О солдате Василии Тёркине — человеке одновременно обыкновенном и необычайном. Герой Твардовского проходит через всю войну, не теряя ни смелости, ни веры в победу, ни необходимого юмора, без которого на фронте не прожить. Плач о поруганной родине и спор с самой Смертью, почти былинный подвиг и скромность («Так скажу: зачем мне орден? / Я согласен на медаль»), ярость в поединке с врагом и добросердечие в разговорах с друзьями — всё это Тёркин, воплощающий, по мысли автора, русского солдата вообще. Самый популярный, самый народный литературный герой 1940-х, Тёркин внёс вклад в Победу: солдаты в окопах Великой Отечественной с нетерпением ждали новых глав поэмы, благодаря которой у них появился «неунывающий, простой и верный друг» ¹ Турков А. М. Александр Твардовский. М.: Молодая гвардия, 2010. C. 115. ⁠ .

Впервые солдат Вася Тёркин (ещё не Василий) появляется до Великой Отечественной — во время советско-финской войны Война началась в ноябре 1939 года, её причиной стало нежелание Финляндии соглашаться на предложение СССР передвинуть границу на Карельском перешейке. Первые попытки наступления Москвы были неудачными, прорвать оборонительную линию удалось только на третий месяц ведения войны. В марте между странами был заключён мирный договор, по итогам в состав СССР вошли Карельский перешеек, западное и северное побережье Ладожского озера и ряд островов в Финском заливе. СССР как государство-агрессор был исключён из Лиги наций. ⁠ 1939–1940 годов, в газете «На страже Родины» — в коллективных фельетонах, к которым приложили руку, помимо Твардовского, Николай Тихонов Николай Семёнович Тихонов (1896–1979) — поэт, публицист. Участвовал в литературном объединении «Серапионовы братья». В 1920-х получил известность благодаря серии баллад (в частности, прославились строки из его «Баллады о гвоздях»: «Гвозди б делать из этих людей: / Крепче б не было в мире гвоздей»). Во время войны работал над поэтической книгой «Огненный год», написал поэму «Киров с нами». Первым из советских литераторов получил звание Героя Социалистического Труда. ⁠ , Виссарион Саянов Виссарион Михайлович Саянов (настоящая фамилия — Махнин; 1903–1959) — писатель, поэт. Взял псевдоним в честь Саянских гор, неподалёку от которых вырос (родители-революционеры были сосланы в Сибирь). Был военкором фронтовой газеты «На страже Родины». Работал редактором в журналах «Ленинград» и «Звезда» (из последнего пришлось уйти из-за публикации рассказа Зощенко). Автор сборников стихов, поэм, повестей, романов и литературоведческих работ. Был членом редколлегии серии «Библиотека поэта». ⁠ , Сергей Вашенцев Сергей Иванович Вашенцев (1897–1970) — писатель, поэт, драматург. В 1925 году выпустил первую книгу стихов «Героические поэмы», написал ряд пьес («В наши дни», «Находка»). Прошёл войну военным журналистом, писал рассказы и очерки. После войны преподавал в Литературном институте им. Горького. ⁠ и другие поэты и прозаики. Этот ранний Тёркин совершал невероятные подвиги вперемешку с буффонными проделками; лично Твардовский написал о нём только одно, вступительное стихотворение. Несмотря на успех у красноармейцев, создатели персонажа не относились к нему всерьёз — кроме Твардовского, который по окончании Финской кампании понял, что с этим «народным героем» ещё нужно работать, а тема советско-финской войны не исчерпана до конца. На материале этой войны — не оборонительной, а наступательной! — он намеревается создать «ценнейший подарок армии», книгу, которая поможет молодёжи полюбить военную службу. «Мне кажется, что армия будет второй моей темой на всю жизнь», — пишет он Михаилу Исаковскому Михаил Васильевич Исаковский (1900–1973) — поэт, прозаик, переводчик. Работал в смоленских газетах (там же познакомился с Твардовским). Прославился благодаря стихотворениям, положенным на музыку: «Катюша», «Враги сожгли родную хату», «Одинокая гармонь», «В лесу прифронтовом», «Каким ты был, таким ты и остался», «Ой, цветёт калина». Переводил с украинского, белорусского, сербского. Автор книги «О поэтическом мастерстве». ⁠ (первой темой были деревня и колхоз).

В 1940–1941 годах Твардовский вчерне работает над фрагментами будущей поэмы, которые первоначально рассказывали о событиях финской войны, но впоследствии будут прочно ассоциироваться уже с Великой Отечественной, — например, это глава «Переправа». Он не знает, с какой стороны подступиться к замыслу, как избавиться от ощущения «лубочности», — но тут настаёт 22 июня 1941 года.

После начала войны Твардовский на некоторое время забывает о «Тёркине» — работа над ним представляется ему теперь чисто литературной задачей мирного времени. Но вскоре он получает назначение военным журналистом, писателем при фронтовой газете «Красная армия» — и в это время, в дни тяжёлых военных поражений, становится очевидной необходимость «лёгкого жанра» для поднятия боевого духа. Сначала — вновь коллективными усилиями — создаётся новый персонаж — казак Иван Гвоздёв, чьи приключения будут печататься вплоть до конца войны. Стихи о нём Твардовский сочиняет сам и в соавторстве с поэтом Борисом Палийчуком Борис Дмитриевич Палийчук (1913–1995) — поэт. Во время войны был специальным корреспондентом газеты «Красная армия». Работал главным редактором журнала «Советская Украина». В соавторстве с Твардовским написал поэтическую книгу «Иван Гвоздёв на фронте». Автор нескольких сборников стихов, поэм и романов в стихах. ⁠ ; пишет он и другие стихотворные фельетоны (в том числе про попадающих впросак немецких солдат). От всего этого, в частности от постоянной спешки, у Твардовского остаётся глубокое «чувство неудовлетворённости» ² Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 257. ⁠ . Некоторое время он обдумывает идею написать военное продолжение своей колхозной поэмы «Страна Муравия». И только в начале 1942 года, просмотрев свои старые тетради, Твардовский начинает заново собирать книгу о Тёркине: в ход идут уже имеющиеся черновики, пишутся по следам фронтовых впечатлений новые главы. Поэма, как говорит её исследователь Андрей Гришунин, «оперативна» ³ Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского // Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. С. 423. ⁠ : события в ней развиваются одновременно с военными действиями, а ход её редактуры неотделим от истории публикации (поэтому в разных редакциях «Тёркина» столько разночтений). Кстати, Вася Тёркин в это же время живёт своей жизнью во фронтовой печати и без Твардовского: о нём продолжают выходить стихотворные фельетоны других авторов.

Твардовский планировал окончить поэму возвращением Тёркина в строй после ранения, но стал получать письма недоумевавших читателей: «Ваша поэма закончена, а война продолжается. Просим Вас продолжить поэму, ибо Тёркин будет продолжать войну до победного конца». Твардовский послушался: последние главы «Тёркина» помечены 1945 годом, заключительная глава «От автора» была написана в ночь с 9 на 10 мая.

Мы называем «Василия Тёркина» поэмой, но Твардовский вскоре после начала работы отказался от этого определения — «Тёркин» стал «книгой про бойца». Некоторые исследователи называют «Тёркина» особого типа «народной эпопеей» ⁴ Выходцев П. С. «Василий Тёркин» — народно-героическая эпопея XX века // Русская литература. 1986. № 1. С. 81. ⁠ , сочетающей признаки разных фольклорных жанров, от былины до частушки.

«Тёркин» — набор разрозненных военных эпизодов (ближний бой, переправа через реку, отдых на привале, постой в деревне, ранение, представление к награде…), и автор — не вполне справедливо — подчёркивал «бессюжетность» своего произведения. При этом Твардовский стремился «к известной законченности каждой отдельной части, главы, а внутри главы — каждого периода и даже строфы». Но структура поэмы прослеживается не только внутри отдельных глав. Её скрепляют постоянные ритмические и мотивные переклички. Например, если в одной главе отступающие солдаты одних войск по привычке ругают другие («Вся беда, что танки снова / В лес свернули по дрова»; «Подвела опять пехота»), то в другой, уже при наступлении, они же друг друга хвалят: «Танки действовали славно. / — Шли сапёры молодцом. / — Артиллерия подавно / Не ударит в грязь лицом». Катастрофической переправе через неназванную реку в начале книги соответствует победоносная переправа через Днепр в конце; «населённый пункт Борки», за который шёл упорный, изматывающий бой в главе «Бой в болоте», вновь упомянут в главе «Про солдата-сироту» как давно минувшая реальность: теперь бои идут уже не на смоленской реке Сестре, а на немецком Одере, теперь советские солдаты не отступают, а наступают.

