описание могилы Базарова: цветы на ней говорят «о вечном примирении и о жизни бесконечной». Последние слова романа, произнесённые голосом «всеведущего автора», поневоле читаются как мораль.

Если эта мораль ясна, то символическое наполнение смерти Базарова порождает разные толкования. Так, Пётр Вайль и Александр Генис считают, что злосчастный порез — знак всё того же «великого уравнителя»: «Убила Базарова не царапина, а сама природа. Он снова вторгся своим грубым ланцетом (на этот раз буквально) преобразователя в заведённый порядок жизни и смерти — и пал его жертвой» ³ Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 160. ⁠ . Одну из самых проницательных догадок о смерти Базарова высказывают Сергей Никольский и Виктор Филимонов, в целом настроенные против разночинской версии ответа на вопрос «как нам обустроить Россию». По их версии, Базарова губит тот самый нигилизм, который он проповедовал, то есть отрицание культуры: Базаров при вскрытии жертвы тифа плохим скальпелем наносит себе рану, а у местного лекаря нет даже «адского камня», чтобы её прижечь. «Вы, господин Базаров, хотели торжества нигилизма, так извольте получить. Вот потому-то нам и жалко этого несимпатичного грубияна, что гибнет он не от своего, наполовину показного, наполовину потешного «нигилизма», а от столкновения с чудовищным реальным явлением — отсталостью и дикостью российского бытия, чуждого культуре, построенном и продолжающем существовать на фундаменте небрежения человеческой жизнью», — заключают исследователи.

Наконец, смерть Базарова (как любая смерть) наполняет новым значением его фигуру. Для Писарева то, как умирает Базаров, — окончательное свидетельство в пользу нераскрытого величия как этого человека, так и той силы, которую он олицетворяет. Мужество Базарова в смертный час заслоняет его отталкивающие черты.

Мы ничего не знаем о том молодом враче, который стал непосредственным прототипом Базарова, но то, что нигилист Базаров выбрал медицину, очень говорящая деталь. Медицина, анатомия, физиология, эмбриология — всё это науки о человеке, имеющие дело с телом и его функциями, с чистыми фактами, согласованными друг с другом. Места для души, мистики, сантиментов в позитивистской картине мира медика XIX века не остаётся. «И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? — насмешливо спрашивает Базаров. — Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду?» Замечание об Одинцовой: «Этакое богатое тело! хоть сейчас в анатомический театр» — напоминает о знаменитом чёрном юморе врачей; это такая же защитная реакция психики: Базаров уже начинает испытывать незнакомое ему ранее любовное влечение. Медициной, правда в карикатурной форме, интересуются и самопровозглашённые соратники Базарова — Ситников и Кукшина. Позитивистская редукция Сведение всего возможного знания к эмпирическим данным — к тому, что можно увидеть, потрогать или установить путём эксперимента. Любые идеи или теории, не строящиеся на этой основе, с точки зрения позитивистов — пустая фантазия, не имеющая отношения к науке. ⁠  науки увлекает нигилистов настолько, что, по замечанию Камю, «занимает место религиозных предрассудков».

«Он хищный, а мы с вами ручные» — так говорит сестра Одинцовой Катя, сравнивая себя и своего будущего мужа Аркадия с Базаровым. Аркадий на это немного обижается, не понимая ещё, что быть «ручным» ему скоро понравится. Катя напрямую уподобляет себя, Аркадия и Базарова животным — и, скорее всего, это понравилось бы Базарову (как наверняка понравилась бы ему дарвиновская теория эволюции, которая будет опубликована через несколько месяцев после базаровской смерти). Её отличает та же способность к трезвому суждению, что и Базарова, — и она успешно замещает Аркадию его наставника, который, уезжая, даёт понять, что спокоен за будущее своего друга, и сравнивает его с галкой — «самой почтенной, семейной птицей». Галка — птица не ручная, но и (по крайней мере, в сознании обычного человека, не зоолога) не хищная, не вполне «вольная», держащаяся близко к человеческому жилищу.