Ещё одно свойство «тёркинской» речи: в ней афористичность (от присказок вроде «Дальше фронта не пошлют» и «Пушки к бою едут задом» до уместно-патетического «Ради жизни на земле» или автохарактеристики: «Вот стихи, а всё понятно, / Всё на русском языке…») сочетается с многословием, характерными для фольклора повторами. Это может быть сентенция в разговоре, вроде бы не содержащая в себе ничего особенного, но эмоционально очень важная:

До чего земля большая,
Величайшая земля.
И была б она чужая,
Чья-нибудь, а то — своя.

А может быть — «внутренняя речь», произносимая наедине с собой, чтобы скоротать время и подготовить себя к новому большому делу — бой за Днепр и Смоленщину, малую родину героя:

Я иду к тебе с востока,
Я тот самый, не иной.
Ты взгляни, вздохни глубоко,
Встреться наново со мной.

Мать-земля моя родная,
Ради радостного дня
Ты прости, за что — не знаю,
Только ты прости меня!..

Так в пути, в горячке боя,
В суете хлопот и встреч
В нём жила сама собою
Эта песня или речь.

Кажется, что здесь много лишних слов, «воды»; но психологически эти повторы, заклинания, проговаривания, «живущие сами собою», очень достоверны (по мнению Дмитрия Быкова, они «приспособлены под дыхание усталого человека на долгом марше… …С их помощью легче восстанавливается ритм вдоха-выдоха или ходьбы» ⁵ Быков Д. Л. Советская литература: Расширенный курс. М.: ПРОЗАиК, 2015. C. 310–311. ⁠ ).

Некоторые стихотворения, ставшие потом главами «Тёркина», например «На привале» и «Гармонь», публиковались в военных газетах ещё во время советско-финской войны и вскоре после неё. Первая публикация глав под общим названием «Василий Тёркин» — именно как новой поэмы — состоялась 4 сентября 1942 года в газете Западного фронта «Красноармейская правда»; там же выходили последующие главы вплоть до лета 1944 года. Параллельно «Тёркин» публиковался в московском журнале «Красноармеец» и в «Знамени». Кроме того, главы «Тёркина» выходили в «Правде», «Известиях», «Красной звезде», «Комсомольской правде», «Литературной газете», «Крокодиле» и других изданиях — таким образом, с произведением моментально знакомилось огромное множество читателей, в том числе (и самое главное) на фронте. В конце 1942 года появились первые отдельные издания «Тёркина» — в том виде, в каком он существовал тогда, от первого авторского вступления до главы «Поединок». Эти книги вышли в издательстве «Красноармейской правды» и в «Молодой гвардии»; в первом издании появляются иллюстрации Ореста Верейского Орест Георгиевич Верейский (1915–1993) — иллюстратор. Работал в журнале «Огонёк». Известны иллюстрации Верейского к произведениям Хемингуэя, Пришвина, Бунина, Шолохова, Фадеева, Паустовского и Твардовского (с последним он познакомился во время войны в редакции газеты «Красноармейская правда»). Путешествовал по Египту, Сирии, Исландии, США, где создавал многочисленные рисунки, акварели и автолитографии. ⁠ , ставшие классическими.

С декабря 1942-го по июнь 1943-го в «Красноармейской правде» и других изданиях выходит вторая часть поэмы, в апреле 1944-го в «Красноармейце» началась публикация третьей. Последняя глава вышла 23 июня 1945 года в «Литературной газете».

С 1942-го по 1945-й появилось ещё несколько отдельных изданий — в том числе не санкционированных автором: например, Твардовского очень удивил «Василий Тёркин», изданный в Магадане, — но, разумеется, он не возражал. От издания к изданию текст менялся, Твардовский обильно правил уже опубликованные главы: к примеру, выбросил из «Поединка» линию молодого однополчанина Тёркина — Ивана Санчука, оставив, таким образом, Тёркина единственным названным по имени героем поэмы. Иногда он выбрасывал и целые главы, — например, «Рассказ партизана», где, возможно, отразилась семейная трагедия автора: его тётку, жившую на оккупированной Смоленщине, убили немцы, которым она вздумала сопротивляться; в «Рассказе партизана» речь идёт о старухе, которую за сопротивление застрелили оккупанты-грабители.

После войны Твардовский снял разделение «книги про бойца» на три части. Каноническим текстом «Тёркина» сегодня считается последняя авторская редакция, над которой поэт работал в 1971 году, незадолго до смерти. Варианты и изъятые главы, существенно корректирующие представления о «Тёркине», были опубликованы в издании поэмы в серии «Литературные памятники» (1976).

На раннего «Тёркина» времён советско-финской войны, по признанию Твардовского, влияла традиция советской сатирической поэзии, заложенная Маяковским и Демьяном Бедным Демьян Бедный (настоящее имя — Ефим Алексеевич Придворов; 1883–1945) — поэт. Публиковал сатирические стихи в большевистских изданиях. В 1913 году издал первую книгу стихов «Басни». После революции, как любимый поэт Ленина, переехал жить в Кремль. В 1930-е годы Бедный попал в опалу — был исключён из Партии и Союза писателей. С началом войны начал сотрудничать с Кукрыниксами для создания агитплакатов, но прежнего расположения власти не вернул. ⁠ . Важнейшее влияние на классического «Тёркина» Великой Отечественной войны, конечно, русский песенный фольклор, который Твардовский с большим искусством вплетает в поэму, и связанная с фольклором литературная традиция, например «Конёк-Горбунок» Ершова и «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, с которыми «Тёркина» не раз сравнивали литературоведы. Но перекликается «Тёркин» и с мотивами важнейших авторских, «официальных», фронтовых поэтических текстов — от «Жди меня» и «Убей его!» Константина Симонова до «Священной войны» Василия Лебедева-Кумача Василий Иванович Лебедев-Кумач (1898–1949) — поэт. Печатался в газете «Гудок», журнале «Крокодил», во время войны — в газете «Красный флот». Писал тексты песен для фильмов («Весёлые ребята», «Волга-Волга», «Цирк», «Дети капитана Гранта»). Автор текстов песен «Широка страна моя родная...», «Жить стало лучше, жить стало веселей», «Священная война». Неоднократно обвинялся в плагиате. ⁠ , и с многочисленными военными песнями того времени.

А вот к роману Петра Боборыкина Пётр Дмитриевич Боборыкин (1836–1921) — писатель, драматург, критик. Редактор и издатель журнала «Библиотека для чтения». Автор множества романов, рассказов, пьес, работ по истории литературы. Отчасти благодаря Боборыкину в русский язык вошло слово «интеллигенция». ⁠ «Василий Тёркин» (1892), заглавный герой которого — смекалистый купец (тоже в своём роде герой времени), поэма Твардовского не имеет никакого отношения: это смущавшее некоторых читателей совпадение — случайное, о боборыкинской книге Твардовский узнал, когда работа над поэмой и её публикация были уже в разгаре. Впрочем, возможно, с романом Боборыкина был знаком кто-то из соавторов раннего «Тёркина»: имя Вася Тёркин предложил не Твардовский. Ещё один возможный источник имени героя — популярный рассказ Мариэтты Шагинян Мариэтта Сергеевна Шагинян (1888–1982) — писательница, журналистка, прозаик. Начала печататься в 1906 году, в молодости увлекалась символизмом, была близка с Гиппиус и Мережковским. После революции работала в «Правде» и «Известиях», преподавала историю искусства. Автор более 70 книг — романов, рассказов, стихов, очерков, мемуаров, среди которых романы «Перемена», «Гидроцентраль» и «По дорогам пятилетки». ⁠ «Агитвагон», где цитируется фольклорный текст про Ваську Тёртого.

«Книга про бойца» стала, по выражению критика Льва Озерова Лев Адольфович Озеров (настоящая фамилия — Гольдберг; 1914–1996) — поэт, переводчик, критик. Более 50 лет преподавал в Литературном институте. Автор многочисленных сборников стихов, книг и статей о творчестве Ахматовой, Пастернака, Тютчева, Заболоцкого. Переводил с литовского, украинского, идиша. ⁠ , «книгой для бойца». «Тёркин» по-настоящему ушёл в народ: его главы переписывали и видоизменяли, читатели массово писали продолжения — и некоторые из них даже попадали в печать. Твардовский не был против: он замечал, что его поэма уходит в ту же «полуфольклорную современную «стихию», откуда вышла. Солдаты ждали новых приключений героя, которого полюбили как родного. Твардовскому писали письма с советами, просьбами о продолжении, даже упрёками (например, почему это молодца Тёркина ранило — хотя читатели прекрасно понимали, что от этого никто на войне не застрахован).

Почти единодушно хвалебными были и отзывы профессиональных критиков. Уже в октябре 1942 года вышла статья Даниила Данина Даниил Семёнович Данин (настоящая фамилия Плотке; 1914–2000) — прозаик, сценарист, критик. Во время Великой Отечественной работал военкором. Был подвергнут травле в рамках кампании против «космополитов», после этого оставил литкритику и переключился на создание научно-популярных книг и фильмов. С 1992 года — профессор кафедры истории науки РГГУ. Автор книги о Пастернаке «Бремя стыда», мемуаров «Строго как попало» и «Нестрого как попало». ⁠ «Образ русского воина»; критик писал, что «не знает в русской поэзии другого столь глубокого и привлекательного образа русского солдата». Подчёркиваемую Твардовским русскость Тёркина, «исконность» его характера официозные критики, такие как Владимир Ермилов Владимир Владимирович Ермилов (1904–1965) — критик, литературовед. Секретарь РАПП (1928–1932). Редактор журнала «Молодая гвардия» (1926–1929), главред журнала «Красная новь» (1932–1938), «Литературной газеты» (1946–1950). Автор книг о Гоголе, Чехове, Толстом, Пушкине, Горьком. Маяковский упомянул Ермилова в своей предсмертной записке: «Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться». По воспоминаниям современников, Ермилов был доносчиком и клеветником. ⁠ и Алексей Метченко, должны были специально увязать с идеей новой, советской идентичности. Но обращение к национальным образам, к идее русскости в годы войны стало легитимной риторикой, а в годы позднего сталинизма в советской идеологии ощутимо зазвучали имперские, национальные/националистические мотивы — критических кульбитов уже не требовалось. В 1945-м никто не сомневался, что Тёркин — и русский, и советский.

Собственно литературных претензий к «Тёркину» предъявляли мало: некоторые критики (Владимир Ермилов, Евгения Книпович) считали недостатком поэмы её бессюжетность, возможность механически присоединять один эпизод к другому; другие (Данин, Озеров), напротив, видели в этом достоинство. Кроме прочего, поэму хвалили за то же, что понравилось Эдуарду Багрицкому Эдуард Георгиевич Багрицкий (настоящая фамилия — Дзюбин; 1895–1934) — поэт, переводчик, драматург. Участвовал в Гражданской войне на стороне красных. Входил в одесский литературный круг, вместе с Валентином Катаевым и Юрием Олешей работал в Бюро украинской печати. В Москве стал участником литературной группы «Перевал», вступил в РАПП. Выпустил несколько сборников стихов. ⁠ в ранней поэме Твардовского «Путь к социализму»: «Абсолютная простота… разговорный язык, которым она написана, ритмическое разнообразие её» ⁶ Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского. М.: Наука, 1987. // Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 409. ⁠ ; лёгкость стиха, блестяще имитирующего разговорную речь, вообще отличает поэзию Твардовского ⁷ Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского. М.: Наука, 1987. C. 411. ⁠ , и «Тёркин» в этом отношении — самый показательный пример.

Советские поэты оценили «Тёркина» очень высоко: сохранились восторженные отзывы Ольги Берггольц, Самуила Маршака, Константина Симонова («лучшее из всего написанного о войне на войне»).

Борис Пастернак говорил о поэме как о «чуде полного растворения поэта в стихии народного языка»; с другой стороны, Анна Ахматова, вообще не любившая Твардовского, в 1961-м отзывалась о поэме пренебрежительно: «Тёркин?! Ну да, во время войны всегда нужны лёгкие солдатские стишки». Отдельно стоит привести отзыв Ивана Бунина, который обычно о советской литературе говорил исключительно едко. В 1947-м, прочитав «Тёркина» в Париже, он писал Николаю Телешову Николай Дмитриевич Телешов (1867–1957) — писатель, поэт. Организатор литературного кружка «Среды», в котором участвовали Максим Горький, Леонид Андреев, Иван Бунин и другие; его гостями были Исаак Левитан, Фёдор Шаляпин и Сергей Рахманинов. Возглавлял кассу взаимопомощи литераторов и учёных. После революции принимал участие в организации музея МХТ. Автор многочисленных сборников стихов, рассказов, повестей, книги мемуаров «Записки писателя». ⁠ :

Я только что прочитал А. Твардовского («Василия Тёркина») и не могу удержаться — прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, передай ему при случае, что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищён его талантом, — это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всём и какой необыкновенный народный, солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова.  

Бунин тяжело прожил годы Второй мировой войны; во время оккупации Франции он жил на своей вилле в Грасе и отказывался от любого сотрудничества с немцами. Если в дневниках 1941 года он пытается анализировать разговоры о том, что нападение Германии на СССР — это проявление «священной войны с большевизмом», и мрачно перечисляет захваченные немцами русские города, то по мере развития войны всё явственнее сочувствует советской армии («Взяли русские Курск, идут на Белгород. Не сорвутся ли?») и надеется на её победу. 1945–1947-й — пик «просоветских» настроений Бунина (он встречается с Константином Симоновым и даже поднимает в советском посольстве тост за Сталина, что ему будут долго припоминать), и похвалу «Тёркину» можно воспринимать именно в контексте этих настроений, но слова о «необыкновенном народном языке» и «удали» звучат искренне и справедливо. Твардовский гордился оценкой Бунина.

«Василий Тёркин» остался главным, самым знаменитым произведением Твардовского. В 1946-м он получил за него Сталинскую премию Ежегодная премия за достижения в области науки, литературы, искусства, военного дела. Начала присуждаться с 1940 года (в 1944-м и 1945-м вручение премии было приостановлено), перестала присуждаться после смерти Сталина. В 1962 году приравнена к Государственной премии, лауреаты могли заменить дипломы и почётные знаки Сталинской премии на Государственную. ⁠ 1-й степени и завершил ещё одну, начатую тремя годами раньше военную поэму — «Дом у дороги», а через 10 лет после окончания войны — «Тёркина на том свете», смелый для своего времени сатирический текст, неприкрыто осуждающий советскую бюрократическую машину и сталинский строй. Оттепель ещё не началась — поэма не понравилась властям и была опубликована только в 1963-м. Осторожную критику сталинизма Твардовский, диссидент среди литературных функционеров, будет предпринимать и дальше, в поэме «За далью — даль», но гораздо больших успехов в этом добьётся не как поэт, а как главный редактор «Нового мира», где будут впервые опубликованы произведения Солженицына. Две поэмы о Тёркине и несколько выдающихся военных стихотворений, в первую очередь «Я убит подо Ржевом…», останутся в русском литературном каноне, в активном читательском сознании — и вряд ли когда-то из него пропадут.

На протяжении долгих лет «тёркинский» стих вызывал к жизни многочисленные дилетантские продолжения — в каком-то смысле это можно сравнить с современным фанфикшеном. Твардовский ко всему этому относился благодушно, возмущение вызвала у него только одна публикация — поэма писателя-перебежчика С. Юрасова Владимир Иванович Юрасов (настоящая фамилия — Жабинский; С.Юрасов — псевдоним; 1914–1996) — писатель. В 1937 году был арестован по доносу и осуждён на восемь лет лагерей. Во время войны Юрасову удалось бежать. По новым документам работал на заводе и служил в армии. В 1947 году бежал в Западный Берлин, а затем в США. Там почти 30 лет работал на радиостанции «Свобода». Автор поэм, романа и ряда литературно-критических статей. ⁠ «Василий Тёркин после войны»: в ней Юрасов, обширно пользуясь оригиналом Твардовского, делает предположения, что Тёркин мог быть посажен в лагерь или после войны остаться на Западе. Негодование обокраденного автора смешивается здесь с праведным партийным гневом: «Эта кощунственная попытка судьбу заслуженного советского воина, героя-победителя уподобить… своей презренной биографии перебежчика, изменника родины, естественно, способна вызвать только омерзение» ⁸ Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 283. ⁠ .

«Тёркин» продолжает переиздаваться и цитироваться: удивительным образом не встраиваясь в современные идеологизированные дискуссии о Второй мировой войне, он остаётся народной поэмой. Василию Тёркину установлено несколько памятников — в том числе один парный памятник в Смоленске: Тёркин беседует со своим автором Твардовским. На любительских поэтических сайтах до сих пор появляются поэмы, написанные «тёркинским» хореем.

В «Тёркине» есть несколько мест, показывающих, что Твардовский прекрасно понимал значение своей поэмы, которой суждено было надолго его пережить, — в этом смысле можно уподобить «Тёркина» «Памятнику» Горация и Пушкина:

И теперь, как смолкли пушки,
Предположим наугад,
Пусть нас где-нибудь в пивнушке
Вспомнит после третьей кружки
С рукавом пустым солдат;

Пусть в какой-нибудь каптёрке
У кухонного крыльца
Скажут в шутку: «Эй ты, Тёркин!»
Про какого-то бойца;

<…>

Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке:
— Вот стихи, а всё понятно,
Всё на русском языке...