Хотя роман Тургенева производит впечатление «объективного» текста, автор несколько раз вмешивается в повествование с оценками, которые окончательно расставляют всё по местам, или, наоборот, признаётся, что побуждения его героев ему неизвестны. Как ни странно, подобное признание не противоречит идее «всеведущего автора», а говорит скорее о его деликатности. Фраза о Павле Петровиче — одно из самых сильных авторских суждений в романе. В первую минуту даже можно представить, что Павел Петрович действительно умер от своей пустячной раны или от нервного потрясения. На самом деле «смерть» Павла Петровича — внутреннее психологическое состояние: после долгой душевной борьбы, отказа от предрассудков и притязаний на Фенечку, переоценки Базарова Павел Петрович окончательно умирает для этого мира — его ждёт доживание за границей, в приятной обстановке и с новыми знакомствами, но в его жизни больше не произойдёт ничего существенного, и роману он больше не нужен. Перед нами, по сути, символическое убийство героя.

Дуэли были законодательно запрещены на протяжении почти всего XIX века, однако на повсеместные нарушения этого запрета смотрели сквозь пальцы. В середине XIX века дуэли были уже не так распространены, как несколькими десятилетиями раньше: их воспринимали как анахронизм. Существенно, что, согласно большинству неписаных дуэльных кодексов, дуэль была возможна только между равными по происхождению и социальному положению противниками. От читателей «Отцов и детей» часто ускользает то, что Базаров, как и Павел Петрович, был дворянином — формально ничего аномального в вызове Павла Петровича нет. Однако и то, что Базаров — дворянин только во втором поколении, и его вызывающий антиаристократизм заставляют Павла Петровича смотреть на него как на низшего — именно поэтому некоторые комментаторы считают, что, вызвав Базарова, Кирсанов парадоксальным образом признал его равным себе. Другое «признание равенства» происходит, когда Павел Петрович сообщает Базарову, что тот поступил благородно, не уклонившись от поединка и отказавшись продолжать его после ранения соперника. «Базаров повёл бы себя ещё более благородно, если бы хладнокровно разрядил пулю в воздух после выстрела Кирсанова», — не преминет заметить Набоков ⁴ Набоков В. В. Лекции о русской литературе. М.: Независимая газета, 1998. C. 167. ⁠ .

Никаких юридических препятствий к этому не было. История Николая Петровича и Фенечки совершенно тривиальна для быта русских помещиков и крестьян («Остальное досказывать нечего», — так, к неудовольствию Набокова, Тургенев завершает рассказ о сближении помещика и дочери его экономки). Но в ней важно то, что либерально настроенным «отцам» всё же мешают сословные предрассудки, причём робкий Николай Петрович зависит от мнения брата — единственного в имении человека «своего круга». Кроме того, его сдерживает память о покойной жене (этот мотив впоследствии отзовётся в толстовской «Анне Карениной», в несостоявшемся объяснении Кознышева с Варенькой). Павел Петрович, в свою очередь, просит Николая Петровича жениться на Фенечке не из каких-то идейных соображений: в его просьбе сочетаются самоотречение, прощание с прошлым (Фенечка напоминает ему давно потерянную любовь), желание защитить девушку, стремление, наконец, выйти за рамки собственных представлений — это даётся герою тем проще, что в этот момент он решил навсегда покинуть Россию.

Мы уже писали о том, что Тургенева особенно занимают герои «смешанного» социального происхождения. Можно предположить, что ребёнок Николая Петровича и Фенечки — надежда на новое поколение «детей». В своей лекции о Тургеневе Набоков замечает, что роль Фенечки, среди прочего, и в том, чтобы придавать композиционную симметрию биографии Павла Петровича.

Два поклонника Базарова — восторженный Ситников, стыдящийся своего отца и живущий на его деньги, и «эманципированная женщина» Евдоксия Кукшина — обычно воспринимаются исключительно как комические персонажи, оттеняющие базаровский циничный блеск и, возможно, карикатурно демонстрирующие пустоту «новых людей». Несправедливость такой карикатуры подчёркивали и враждебные Тургеневу критики (Антонович писал, что Тургенев своими насмешками над Кукшиной вредит делу женского освобождения), и читатели: так, русские гейдельбергские студенты, с которыми в эпилоге романа сошлась Кукшина, выразили Тургеневу протест. Фигуры Ситникова и Кукшиной действительно комические: замечание просвещённой Кукшиной о том, что Жорж Санд ничего не смыслит в эмбриологии и потому недостойна внимания, уже чистый фарс.