Так оно и случилось.

На этот вопрос — «первый вопрос, который вообще чаще всего возникает у читателей в отношении героя той или иной книги» — Твардовский чётко отвечает в статье «Как был написан «Василий Тёркин»: несмотря на предположения и даже чаяния многих читателей, «Василий Тёркин, каким он является в книге, — лицо вымышленное от начала до конца, плод воображения, создание фантазии» ⁹ Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 230. ⁠ . Твардовский добавляет, что этот образ «задуман и вымышлен… многими людьми» — в первую очередь его корреспондентами-солдатами, сразу читавшими новые части поэмы.

Он идёт, святой и грешный,
Русский чудо-человек, —

пишет Твардовский, подчёркивая собирательность своего героя, чья фамилия означает «тёртый», «бывалый» ¹⁰ Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского // Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 417. ⁠ .

Вместе с тем конкретный человек, напоминавший Твардовскому будущего Тёркина, существовал: в своих дневниках поэт вспоминает «того шофёра, что вёз меня с М. Голодным из Феодосии в Коктебель»; этот безвестный шофёр — «тот герой, которого как раз недостаёт в нашей литературе, — весельчак, балагур, остряк в любую минуту жизни и т. п.» ¹¹ Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 285. ⁠ . Назвать шофёра прототипом Тёркина, пожалуй, нельзя: Твардовский просто почувствовал в нём те родовые, коллективные черты, которые будет воплощать герой поэмы.

Если в первых набросках Тёркин — «необыкновенный» богатырь, то впоследствии Твардовский будет говорить как раз о его обыкновенности, отстаивать близость своего героя «к земле, к холоду, к огню и смерти» (ведь Тёркин воюет в самых многочисленных и самых опасных войсках — пехоте). Когда по ходу сюжета в поэме появляется ещё один бравый персонаж по фамилии Тёркин, это не литературная игра, а бытовое совпадение, какое случается на войне. И совершенно не удивительно, что в 1960-е советская пресса разыскала настоящего бывшего фронтовика по имени Василий Тёркин, у которого были «именно «тёркинские» черты облика, характера и жизненной судьбы» ¹² Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 234. ⁠ . Во время войны Твардовский, конечно, ничего не знал об этом человеке — просто выдуманный им герой оказался по-настоящему народным (и у этой фронтовой народности есть другая сторона: когда в 1961-м Твардовский начнёт бой за публикацию «Одного дня Ивана Денисовича», Корней Чуковский напишет в своей рецензии, что герой Солженицына, забранный с фронта лагерник Шухов, — «родной брат Василия Тёркина»).

Тёркина, который, по Твардовскому, один олицетворяет весь русский народ, можно сравнить с буквально собирательным персонажем — великаном Иваном из поэмы Маяковского «150 000 000»: весь народ молодой советской республики, объятый революционным духом, в этой поэме собирается в одно коллективное тело, чтобы дать решительный бой мировой буржуазии в лице гигантского президента Вильсона. Твардовский делает героем не сверхчеловека и даже не «самого человечного человека» (говоря словами из другой поэмы Маяковского), а просто человека, защищающего Родину и собственное достоинство. Его «коллективное тело» — это тело бойца, который дошёл до Берлина и моется в немецкой бане, осматривая свои шрамы как карту прошедшей войны: «Знаки, точно письмена / Памятной страницы. / Тут и Ельня, и Десна, / И родная сторона / В строку с заграницей». С одной стороны, это тело индивидуально, с другой — на нём начертан опыт многих. А пафос слов о подвиге этих многих остаётся не за коллективным Тёркиным, в чей характер горделивость не входит, а за автором, трижды позволяющим себе оценку-формулу: «Смертный бой не ради славы, / Ради жизни на земле».

Основной размер «Тёркина» — четырёхстопный хорей. Пожалуй, из всех русских стихотворных размеров с ним связано больше всего устойчивых ассоциаций: он воспринимается как народный, плясовой, частушечный. Между тем им написано и множество серьёзных, даже трагических текстов (взять хотя бы «Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы» Пушкина). В статье «Как был написан «Василий Тёркин» Твардовский вспоминает, что с самого начала ощущал этот размер как правильный для своей поэмы — вероятно, в том числе и в связи с его «народным» ореолом; хореем написаны его ранние «деревенские» стихотворения про деда Данилу. (Во время войны дед Данила снова пригодился: Твардовский определил его в партизаны.)

Как бы то ни было, поэт опасался, что этот размер будет чересчур сближать новую поэму «с примитивностью стиха «старого» «Тёркина» (то есть коллективных стихотворений времён Финской кампании), — и решил, что «размеры будут разные, но в основном один будет «обтекать», то есть будет один основной и несколько вариантов. Большая часть поэмы написана четырёхстопным хореем
с чередованием женских и мужских рифм («Шла зима, весна и лето, / Немец жить велел живым, / Шла война далёко где-то / Чередом глухим своим»). Но встречаются и другие варианты, например чередование четырёхстопного и трёхстопного хорея с разными типами рифм: «Разрешите доложить / Коротко и просто: / Я большой охотник жить / Лет до девяноста»; «Стулья графские стоят / Вдоль стены в предбаннике. / Снял подштанники солдат, / Докурил без паники». Иногда Твардовский разделяет строку посередине внутренней рифмой: «Но, однако, / жив вояка».

Иногда особенности метра в одной строфе буквально следуют за её смыслом. Вот, например, смертельное ранение командира приходится на усечённую строку:

Только вдруг вперёд подался,
Оступился на бегу,
Чёткий след его прервался
На снегу...

Четырёхстопный хорей действительно несёт на себе ореол народной песни, но Твардовский вместе с тем насыщает его авторскими решениями, причём довольно изощрёнными. Показательный пример — начало «Переправы»:

Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…

Кому память, кому слава,
Кому тёмная вода, —
Ни приметы, ни следа.

В этих строках даётся экспозиция, панорама будущих военных действий, и Твардовский всеми силами задерживает на ней внимание читателя. Вместо двух пар рифм здесь две тройки (переправа — правый — слава, льда — вода — следа), да ещё в середине третьей строки добавляется внутренняя рифма «шершавый». Звуковые и словесные повторы («берег левый, берег правый») не только создают ритмический эффект, но и рисуют наглядную картину, намечают маршрут: вот точка А, а вот точка B. Чтобы эта картина не воспринималась слишком «автоматически», Твардовский прибегает к перебою метра: в строке «Кому память, кому слава» ударения дважды падают не туда, куда велит хорей. Такой приём, как бы вводящий в строгий метр «нормальную» человеческую фразу, характерен для народной поэзии ¹³ Квятковский А. П. Поэтический словарь. М.: РГГУ, 2013. C. 293. ⁠ , а здесь он замедляет восприятие и заставляет задуматься о людях, которые стоят за этими «кому».

Естественный, разговорный ритм хорея и определил выбор поэта: «поверив» в строку «Переправа, переправа», Твардовский «почувствовал, что это слово не может быть произнесено иначе… <…> Я и думать забыл — хорей это или не хорей, потому что ни в каких хореях на свете этой строки не было, а теперь она была и сама определяла строй и лад дальнейшей речи». После начала Великой Отечественной войны тревоги Твардовского о «несолидности» размера отступили — и никаких упрёков на эту тему он не получал. Напротив, читатели «Тёркина», красноармейцы, доказывали, что четырёхстопный хорей универсален: они присылали автору и редакции «Красной звезды» собственные продолжения поэмы, а когда «книга про бойца» была закончена вместе с войной, жаловались, что Твардовский не стал изображать Тёркина в мирной жизни, и предлагали, например, такие варианты — разумеется, хореем:

Что же делает наш Тёркин?
Посещает ли вечёрки?
Иль женился уж давно?
Всё пишите — всё равно.
Может, он, мечту лелея,
Тихим утром средь аллеи
Внемлет песне соловья?
Иль давным-давно судья?
Иль герой он наших дней?
Иль играет он в хоккей?

Твардовский не захотел эксплуатировать завершённый образ, но спустя десять лет всё же создал своеобразное продолжение — поэму «Тёркин на том свете»; конечно, написана она всё тем же универсальным размером.

Твардовский делает Тёркина своим земляком. Его семья остаётся под немецкой оккупацией — то же произошло с семьёй Твардовского. Поэтому слова о немцах, которые хозяйничают на Смоленщине, полны неподдельной личной горечи:

И в твоей родимой речке
Мылся немец тыловой.
На твоём сидел крылечке
С непокрытой головой.

И кругом его порядки,
И немецкий, привозной
На смоленской узкой грядке
Зеленел салат весной.

«Редко у какого поэта тема «отчего угла», «малой родины» занимает так много места, как именно у Твардовского», — пишет исследователь Андрей Гришунин ¹⁴ Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 435. ⁠ . Тёркин гордится своим происхождением («Ты тамбовский? Будь любезен. / А смоленский — вот он я»), соглашается принять прозвище «рожок», которым дразнили смолян, объясняет, откуда это прозвище взялось («Кто в рожки тебе сыграет / Так, как наш смоленский дед»), и вспоминает исполняемую на рожке смоленскую песню — одно из самых интересных ритмически мест в поэме:

Заведёт, задует сивая
      Лихая борода:
Ты куда, моя красивая,
      Куда идёшь, куда…

И ведёт, поёт, заяривает —
      Ладно, что без слов,
 Со слезою выговаривает
      Радость и любовь.

Детство поэта прошло в Смоленской губернии, на хуторе его отца Загорье вблизи деревни Сельцо (настоящая глухомань, откуда было невозможно выбраться по весеннему или осеннему бездорожью). С 18 лет Твардовский жил в Смоленске — и мыслями постоянно возвращался к детским впечатлениям, притом что биографические обстоятельства придавали им двусмысленность: семья Твардовского, певца коллективизации, подверглась раскулачиванию. Но в «Тёркине», в главе «О себе», детские воспоминания приходятся кстати, становятся залогом праведной ярости по отношению к врагу:

Угол отчий, мир мой прежний
Я в душе моей берёг.

Да и не было помехи
Взять и вспомнить наугад
Старый лес, куда в орехи
Я ходил с толпой ребят.

<…>

Не корчёванный фугасом,
Не поваленный огнём,
Хламом гильз, жестянок, касок
Не заваленный кругом;

<…>

Милый лес, где я мальчонкой
Плёл из веток шалаши,
Где однажды я телёнка,
Сбившись с ног, искал в глуши...

Во время войны хутор Загорье сровняли с землёй немцы. Твардовский побывал там летом 1943 года: «Я не узнал даже пепелище отцовского дома. Ни деревца, ни сада, ни кирпичика или столбика от построек…» ¹⁵ Цит. по Кондратович А. И. Александр Твардовский: Поэзия и личность. М.: Худ. лит., 1985. С. 125. ⁠  «Угол отчий, мир мой прежний» и впрямь остаётся только в душе.

Сантименты автора разделяет герой: возвращение на малую родину для него — личная цель. Когда генерал награждает его медалью за молодецкий подвиг (Тёркин, напомним, сбил из винтовки вражеский самолёт) и решает, кроме того, дать солдату отпуск домой, Тёркин объясняет, что это невозможно, и показывает генералу свою деревню на карте — на оккупированной территории. Генерал обещает освободить деревню — в конце поэмы это обещание выполнено, и Тёркин, не сдерживая слёз, возвращается победителем.

В самом начале поэмы Твардовский, как бы обосновывая характер своего героя, простоту языка и отсутствие пафоса, указывает, что без юмора на войне не выжить:

Жить без пищи можно сутки,
Можно больше, но порой
На войне одной минутки
Не прожить без прибаутки,
Шутки самой немудрой.

Не прожить, как без махорки,
От бомбёжки до другой
Без хорошей поговорки
Или присказки какой, —

Без тебя, Василий Тёркин,
Вася Тёркин — мой герой.

Тёркин, таким образом, приравнивается к юмору, становится его олицетворением. Конечно, олицетворяет он не только шутку, но и горькую правду: «А всего иного пуще / Не прожить наверняка — / Без чего? Без правды сущей, / Правды, прямо в душу бьющей, / Да была б она погуще, / Как бы ни была горька». Однако в первую очередь герой Твардовского ассоциируется именно со своим юмором. В его характере юмору родственны жизнелюбие и храбрость, удаль. В споре Тёркина со Смертью над погибающим смеётся сама Косая, но мертвенный юмор оказывается бессилен. Зато побеждает юмор живых — солдат, которые находят замерзающего Тёркина и несут его в медсанбат:

— Еле-еле душа в теле...
— Шутки, что ль, зазяб совсем.
А уж мы тебя хотели,
Понимаешь, в наркомзем...

Так же, прибегая к традиционному презрительному жесту, шутит над смертью сам Тёркин после бомбёжки — в одном из самых фривольных мест поэмы:

Сам стоит с воронкой рядом
И у хлопцев на виду,
Обратясь к тому снаряду,
Справил малую нужду...

Знакомство Тёркина с однополчанами в главе «На привале» начинается с шутки («— Вам бы, знаете, во флот / С вашим аппетитом. // Тот: — Спасибо. Я как раз / Не бывал во флоте. / Мне бы лучше, вроде вас, / Поваром в пехоте»), после чего бойцы сразу понимают: Тёркин — свой. Дальше Тёркин читает лекцию о том, «что такое сабантуй» — предлагая относиться к бомбёжкам, миномётным обстрелам и даже к вражеской танковой атаке («Прут немецких тыща танков…») с бытовым весельем, как к боевому крещению. «Хорошо, когда кто врёт / Весело и складно», — решают однополчане. Юмор помогает «обытовить», «обжить» войну, пережить страх и невзгоды (балагурство Тёркина: «Я от тётки родился» — во время затяжного боя в болоте). Игорь Сухих в связи с этим цитирует мемуары Юрия Лотмана: «Скажу, что на фронте мы смеялись гораздо больше, чем потом нам приходилось в мирной жизни» ¹⁶ Сухих И. Н. Русский литературный канон XIX–XX вв. СПб.: РХГА, 2016. C. 424. ⁠ .

«Не поэма — ну и пусть себе не поэма… нет единого сюжета — пусть себе нет, не надо» ¹⁷ Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 259. ⁠  — так думал Твардовский в ходе работы над «Тёркиным». Но, несмотря на то что «Василий Тёркин» — книга «без начала, без конца», сквозной сюжет у неё есть, и даже два. Первый связан с жизнью Василия Тёркина на войне: его появлением в роте, его ранениями, его подвигами; с тем, как он завоёвывает авторитет у однополчан, становится голосом солдат, оказывается произведён в офицеры. Второй — с ходом самой войны: где-то на середину поэмы приходится время «Великого перелома»: Красная армия переходит в наступление и начинает теснить врага. В конце этой же главы — «В наступлении» — Тёркин получает самое тяжёлое своё ранение и оказывается на краю гибели; он встречается с самой Смертью и побеждает в споре с ней — а затем оказывается на своей малой родине и начинает победный марш на Берлин:

Вся она — от Подмосковья
И от волжского верховья
До Днепра и Заднепровья —
Вдаль на запад сторона, —
Прежде отданная с кровью,
Кровью вновь возвращена.

Эта сюжетная линия показывается через эпизоды: например, в первой половине поэмы, в главе «Два солдата», Тёркин в отступлении ночует в доме старика, когда-то воевавшего в Первую мировую, а во второй половине, в главе «Дед и баба», освобождает их дом и всю деревню от немецкой оккупации. Замечательно, что ход событий здесь Твардовскому диктовала сама война: обернись история иначе, «Тёркин», начатый в 1941 году, оборвался бы и не стал той поэмой о победе, которую мы знаем.

Третья сюжетная линия нелинейна: из разных фрагментов поэмы мы можем выделить главные события тёркинской довоенной биографии. Перед нами опять-таки «средняя» (по крайней мере в понимании Твардовского) судьба, с которой многие читатели на фронте могли ассоциировать себя: Тёркин родом со Смоленщины (как и сам Твардовский), жил в селе, был гармонистом, мастером на все руки, но в личной жизни ему не очень везло (отчего автор обращается к читательницам с просьбой полюбить своего героя — транслируя чаяния юных солдат на войне). До Отечественной он прошёл советско-финскую войну. Сколько лет Тёркину — до конца не ясно. В поэме «Тёркин на том свете», действие которой также происходит во время войны, в первой же строке сообщается: «Тридцати неполных лет» — выходит, что Тёркин ощутимо старше молодых бойцов, которые в том числе и из-за возраста смотрят на него с почтением.

Поначалу «Тёркин» делился на три части и главы «От автора» были вступительными. В послевоенных изданиях разделение на части было снято — и эти главы остались как бы интерлюдиями, логично прерывающими движение поэмы: после рукопашного поединка Тёркина с немцем (кульминация первой части) и после возвращения его из госпиталя в строй. Разумеется, эта служебная роль не единственная. В четырёх этих главах (первая — вступительная, как бы пролог, а четвёртая — заключительная, эпилог ко всей поэме) создаётся образ автора — чем-то близкий образу автора в «Евгении Онегине» (ср. «Онегин, добрый мой приятель» и «Не шутя, Василий Тёркин, / Подружились мы с тобой»).