Однако наличие таких последователей — а никаких других мы в романе не встречаем — бросает тень и на Базарова, и на его дело. Сам Базаров высказывается так: «Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..» Иными словами, Ситниковы годятся для чёрной работы, возможно, для террора, массовых действий — мысль, приходящая в голову почти всем радикальным политикам. Но явная глупость Ситникова компрометирует и «чёрную работу»: мы будто получаем подтверждение тому, что никаких серьёзных выступлений нигилисты в ближайшее время не предпримут.

Стоит заметить, что в образах Ситникова и Кукшиной можно разглядеть как бы зёрна дальнейших направлений разночинного движения: одетый как «славянофил» Ситников наверняка станет народником, Кукшина продолжит посвящать себя вопросам женской эмансипации.

Поэтичная речь Аркадия, в которой можно увидеть даже тургеневскую автопародию, вызывает у Базарова раздражение. Отметим, однако, что и сам он «говорит красиво» — то есть прибегает к возвышенным тропам Слово или выражение, используемое в переносном значении, чтобы усилить художественную выразительность. ⁠  — в моменты, когда любовное чувство берёт верх над рассудком. Умирая, он просит Одинцову поцеловать его с такими словами: «Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…»

При этом невозможно сказать, что речь Базарова в его обычном состоянии лишена всякой поэтичности. «Нигилистический» троп для Базарова — сравнение жизни с чемоданом, в котором чем-либо заполняют пустое место. Образность его полемики — нарочито сниженная («Человек всё в состоянии понять — и как трепещет эфир, и что на солнце происходит; а как другой человек может иначе сморкаться, чем он сам сморкается, этого он понять не в состоянии»), но при этом он совершенно естественно вставляет в свою речь народные пословицы, поговорки, фразеологизмы, тем самым обнаруживая особенности среды, в которой он вырос.

Речевые характеристики вообще важны в трактовке героев «Отцов и детей»: мы будто слышим и нерешительность в сбивчивых словах Николая Кирсанова, и манерное джентльменство в англицизмах и галлицизмах его брата.

Действительно, несмотря на то, что к финалу романа нам довольно подробно известна биография и происхождение героев, мы не можем совершенно точно назвать годы рождения братьев Кирсановых, сестёр Анны Одинцовой и Кати Локтевой (ей то ли двадцать, то ли восемнадцать лет) и, наконец, самого Базарова; понятно только, что он старше Аркадия на несколько лет. Если первые неясности можно объяснить спешкой Тургенева, последняя слишком серьёзна, чтобы списать её на небрежность. Возможны два объяснения: либо Базаров представляет всё поколение «новых людей» и указание возраста с точностью до года здесь не обязательно, либо у Базарова, несмотря на объяснения Тургенева, действительно был известный прототип, к примеру тот же Добролюбов. Если Базаров умирает в возрасте Добролюбова, значит, ему 25 лет и родился он около 1834 года.

Принято считать, что Тургенев поссорился с «Современником» из-за статьи Добролюбова «Когда же придёт настоящий день?» — о романе «Накануне». Но, как следует из недавней биографии Добролюбова ⁵ Вдовин А. В. Добролюбов: разночинец между духом и плотью. М.: Молодая гвардия, 2017. ⁠ , к моменту появления статьи — которая совершенно не была оскорбительной — конфликт Тургенева с молодым критиком назревал уже давно. Подобно Базарову, Добролюбов не признавал авторитетов (за исключением самых близких людей, в первую очередь Чернышевского) и не искал светского общения: «получив снисходительное приглашение на обед от Тургенева («приходите и вы, молодой человек»), Добролюбов из гордости отказался ехать»; отказывался он и от более любезных приглашений. Тургенева поведение Добролюбова оскорбляло: «В нашей молодости, — сказал он Панаеву, — мы рвались хоть посмотреть поближе на литературных авторитетных лиц, приходили в восторг от каждого их слова, а в новом поколении мы видим игнорирование авторитетов; вообще, сухость, односторонность, отсутствие всяких эстетических увлечений; все они, точно мертворождённые. Меня страшит, что они внесут в литературу ту же мертвечину, какая сидит в них самих. У них не было ни детства, ни юности, ни молодости — это какие-то нравственные уроды» ⁶ Панаева А. Я. Из «Воспоминаний» // Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1986. С. 176. ⁠ . Легко заметить здесь те же интонации, с какими говорит Павел Петрович, чьё самолюбие задел Базаров. Личная обида скоро превратилась в литературную; статья о «Накануне» вкупе с одной из заметок Чернышевского послужила для Тургенева поводом разорвать отношения с «Современником», с которым он уже не был связан контрактом на исключительное право публикации. Конфликт, по воспоминаниям Авдотьи Панаевой, Авдотья Яковлевна Панаева (девичья фамилия — Брянская; 1820–1893) — русская писательница и одна из первых российских феминисток. В 1837 году она выходит замуж за журналиста Ивана Панаева, потом влюбляется в его друга Николая Некрасова и живёт с ним в гражданском браке почти двадцать лет. Разойдясь с Некрасовым, выходит замуж ещё раз. Её мемуары содержат много ценных сведений об общественной и литературной жизни середины XIX века. ⁠  «наделавший в литературе много шума и повлекший за собой много сплетен и всякого рода инсинуаций, был вместе с тем разрывом двух партий или, правильней сказать, двух поколений — людей сороковых годов и шестидесятых».