Кроме того, в «Тёркине» есть глава «О себе» — самый автобиографичный фрагмент поэмы, где рассказывается, в частности, что семья автора находится в немецком плену, под оккупацией. Как часто у Твардовского, в этой главе он вступает в воображаемый разговор с читателем, который может прервать авторские излияния о детских годах:

А читатель той порою
Скажет:
— Где же про героя?
Это больше про себя.

На это автор отвечает:

Про себя? Упрёк уместный,
Может быть, меня пресек.

Но давайте скажем честно!.
​​​​​​​Что ж, а я не человек?

Спорить здесь нужды не вижу,
Сознавайся в чём в другом.
Я ограблен и унижен,
Как и ты, одним врагом.

Я дрожу от боли острой,
Злобы горькой и святой.
Мать, отец, родные сёстры
У меня за той чертой.
Я стонать от боли вправе
И кричать с тоски клятой.
То, что я всем сердцем славил
​​​​​​​И любил, — за той чертой.

Таким образом, достигаются сразу две цели. Во-первых, происходит почти отождествление автора с читателем: «горькая правда» идёт «от сердца к сердцу», говорит тот, кто пережил те же лишения и унижения, что и любой советский солдат, читающий поэму в окопе. Перечисление поруганных воспоминаний детства («Лёд на речке, глобус в школе / У Ивана Ильича…») выглядит одновременно индивидуальным и всеобщим: на тот же эффект рассчитано, например, стихотворение Симонова «Убей его!», где называются общие, но вызывающие узнавание образы: «стены, печь и углы», «бедный сад / С майским цветом, с жужжаньем пчёл», мать, отец, невеста, старый учитель — немецкое насилие над всем этим порождает в солдатском сердце священный гнев. Во-вторых, автор почти отождествляется и с героем, а не просто оказывается его другом, знакомым:

И скажу тебе, не скрою, —
В этой книге, там ли, сям,
То, что молвить бы герою,
Говорю я лично сам.
Я за всё кругом в ответе,
И заметь, коль не заметил,
Что и Тёркин, мой герой,
​​​​​​​За меня гласит порой.

В этом отношении глава «О себе» отличается от глав «От автора», всё-таки более служебных, «зачинных». Но у этих глав есть и ещё одна роль: утверждение значимости сделанного, exegi monumentum по-твардовски. «Я забыть того не вправе, / Чем твоей обязан славе», — пишет Твардовский во вступлении к поэме, написанном уже по следам тёркинского успеха. Как бы с удивлением оценивая этот успех, он добавляет: «Но ещё не знал я, право, / Что с печатного столбца / Всем придёшься ты по нраву, / А иным войдёшь в сердца». Опровергая слухи о смерти своего героя, Твардовский пишет:

Жив-здоров. Бодрей, чем прежде.
Помирать? Наоборот,
​​​​​​​Я в такой теперь надежде:
Он меня переживёт.

Чем не «Мой прах переживёт и тленья убежит»?

В главе «Тёркин — Тёркин» герой, вернувшись после ранения в родной полк, неожиданно обнаруживает там двойника — тоже Тёркина, тоже шутника, героя, орденоносца и гармониста, только по имени Иван и рыжего. Наметившееся было соперничество заканчивается примирением «настоящего» Тёркина с «ненастоящим»:

Тёркин мой махнул рукою:
—  Ладно. Можешь, — говорит, —
Но одно тебя, брат, губит:
Рыжесть Тёркину нейдёт.

— Рыжих девки больше любят, —
Отвечает Тёркин тот.

Тёркин сам уже хохочет,
Сердцем щедрым наделён.
И не так уже хлопочет
За себя, — что Тёркин он.

Встреча с собственным двойником — нередкий литературный мотив: можно вспомнить произведения Достоевского или написанную за несколько лет до «Тёркина» «Тень» Евгения Шварца. Но у Твардовского эта встреча лишена обычной в таких случаях зловещести: наткнувшись на «чужого» Тёркина, «наш» побеждает соблазн что-то ему доказывать. Выясняется, что оба бойца — настоящие, служащие одному делу. А дальше происходит один из тонких моментов «слома четвёртой стены», которые время от времени встречаются в поэме Твардовского:

Встал какой-то старшина
Да как крикнет:
— Тишина!

Что вы тут не разберёте,
Не поймёте меж собой?
По уставу каждой роте
Будет придан Тёркин свой,

Слышно всем? Порядок ясен?
Жалоб нету? Ни одной?
Разойдись!
                           И я согласен
С этим строгим старшиной.

«Старшина», конечно, замещает собой голос автора, который хочет сказать: в каждой роте есть свой Тёркин, своё воплощение народного героя, всеобщего друга, с которым военные невзгоды не в тягость, — и на таких Тёркиных держится армия. Примечательно, что в черновике главы второй Тёркин «наделён непривлекательными чертами» ¹⁸ Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского. М.: Наука, 1987. C. 75. ⁠ , но Твардовский отказался от этого.

Здесь есть путаница. Твардовскому было важно, что Тёркин — рядовой, испытывающий на себе все тяготы войны. Даже когда в главе «В наступлении» Тёркин заменяет убитого командира, он остаётся простым солдатом. Но в главе «На Днепре», где солдаты форсируют Днепр, гонят немцев на запад, к Тёркину обращаются «товарищ лейтенант». Из этой главы Твардовский выбросил три строфы, где его героя называли ещё и «товарищ командир» — но «лейтенант» остался. Это заметила критика — например, известный критик Анатолий Тарасенков Анатолий Кузьмич Тарасенков (1909–1956) — критик, поэт. До войны — заместитель главного редактора журнала «Знамя», после — зам. главного редактора журнала «Новый мир». Участвовал в подготовке первого сборника стихов Цветаевой в СССР. Собрал крупнейшую коллекцию русской поэзии начала XX века. Автор сборников стихов, книги «Русские поэты XX века». Осип Мандельштам, со слов Надежды Мандельштам, так отзывался о Тарасенкове: «Это был хорошенький юнец, жадный читатель стихов, с ходу взявшийся исполнять «социальный заказ» на уничтожение поэзии и тщательно коллекционировавший в рукописях все стихи, печатанью которых он так энергично препятствовал…» ⁠ писал: «Не случайно, а вполне закономерно, по всей логике развития человеческого характера, Василий Тёркин на протяжении войны из рядового бойца становится офицером» ¹⁹ Цит. по Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского. М.: Наука, 1987. С. 87–88. ⁠ . На самом деле офицерство Тёркина как раз противоречит всей логике поэмы: он — «тёртый», опытный солдат, но нигде, в том числе уже в Германии, накануне победы, не ведёт себя по-командирски, остаётся «своим» — по выражению Самуила Маршака, «по самой сути рядовым». По-видимому, повышение Тёркина — самая зримая издержка той спешки, в которой создавалась поэма, и многочисленности её редакций. Но с каноническим текстом трудно спорить: похоже, придётся признать, что конец войны Тёркин встретил лейтенантом.

«Василия Тёркина» иногда называют поэтической энциклопедией войны ²⁰ Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского. М.: Наука, 1987. C. 41. ⁠ , но это неверно. Простой солдат Тёркин, побывавший во множестве типичных и тяжёлых военных ситуаций, избегает многих военных невзгод: его не подвергают взысканиям, он не попадает в плен, не получает тяжёлого увечья, не переживает психологическую травму. Игорь Сухих замечает: «На этой войне не матерятся и не грабят. <…> Генералы тут, действительно, отцы солдатам, даже когда посылают их на смерть. Прошлое (судьба деревни, колхозы) предстаёт в лирической дымке, гармоничным и прекрасным миром. <…> И уж конечно, тут нет заградотрядов, смершевцев, власовцев, полицаев, вообще, огромной машины подавления со своей стороны» ²¹  Сухих И. Н. Русский литературный канон XIX–XX вв. СПб.: РХГА, 2016. C. 426–427. ⁠ . Такие мотивы, реалии, ситуации никак не совпадали с прагматикой поэмы — которая, будучи художественным произведением, решала и пропагандистскую задачу. Ни сомнения в правоте начальства, ни отступление от бодрого стоицизма, разумеется, в таком тексте невозможны. «Василий Тёркин» и, например, «Воспоминания о войне» Николая Никулина Николай Николаевич Никулин (1923–2009) — искусствовед. Участвовал в войне, был четыре раза ранен, контужен, награждён орденом Красной Звезды. После войны работал в Эрмитаже экскурсоводом, стал научным сотрудником отдела западноевропейского искусства. Преподавал в Институте им. Репина. В 1975 году написал книгу «Воспоминания о войне», которая была издана в 2007 году и вызвала широкий общественный резонанс. ⁠ или «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева — сугубо пессимистичные, полные неприглядной правды произведения — существуют в совершенно разных контекстах.

С одной стороны, «Василий Тёркин» не создаёт впечатления, что Твардовский хочет показать только «парадную» войну: нет, важнее криков «Ура!» для него переправа через ледяную воду и затяжной, выматывающий бой в болоте, «где вода была пехоте / По колено, грязь — по грудь». Исследователь Андрей Гришунин замечает, что основное содержание «Тёркина» — «периферия войны, её будни» ²² Гришунин А. Л. «Василий Тёркин» Александра Твардовского. М.: Наука, 1987. C. 94. ⁠ . С другой стороны, поэт, конечно, знал и о вещах более страшных и неоднозначных. Следы этого знания всё же можно отыскать в «Тёркине» — скажем, освобождая село от немцев, Тёркин обращается к уже знакомому старику, назвавшему его «господином»: «…ты, старик, / За два года с господами / К обращению привык…» (притом что о поведении советских граждан под оккупацией старались не говорить).

Совсем «непарадно» показаны солдаты из похоронной команды, которые, обнаружив Тёркина и думая, что он убит, собираются «присесть на покойничке». Но ещё больше следов того, о чём приходилось молчать, есть в черновиках «Тёркина»: тут сказано о коллективизации и о военной цензуре; тут Смерть пугает Тёркина тем, что после войны «Будет всё обыкновенно, / Даже буднично», что вернувшихся с войны — обездоленных, искалеченных, не вписывающихся в мирную жизнь будет «пруд пруди». Примечательно, что в случае «Страны Муравии» — поэмы о коллективизации — мрачные картины гибели русской деревни также остаются в черновиках ²³ Турков А. М. Александр Твардовский. М.: Молодая гвардия, 2010. C. 45. ⁠ .

Картина представлений Твардовского о войне, его собственной военной этики усложняется, если сравнить «Тёркина», статьи Твардовского с фронта и его же фронтовые дневники и письма, лишь в 2000-х целиком опубликованные. Вот, например, он уже в 1945 году рассуждает о советской оккупации Германии ²⁴ Твардовский А. Т. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Худ. лит., 1976–1983. C. 347. ⁠ :

Можно, конечно, страдать оттого, что происходит множество безобразий, ненужной и даже вредной жестокости (теперь только вполне понятно, как вели себя немцы у нас, когда мы видим, как мы себя ведём, хотя мы не немцы). Можно быть справедливо возмущенным тем, например, что на днях здесь отселяли несколько семей от железной дороги, дав им на это три часа сроку и разрешив «завтра» приехать с саночками за вещами, а в течение ночи разграбили, загадили, перевернули вверх дном всё, и, когда ревущие немки кое-что уложили в саночки, — у них таскали ещё, что понравится, прямо из рук. Можно. <…> Но как нельзя на всякого немца и немку возложить ответственность за то, что делали немцы в Польше, России и т. д., и приходится признать, что всё, сопутствующее оккупации, почти неизбежно, так же нельзя наивно думать, что наша оккупация, оправданная к тому же тем, что она потом, после, в отмщение, — что она могла бы происходить иначе.

В финальных главах «Тёркина» подобных моральных рассуждений, конечно, нет — разгром Германии констатируется как неизбежное возмездие («По дороге неминучей / Пух перин клубится тучей. / Городов горелый лом / Пахнет паленым пером»), а право солдат на трофеи выглядит абсолютно естественным («Немцу в тягость, нам как раз»), когда Тёркин снабжает возвращающуюся из плена старуху всем необходимым:

Получай экипировку,
Ноги ковриком укрой.
А ещё тебе коровку
Вместе с приданной овцой.

Да. Многие отрывки «Тёркина» цензурировались (например, знаменитая присказка «Пушки к бою едут задом»), какие-то Твардовский выбрасывал сам, превентивно. Вообще Твардовский всю жизнь ощущал зависимость от «внутреннего редактора» ²⁵ Шалдина Р. В. Творчество А. Т. Твардовского: природа смеха. Дис. … к. ф. н. Екб., 2002. ⁠ , инспирированную, конечно, обилием редакторов внешних — но Великая Отечественная война временно снимала эту внутреннюю цензуру, упраздняла «запрет на мысли» ²⁶ Снегирёва Т. А. «Навсегда, Василий Тёркин, подружились мы с тобой» (Поэма «Василий Тёркин» в контексте творчества А. Твардовского военных лет) // Филологический класс. 2010. № 23. С. 9. ⁠ . Эта ситуация в русской истории не уникальна — можно вспомнить демократические чаяния после 1812 года, — и Твардовский спешил пользоваться «окном возможностей», но, разумеется, сталкивался с сопротивлением.

Он осознавал, что власть раздражает, что он пишет о Тёркине «без ведома» и «указаний»; «указания» из ЦК, в свою очередь, раздражали его. Так, «всякие упоминания о потерях, гибели, убитых встречались в штыки и нередко изымались при публикации» ²⁷ Турков А. М. Александр Твардовский. М.: Молодая гвардия, 2010. C. 120–121. ⁠ : жена поэта Мария Илларионовна Твардовская, всемерно поддерживавшая мужа, «саркастически вспоминала, что «с точки зрения военной редакции, Советская армия представляла собой в полном смысле слова коллектив бессмертных бойцов». Среди «труднопроходных» глав была «Про солдата-сироту», рассказывающая о солдате, чью семью убили немцы ²⁸ Новикова О. А. «Боль моя, моя отрада, / Отдых мой и подвиг мой»: К истории создания поэмы А. Твардовского «Василий Тёркин» // Русская филология: Уч. зап. СмолГУ. 2017. № 17. С. 178–187. ⁠ . Был, разумеется, выброшен и фрагмент, посвящённый начальству, от которого «всё зависит», и собственно цензуре — этакое самосбывающееся пророчество:

И пойдёт, польётся так-то,
Успевай хоть сам прочесть.
Ну, ошибся? Есть редактор.
Он ошибся? Цензор есть.

На посту стоят не тужат.
Не зевают, в толк возьми,
Что ошибку обнаружить
Любят — хлебом не корми.

Без особой проволочки
Разберут, прочтут до точки,
Личной славе места нет,
Так что даже эти строчки
Вряд ли выйдут в белый свет.

В какой-то момент «Тёркина» перестали читать по радио, готовившийся двухмиллионный тираж был «вычеркнут из плана издания в Воениздате» Издательство Министерства обороны СССР (сейчас — Министерства обороны РФ). Одно из старейших госиздательств — начало свою историю в 1919 году. ⁠ ; ходили слухи, что поэма не нравится Андрею Жданову Андрей Александрович Жданов (1896–1948) — государственный деятель. Член РСДРП(б) с 1915 года. Организатор Первого съезда советских писателей. Участвовал в создании «Краткого курса истории ВКП(б)». В годы репрессий визировал расстрельные списки. С 1939 года — член Политбюро ЦК. После войны руководил Управлением пропаганды и агитации. В 1946 году выступил с докладом, в котором осуждал стихи Ахматовой и рассказы Зощенко; доклад лёг в основу партийного постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград». ⁠ (хотя, по другим слухам, её полюбил Клим Ворошилов Климент Ефремович Ворошилов (1881–1969) — военачальник, государственный деятель. Участвовал в Гражданской войне на стороне красных, подавлял Кронштадтское восстание в 1921 году. Нарком по военным и морским делам (1925–1934), нарком обороны СССР (1934–1940). В годы репрессий участвовал в составлении расстрельных списков. Рекордсмен по суммарному пребыванию в Политбюро и Президиуме Партии — 34,5 года. ⁠ ). В конце концов Твардовский обратился за помощью к Георгию Маленкову — члену Государственного комитета обороны и будущему кратковременному главе правительства.

Переживания, связанные с этим, тоже отразились в его частных документах. Если в довоенных дневниках он уверен, что книга про бойца, простого солдата, будет «подарком для армии», то, сталкиваясь с военной цензурой, пишет жене, что «сейчас нужен герой-офицер, желательно дворянского, по крайней мере интеллигентного, происхождения, в виде отклонения от нормы (что будет одновременно и допустимой смелостью)… Солдат сейчас не в моде». Огромная популярность «Тёркина» развеяла эти сомнения, но они симптоматичны.

Да, можно. Для этого, впрочем, нужно определить, что мы вкладываем в слово «пропаганда».