Несмотря на всё это, Тургенев был опечален смертью Добролюбова — тем более что лучший его роман действительно многим обязан критику. Сама концепция противостояния поколений «отцов» и «детей» и идея «новых людей» были высказаны Добролюбовым в статье «Литературные мелочи прошлого года» (1859). Поссорившись с «Современником», Тургенев не потерял интереса к Добролюбову. «Конечно, Базаров — никак не карикатурный портрет Добролюбова, но, как показывают наброски к роману, Тургенев держал в уме тот же тип личности, каким в его глазах представал Добролюбов. И он, и герой «Отцов и детей» — внешне подчёркнуто резкие, принципиальные ригористы, а внутри — раздираемые страстями, толком не умеющие любить женщин и неспособные выстроить серьёзных отношений», — заключает биограф Добролюбова Алексей Вдовин ⁷ Вдовин А. В. Добролюбов: разночинец между духом и плотью. М.: Молодая гвардия, 2017. C. 178. ⁠ .

События романа происходят в 1859 году: в это время в Главном комитете уже активно ведётся подготовка крестьянской реформы. Изначально комитет назывался Секретным, но в просвещённых кругах его деятельность ни для кого секретом не была. Реформа для Тургенева и стала одним из ответов на вопрос «как возможно в России позитивное дело» ⁸ Никольский С. А., Филимонов В. П. Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX столетия. М.: Прогресс-Традиция, 2009. ⁠ . Напряжение между крестьянами и помещиками, ощущаемое в романе, едва ли не так же велико, как между «отцами» и «детьми»: Тургенев описывает, как имение Кирсановых на глазах приходит в упадок, и то, что в финале романа не умевший совладать с делами в собственном хозяйстве Николай Кирсанов становится мировым посредником — то есть чиновником, улаживающим отношения крестьян с помещиками, — скорее всего, следствие перемен, принесённых реформой. Возможно, такой вывод Тургенев делает слишком поспешно: для оценки реформы, которой осталось недовольно множество крестьян и помещиков, к моменту выхода «Отцов и детей» прошло слишком мало времени.

Но дело не только в актуальности событий 1861 года для общества. Свою лекцию о Тургеневе Владимир Набоков начинает с изложения обстоятельств его детства, в том числе общения с полной «самодурства» матерью, которая «довела крестьян… до поистине жалкого существования». (Известно, что черты собственной матери Тургенев вывел в помещице из рассказа «Муму».) «Впоследствии, когда Тургенев пытался вступиться за крепостных, она лишила его дохода и обрекла на настоящую нищету, хотя в будущем его ожидало огромное наследство, — продолжает Набоков. — <…> После смерти матери Тургенев приложил немало усилий, чтобы облегчить жизнь своих крепостных, освободил всю домашнюю челядь и всячески содействовал освободительной реформе 1861 года» ⁹ Набоков В. В. Лекции о русской литературе. М.: Независимая газета, 1998. С. 137. ⁠ . Таким образом, «крестьянский вопрос» для Тургенева был вопросом личным, и его присутствие в романе — следствие и свидетельство тургеневской вовлечённости в его обсуждение. Ещё одно красноречивое свидетельство — то, что крестьянским судьбам посвящена книга, которая вывела Тургенева в первый ряд русских писателей: «Записки охотника».

Сам Тургенев в письме к поэту Константину Случевскому утверждал: «Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса». Это замечание, поднятое на щит советским литературоведением, можно трактовать двояко: или «Отцы и дети» направлены против дворянства вообще, или, что гораздо правдоподобнее, именно против ведущей роли дворянства в общественных переменах. Очевидно, что Базаров одно время связывал надежды на перемены с крестьянами — несмотря на вырвавшееся в какой-то момент признание: «А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет». Признание вроде бы циничное, но на самом деле отчаянное: зеркальная параллель к нему — презрение крестьян к Базарову. Между «отцами» и «детьми», при всём их несходстве, больше возможностей для понимания, чем между «детьми» и теми, для кого они «должны из кожи лезть». Мир, параллельный «отцам» и «детям», мир, который Тургенев даже описывает в ином темпе, часто вообще не учитывается при анализе романа.

Роман Николая Чернышевского, вышедший через год после «Отцов и детей», и самим автором, и читателями воспринимался, по крайней мере отчасти, как ответ Тургеневу (и недаром был опубликован в «Современнике»). На месте одного персонажа, к тому же внутренне противоречивого, у Чернышевского появляется целая галерея героев разного уровня рациональности и радикализма. Наиболее любопытна связка Базарова и Рахметова из «Что делать?»: на фоне «новых людей» Рахметов становится «особенным человеком», которому Чернышевский придаёт черты пророка и святого. Как и Базаров, он отличается крайностью суждений (за что его называют ригористом), как и Базаров, имеет дворянское происхождение, от условностей которого отказывается. Разница, впрочем, не столько в том, что Чернышевский даёт своему герою счастливую возможность служить делу будущего, сколько в том, что он доводит аскетизм и непогрешимость Рахметова до почти анекдотического уровня. В конечном итоге терпящий неудачу Базаров оказывается куда более правдоподобным персонажем.

Существуют убедительные попытки рассматривать романы Тургенева как единый цикл произведений о российском обществе и людях, которые имеют (или не имеют) возможность что-то в нём изменить. Именно Тургенев впервые употребляет выражение «лишний человек», которое превратится после этого в литературоведческий штамп: «Дневник лишнего человека» — название его повести 1850 года. Несоместимость героя «Дневника» Чулкатурина с обществом подана в свете любовной коллизии — этим приёмом Тургенев будет пользоваться и дальше, но в романах, начиная с «Рудина», любовная коллизия станет только частью более сложного конфликта. Рудин, умный, просвещённый, но нерешительный и бездеятельный, в конце концов гибнет на парижских баррикадах 1848 года «бесполезной, но героической смертью» — сравнив эту смерть со смертью Базарова, можно оценить, какую эволюцию совершил Тургенев как писатель. Лаврецкий из «Дворянского гнезда», столь же умный и образованный, становится заложником общественной морали своего времени. Инсаров из «Накануне», болгарский революционер, приезжающий в Россию, выделяется на фоне других тургеневских героев как раз своей приверженностью действию — но, во-первых, в России, среди людей, которых не очень волнует судьба болгар, он абсолютный чужак, во-вторых, его также ждёт бессмысленная гибель. Нерешительность, неспособность к поступку стала визитной карточкой многих тургеневских героев, в том числе в повестях «Вешние воды» и «Ася». Любовная коллизия — традиционная иллюстрация к этой черте характера, что отмечал Николай Чернышевский в статье «Русский человек на rendez-vous».

Это «rendez-vous» можно понимать не только как любовное свидание, но и как столкновение с иной реальностью, требующее изменить поведение. Два последних романа Тургенева, «Дым» и «Новь», свидетельствуют о том, что такие столкновения не приводят к позитивным результатам — как в общественном, так и в художественном смысле. Несмотря на то что Тургенев искренне хотел исследовать, как сейчас сказали бы, общественные тренды, его последним текстам не хватило именно той яркости и провокационности, которые отличают «Отцов и детей» и почти публицистических «Бесов» Достоевского: в «Дыме» уже известный нам приём раскрытия героя в любовной коллизии заслоняет самое любопытное в романе — характеристику прекрасно знакомой Тургеневу русской эмиграции, а в «Нови» сюжет буксует, с трудом соединяя описание «хождения в народ» с подробностями частной жизни более прогрессивных, чем Базаров, революционеров. По мнению историка русской литературы Дмитрия Святополка-Мирского, «Отцы и дети» — «единственный роман Тургенева, где общественные проблемы без остатка растворились в искусстве и откуда не торчат концы непереваренного журнализма» ¹⁰ Святополк-Мирский Д.П. История русской литературы. Новосибирск: Издательство «Свиньин и сыновья», 2014. C. 309. ⁠ .