Задумывая большую поэму о Тёркине ещё в конце войны с Финляндией, Твардовский писал: «При удаче это будет ценнейший подарок армии, это будет её любимец, нарицательное имя. Для молодёжи это должно быть книжкой, которая делает любовь к армии более земной, конкретной» ²⁹ Твардовский А. Т. Василий Тёркин / Изд. подг. А. Л. Гришунин. М.: Наука, 1978. C. 285. ⁠ . Таким образом, Твардовский, верно оценивая потенциал героя, сразу ставил перед собой пропагандистскую задачу. В то время он — недавний участник Польского похода Наступательная операция, поводом для которой стало вторжение Германии в Польшу в сентябре 1939 года. В этом же месяце СССР объявил о начале «освободительного похода». Итогом операции стало присоединение к СССР территорий Западной Украины и Западной Белоруссии. ⁠ Красной армии (1939) и советско-финской войны: обе захватнических кампании в официальной пропаганде именовались «освободительными», и правоверный коммунист Твардовский не мог смотреть на них иначе. Но нападение Германии на СССР и война на своей территории резко изменили контекст «Тёркина»: строки, написанные ещё до неё, зазвучали по-новому.

При этом пропагандистский потенциал «Тёркина» неявно противостоит официозной пропаганде. Часто отмечают, что в «Тёркине» ни разу не упомянут Сталин — что, вообще говоря, ретроспективно выглядит странно; в поэме трижды раздаётся команда «Взвод! За Родину! Вперёд!» — «за Родину», но не «за Сталина». Мариэтта Чудакова Мариэтта Омаровна Чудакова (1937) — литературовед, историк. Работала в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. Ленина, с 1985 года преподаёт в Литературном институте. Участвовала в общественной деятельности — в октябре 1993 года подписала «Письмо сорока двух». Исследовательница творчества Булгакова, Замятина, Зощенко. Председатель Всероссийского булгаковского фонда. ⁠ считает это «прямым вызовом» ³⁰ Чудакова М. О. Не для взрослых. Время читать! Полка третья. М.: Время, 2011. ⁠  и в то же время утверждает, что Твардовский здесь не погрешил против правды (в этом же смысле трактуются строки о словах, звучащих во время боя: «…вступают там в права / И бывают кстати / Больше прочих те слова, / Что не для печати»). Стоит напомнить, что Тёркин говорит о себе, что, «как более идейный, / Был там как бы политрук» — но в этой роли ведёт себя совсем не так, как можно было бы предположить:

Шли бойцы за нами следом,
Покидая пленный край.
Я одну политбеседу
Повторял:
— Не унывай.

Как многие ключевые моменты в поэме, этот у Твардовского, сообразно его фольклористичной поэтике, повторён дважды. «Не унывай» остаётся той политинформацией, той пропагандой, которая поднимает на бой, мотивирует продолжать жить, сражаться до победного конца.

Поэму «Тёркин на том свете» Твардовский задумал в 1944 году как заключительную главу «Василия Тёркина» — вероятно, она должна была образовывать пару с главой «Отдых Тёркина», где герой, которому в кои-то веки на войне удаётся выспаться, во сне попадает в рай. Затем поэма зажила самостоятельной жизнью: стало ясно, что опубликовать её в составе «Василия Тёркина» нельзя, а замысел был расширен.

Твардовский закончил текст в начале 1950-х, а в 1953-м, после смерти Сталина, подготовил «Тёркина на том свете» к печати — за что получил от ЦК, Хрущёва и сервильных коллег по Союзу писателей чувствительный нагоняй: на заседании СП Твардовского «прорабатывали» (старался, например, Валентин Катаев), а главред издательства «Советский писатель» Николай Лесючевский Николай Васильевич Лесючевский (1907–1978) — писатель, журналист, критик. Работал редактором журнала «Звезда», во время войны был фронтовым корреспондентом. С 1951 по 1957 год — редактор издательства «Советский писатель», затем председатель правления и директор издательства. Автор литературоведческих статей о Михаиле Шолохове, Николае Островском, Леониде Леонове. На основании ложных доносов Лесючевского были расстреляны поэты Борис Корнилов и Бенедикт Лифшиц, осуждены писательница Елена Тагер и Николай Заболоцкий. ⁠ посоветовал поэту «отнестись к этому детищу так, как у Гоголя Тарас Бульба отнёсся к своему изменнику-сыну, т. е. убить его» ³¹ А. Т. Твардовский. Pro et contra: Антология. СПб.: РХГА, 2010. C. 427. ⁠ . Время для антибюрократической, а по существу антисталинской поэмы ещё не пришло. В 1963-м, на излете оттепели, уже в контексте антисталинских разоблачений, в том числе санкционированной Хрущёвым публикации прозы Солженицына, поэма вышла в «Известиях» и «Новом мире», а в 1964-м — отдельной книгой в издательстве «Советский писатель», но всегда оставалась как бы в тени других произведений Твардовского.

В начале поэмы «Тридцати неполных лет, / Любо ли, не любо, / Прибыл Тёркин на тот свет, / А на этом убыл». Тот свет выглядит не страшно — «Вроде станции метро, / Чуть пониже своды». Но чем больше Тёркин обживается в этой советской «Божественной комедии», тем тоскливее ему становится: за гробом тоже существует разделение на «наш» тот свет и «буржуазный», номенклатура («загробактив») имеет привилегии, бюрократия не даёт вздохнуть, пресса представлена официозной «Гробгазетой». По ходу дела Твардовский в который раз объясняется со строгим читателем, которому такой сюжет может показаться странным; обиняком упоминает атомную бомбу и прямо называет погибших в лагерях, которые после смерти приписаны к Особому отделу:

…Там — рядами, по годам
Шли в строю незримом
Колыма и Магадан,
Воркута с Нарымом.

За черту из-за черты,
С разницею малой,
Область вечной мерзлоты
В вечность их списала.

Из-за проволоки той
Белой-поседелой —
С их особою статьёй,
Приобщённой к делу...

Когда Тёркин спрашивает, «кто же всё-таки за гробом / Управляет тем Особым», то получает ответ:

Тот, кто в этот комбинат
Нас послал с тобою.

С чьим ты именем, солдат,
Пал на поле боя.
Сам не помнишь? Так печать
Донесёт до внуков,
Что ты должен был кричать,
Встав с гранатой. Ну-ка?

Скрытый образ Сталина, не оставляющего своей заботой даже несчастных убитых, — вещь, ясное дело, невозможная в дооттепельной печати 1950-х, но в 1960-е уже — ненадолго — допустимая; вероятно, зная о «Тёркине на том свете», Евгений Евтушенко в «Наследниках Сталина» (1961) пишет: «Мне чудится, / будто поставлен в гробу телефон: / Энверу Ходжа / сообщает свои указания Сталин. / Куда ещё тянется провод из гроба того? / Нет, — Сталин не сдался. / Считает он смерть — / поправимостью».

В конце концов, с помощью различных ухищрений выбравшись с того света, Тёркин приходит в себя в госпитале и возвращается на войну. Таким образом, вторая поэма — как бы развёрнутый вставной эпизод к первой. Конечно, этот эпизод немыслим в оригинальном «Тёркине», но и там в свёрнутом виде присутствуют мотивы второй поэмы. Уже в главе «Отдых Тёркина» на том свете, куда попадает спящий герой, царит строгая бюрократия: «Вот и в книге ты отмечен, / Раздевайся, проходи», а блаженство «мирных» привычек вменено в обязанность:

Всех привычек перемена
Поначалу тяжела.
Есть в раю нельзя с колена,
Можно только со стола.

И никто в раю не может
Бегать к кухне с котелком,
И нельзя сидеть в одёже
И корёжить хлеб штыком.

И такая установка
Строго-настрого дана,
Что у ног твоих винтовка
Находиться не должна.

<…>

И когда покончишь с пищей,
Не забудь ещё, солдат,
Что в раю за голенище
Ложку прятать не велят.

В обеих поэмах ясно даётся понять: «тот свет» — не выход, смерть и смертная тоска проникают туда же, даже если кажется, что там возможно продолжать существование.

Только в военных и послевоенных условиях у этой идеи — разная прагматика и разный контекст: на войне Смерть завлекает Тёркина, уговаривает поддаться ей, сдаться, выбыть из общего дела. После войны Твардовский показывает, чем могло бы обернуться такое приглашение: жизнь отождествляется с «настоящим» делом — делом победы, ценность которой неоспорима, смерть — с мертвенным официозом. Тёркину это не подходит:

Там, где жизнь, ему привольно:
Там, где радость, он и рад,
Там, где боль, ему и больно,
Там, где битва, он — солдат.

И хотя «Тёркин на том свете» — самостоятельное ответвление от «Василия Тёркина», понимание главной поэмы Твардовского с этим ответвлением существенно обогащается. Тёркин на том свете — это «Тёркин освобождённый», готовый вернуться в мир живых и остаться в нём навсегда.